Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

• Название: По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: ООО «Издательство «Яуза», ООО «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: Москва

Они прошли через самые страшные бои Великой Отечественной, но на их счету нет убитых — только спасенные жизни. Руки у них по локоть в крови — но их поминают добрым словом, за них молятся, их именами называли детей тысячи спасенных ими солдат. Они сами не раз рисковали головой, работая под огнем, каждый из них вытащил с того света сотни наших бойцов, благодаря их подвигу вернулись в строй миллионы.

Ветераны знают, что настоящий ад — даже не на передовой, а в санбатах, лазаретах и фронтовых госпиталях, где человеческая боль и весь ужас войны предстают в предельно сгущенном, концентрированном виде. Медики Великой Отечественной — военврачи, медсестры, медбратья, военфельдшеры — годами жили и работали в этом аду, ежедневно глядя в лицо смерти, от их простых, безыскусных рассказов об увиденном и пережитом — мороз по коже и комок в горле. Их живые голоса, их потрясающие истории вы услышите в новой книге проекта Артема Драбкина «Священная война».

---

Проходили Рамушево, шел мокрый снег, ничего за ним не было видно. В одном месте проходить было совсем трудно, дорога была чем-то завалена, смерзшимся, засыпанным снегом. Оказалось, здесь шли в психическую атаку эсэсовцы, пьяные, а наши моряки их уложили здесь, и вот по этим фрицам нам пришлось ползти. Офицера связи мы потеряли, и нас выводят партизаны. Бесстрашные, до последней капли крови преданные Родине — это действительно народные герои, с такими умирать не страшно. Израненные, окровавленные, умирающие — они не стонали, а только проклинали Гитлера и обещали еще показать ему, как русские люди дерутся за землю свою, а если надо, и умирают. С их помощью мы вышли в расположение нашей 41-й бригады, но они тут же успокоили нас — они тоже в окружении. В общем, понять ничего нельзя — какой-то слоеный пирог: немцы — наши, немцы — наши. Связи с нашим начальством нет. Ждем дальнейших указаний. Ко всему еще нам нечего есть. Комиссар партизанского отряда Виктор Петрович зовет нас к себе, у них совершенно нет медиков.

Последние дни марта

Мы расположились недалеко от Борисовки. Рядом пушки ОЗАД[9], разбили палатки — пришлось потрудиться: три операционных, две перевязочных, для раненых несколько, для себя. Пока еще никого не приняли. Выпало много снега, подморозило. Лес — необыкновенной красоты, снежинки искрятся при свете луны. Небо, кажется, увидели впервые — тихое, усыпанное звездами крупными, необычными, таинственно мерцающими и переливающимися различными оттенками, как драгоценные камни. И тишина — недобрая, гнетущая. И вот наступила разрядка — все девчата ревут, я тоже не отстаю. Вызвали Беленкина, приказали играть. Стали танцевать, но настроение ни у кого не поднялось. Только улеглись спать, я услышала, как кто-то вошел в палатку. Это начсанарм. Астапенко вскочил, он что-то шептал ему, и мы поняли, что дело плохо. Разбудили Иру, ведущего хирурга Н.Е. Сизых. Его посылают сделать попытку прорваться, так как нас еще раз окружают. Вместе с ним в «санитарку» сели Ира и я. Дорога простреливалась, без конца начали рваться мины. Н.Е. как с луны упал: «Что, мина? Откуда мина? Товарищ боец, пойдите — узнайте, откуда мины». Мы с Ирой кляли его на чем свет стоит (конечно, шепотом, ведь он наше прямое начальство). Пока товарищ боец будет выяснять — ни от него, ни от нас ничего не останется. Хорошо, что у него хватило ума не выполнять идиотского приказания, и он гнал машину на всю катушку. И мы проскочили. Вырвутся ли наши? Недаром у нас было такое настроение. На другую ночь прибыли все, самый последний — Астапенко. Ира от радости повисла у него на шее. Он очень хорошо держится. Глядя на него, и мы не падаем духом. Когда бомбят, наблюдает в бинокль, считает бомбы.

Выйти из окружения не удалось, выходили из одного — попали в другое. Теперь наша 1-я Ударная будет воевать в окружении. С самолетов должны сбросить перевязочный материал, инструментарий — все, что нужно для того, чтобы мы могли работать. Нам придают ОРМУ (отдельную роту медусиления). Продуктов у нас нет никаких, кто-то достал неизвестно где несколько ящиков янтарной кураги и мы сварили из нее что-то вроде каши. Какой это был праздник! Есть возможность выспаться, но сон не идет. Как мы будем в окружении? Как будет воевать армия? Разве можно самолетами доставить и вооружение, и боеприпасы, и продукты, и медикаменты, и кровь, и вывезти раненых? Наших самолетов вообще не видно, зато фрицы не дают поднять головы. Политрук для поднятия настроения проводит беседы о героизме и прочее. Как ни странно, любимой моей героиней была Надежда Дурова, и мне кажется, что не от большого ума наложен запрет на издание этой книги Чарской. Меня лично она потрясла, и осталось после прочтения не преклонение перед обожаемым монархом, чего, очевидно, боятся, а преклонение перед героями, которые больше жизни любили Родину. Прочитав эту книгу, настолько проникаешься ее истинно русским духом патриотизма, романтики, что уже до конца дней сохранишь в себе.

Апрель 1942 г.

Стоим в деревне Большая Вещанка. Раненые все прибывают и прибывают. Ловать разлилась, эвакуировать некуда. Все домики забиты до отказа. Валимся с ног, но вовремя оказать всем помощь не успеваем. Продуктов нет, медикаментов не хватает. Самолеты изредка сбрасывают кровь и сухари. Поврежденные при приземлении банки с кровью отдаем раненым — они ее пьют. Сухарей выдают по 50 граммов. На самолетах вывезли двух раненых комбригов 41-й и 44-й бригад. Обещают дать много самолетов. В соседней Поддорье расчистили аэродром, и ждем, ждем, ждем.

Самолеты стали прилетать большими группами, за ночь до 60 штук. Привозят боеприпасы, продовольствие, а увозят раненых. Здесь же находятся представители частей, которые получают то, что им положено (но по сравнению с тем, что действительно положено, это жалкие крохи). Эвакуировать разрешают только командиров старших и средних. Младших и рядовых пока не разрешают, а они ползут с перебитыми, зашинованными ногами к аэродрому. Страшно смотреть на эту картину.

Мы по очереди дежурим на аэродроме. В «Дуглас» помещается двадцать с небольшим человек (почти все лежачие, набивают, как селедки). Четырехмоторные ТБ[10] берут больше. Летят над немцами, в Валдае оставляют раненых (дальше их отправляют по железной дороге), а сами на день улетают в Москву, там безопасно. А у нас, как нарочно, появилось столько раненых командиров, как никогда. Прибыли шестьсот лейтенантов из РГК, их всех бросили в бой, не успев распределить по частям, и от них почти ничего не осталось — остатки у нас. Выпуски двух московских академий тоже не успели распределить по частям, и они попали под угол «катюши». Что от них осталось — попало к нам, но смотреть на них страшно. Очень много раненных в голову, у одного оторвана начисто нижняя челюсть, сплошь и рядом в бессознательном состоянии.

Сегодня делала перевязку старшему лейтенанту политруку роты, армянину. Сквозное пулевое ранение кисти. Я сделала уже перевязку, отметила в карте передового района и вдруг увидела авторанение. Я показала Мотренко, он приказал перевязать заново. Посмотрели внимательно — кожа вокруг раны обожжена. Сказали ему. В ответ на это он стал кричать, что мы не знаем, что такое рукопашная схватка — немец стрелял в упор. Но пришлось передать прокурору, оказался точно самострел, и его расстреляли. Вечером готовили к операции тяжело раненного лейтенанта из РГК Ваню Рымаря. Вливали ему кровь, делали сердечные и т. д. Он очень просил меня написать матери в Алтайский край. Его взяли на операцию, а я ушла дежурить на аэродром. Утром, когда вернулась, мне сказали: твоего подопечного уже вынесли. Ваня лежал в сарае на носилках, накрытый своей продырявленной во многих местах шинелью. Я приподняла шинель, чтобы еще раз посмотреть на этого девятнадцатилетнего мальчика, который только ступил на порог жизни[11].

Я никогда до смерти не забуду этих мальчишек (сколько их было и сколько еще будет!) и в самую трудную минуту, когда силы будут покидать, буду вспоминать этих ребят и мстить проклятым немцам, не жалея ни сил, ни жизни.

Как только могу выбрать минутку, бегу в 29-й домик, там подобрались такие ребята, которых нужно обязательно как-то поддержать. Одного из них, младшего лейтенанта Володю Зайцева, считают моим братом. Мы с ним похожи как две капли воды и почти ровесники — ему уже исполнилось восемнадцать лет. У Зайчика ампутирована правая рука очень высоко, и он совсем упал духом. Мне пришлось приложить много усилий, чтобы вернуть братишке интерес к жизни, и вот он уже, видя меня, не плачет, а улыбается, начал писать левой рукой. Значит, все в порядке[12]. Володя, как и старший лейтенант Саша Кренцев, с ампутацией ноги, Николай Кульбака с ампутацией руки, Саша Иванов, воскресший из мертвых, еще будут жить и помогут Родине.

Сегодня ночью усадила в самолет весь двадцать девятый домик. Володя оставил адрес родителей, он из Архангельской области, Каргопольского района. Счастливого пути! Я работаю временно с ассистентом профессора Филатова Харлип С.Е. Она производит энуклеацию (удаление) глазного яблока. Смотреть на это, тем более помогать этому, еще тяжелее, чем при ампутации.

У меня совсем плохо со здоровьем. Чего только не ставили: и пневмонию, и сепсис, и т. д. Олюшки нет. Мы спим с Тоней на полу в избе на шинели. Всего нас девять человек. Ночью выйти невозможно, очень тесно, изба маленькая. Ира ушла к Астапенко. Нам по-прежнему дают пятьдесят граммов сухарей. Если бы не хозяйка, не знаю, как бы мы себя чувствовали. Астапенко уговаривал меня не раз эвакуироваться на самолете до Москвы, но я не хотела расставаться со своими, ведь снова к ним я не попаду. А сегодня уговорили окончательно. Самолеты нам больше не обещают, снова нужно будет выходить из окружения, я буду для них балластом. Приехала Олюшка, тоже уговаривала меня и проводила на аэродром. Мне кажется — легче было бы умереть, чем расстаться со своими.