Джон Кутзее - Дневник плохого года

• Название: Дневник плохого года
• Автор: Джон Кутзее
• Издательство: АСТ;Астрель
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-071972-3

«Прогнило что-то в королевстве Датском»… и тревожный запах этой гнили пропитывает одну из самых сильных и беспощадных книг Кутзее. Он задает вопросы — и яростно ищет на них ответы. Потому что мир, который он считал привычным, вдруг изменился — и изменился отнюдь не в лучшую сторону. Общество процветания медленно, но верно обращается в общество саморазрушения? Государство вдруг превратилось из защитника во врага — или соглядатая? Как выжить человеку в обществе, где демократия стала злобной пародией на саму себя? Лирический герой этой книги — альтер — эго самого великого писателя — снова и снова мучительно спрашивает себя и читателя: можно ли всерьез протестовать против готовности современной Системы пренебречь соображениями нравственности и гражданскими свободами в ситуации, в которой цель, по определению, оправдывает средства?

---

подсчете преимуществ и ущерба жизнь короткая, но изобильная предпочтительнее жизни скудной, хотя и длинной. Еще один ответ: «Мой дедушка был толстый и дожил до девяноста лет», означающий: «Вы утверждаете, что закон для всех один, а я уже опроверг его своим примером». Мой собственный ответ: «Мне непонятно выражение «повышенный риск инфаркта». Будьте любезны, объясните простыми словами, безо всяких абстрактных терминов вроде «риск» и «вероятность»». (Сделать это невозможно.)

Вероятностные утверждения сами по себе значат мало. То, что заявлено в вероятностных терминах, можно объяснить только вероятностными терминами. Если выдумаете не в вероятностных терминах, прогнозы, появляющиеся из мира вероятностей, кажутся бессмысленными. Не абсурден ли Сфинкс, предсказывающий, что Эдип, вероятно, убьет своего отца и женится на своей матери? Или Иисус, говорящий: «Наверно, я приду снова»?

И знаете, что я ответила? Я ответила: Мы, capitano, живем в двадцатом веке (тогда двадцатый век еще не кончился). В двадцатом веке, если мужчина насилует женщину, это для него позор, а не для нее.

Я говорю: Да не хочу я беседовать. Я хочу чем-нибудь заняться.

Можем в кино сходить, говорит Алан. Если, конечно, там что-нибудь стоящее. Ты как?

Я говорю: Пойдем, если хочешь. А сама думаю: Неужели нельзя чем-нибудь другим заняться, для разнообразия?

У Senor'a К. имеются суждения о Боге, вселенной и вообще обо всем. Он их записывает на диктофон (бу-бу - бу), я их послушно печатаю (туки-туки-тук), а где-то в конце цепочки немцы купят его книгу и углубятся в нее (ja ja). А Алан? Алан целыми днями сидит, сгорбившись, за компьютером, потом приходит домой и высказывает мне свои суждения о процентных ставках и последних действиях «Маквари Бэнк», которые я послушно выслушиваю. А я? А мои суждения кто выслушивает?

Что я тщусь принять в расчет, когда пишу подобные вещи? Что вероятностные законы квантовой физики предлагают нам более эффективный способ постижения вселенной, чем старые детерминистические законы, эффективный потому, что субстанция вселенной в некотором смысле неопределима и, следовательно, законы по своей природе пребывают в большей гармонии с реальностью? Что типичный для предсказателей способ размышлять об отношениях между настоящим и будущим обусловлен архаичным чувством времени?

Какой была бы жизнь, если бы нужно было вычеркивать каждое правило, формулируемое исключительно в вероятностных терминах? «Если вы поставите на такую-то лошадь, то, вероятно, потеряете деньги». «Если вы будете ехать на скорости выше предельно допустимой, вас, вероятно, задержит полиция». «Если вы попытаетесь поухаживать за этой женщиной, она, вероятно, даст вам от ворот поворот». В разговорной речи игнорирование вероятностей называется риском. И кто скажет, что жизнь, полная риска, (вероятно?) не лучше жизни, прожитой в соответствии с правилами?

Позор прилипает к мужчине, а не к женщине. По крайней мере, так обстоят дела там, откуда я родом. И мы с подругой подписали бумаги и вышли на улицу. И? спросил я.

Меня не только это гложет. Алан говорит, что Senor К. говорит, что австралийцы стали бессердечными, и доказательство — их безразличие к положению Дэвида Хикса. Так вот, Senor К. первый раз упомянул Дэвида Хикса в отрывке, который я только вчера напечатала и с Аланом не обсуждала (просто не успела). Откуда же Алан узнал про Дэвида Хикса? Он что, шарит в моих файлах? А если да, то зачем?

20. О налетах

Поколение белых южноафриканцев, предшествовавшее моему, то есть поколение моих родителей, было свидетелем знаменательного момента в истории, когда люди из старой, родоплеменной Африки начали en masse[22] мигрировать в большие и малые города в поисках работы, там оседать и там рожать детей. В истолковании этого эпохального момента поколение моих родителей допустило пагубную ошибку. Не подумав, это поколение решило, что африканским детям, рожденным в городах, придется в ка - ком-то смысле нести в себе память о миграции, внутренне осознавать себя промежуточным поколением, связующим звеном между старой и новой Африкой и воспринимать городскую среду как нечто свежее, непривычное, удивительное — как великий дар Африке от Европы.

Однако в жизни всё иначе. Мир, в котором мы рождаемся — в котором рождается каждый из нас, — наш мир. Поезда, автомобили, многоэтажные здания (полвека назад), мобильные телефоны, дешевая одежда, фастфуд (обычные для нынешнего поколения) — составляют мир как он есть, и мир не вызывает сомнений и уж точно не является даром чужаков, которым следует восхищаться и за который следует преисполняться благодарности. Ребенок,

И ничего. Конец истории. Остальное вас не касается. Когда вы говорите, что сгибаетесь под тяжестью позора, я думаю о девушках из прежних времен, о девушках, которые имели несчастье быть изнасилованными. Им приходилось всю оставшуюся жизнь носить черное — да, носить черное, сидеть только в углу, носа не показывать на вечеринки и даже не надеяться на замужество.

А как тебе высказывания Senor'a К. о науке, спросила я Алана — о числах, об Эйнштейне и обо всем таком?

Алан — не ученый, у него степень по бизнесу, но он стал докой в математическом моделировании, даже семинары по нему вел. Он много читает и чего только не знает.

появившийся на свет в городе, никакого знака бушей не несет. Ему не нужно подвергаться «болезненному переходу к современности» — такого перехода просто не существует. Мои родители снисходительно смотрели на черных детей, хотя эти дети были современнее их самих, в юности переехавших в города с ферм, из сельской глуши, да так и не избавившихся от образа мыслей, привитого деревенским воспитанием.

Их ошибку повторил и я. В годы, когда моим домом был Кейптаун, я думал о нем как о «моем» городе не только потому, что там родился, но прежде всего потому, что знал его историю достаточно глубоко, чтобы читать прошлое сквозь написанное поверх него настоящее. Однако для компаний чернокожих парней, в поисках занятия слоняющихся сегодня по улицам Кейптауна, это — «их» город, а я — чужак. Пока не поселишь историю в своем сознании, она не оживет; свободного человека невозможно заставить взвалить на себя такое бремя.

Люди качают головами, видя, как нечто, названное ими волной преступности, захлестывает новую Южную Африку. «Куда страна катится», — говорят они. Однако волна — какая угодно, только не новая. Высадившись на этой земле триста лет назад, поселенцы из северо-восточной Европы стали практиковать те же самые налеты (с захватом скота и женщин), которые характеризовали отношения между группами или племенами, уже обитавшими в Южной Африке. Налет в Южной Африке времен раннего колониализма имеет особый умозрительный статус.

Вы всё неправильно понимаете, Мистер Приверженец Старых Взглядов. Неправильный анализ, как сказал бы Алан. Оскорбление, изнасилование, пытка — неважно, о чем речь, новый подход состоит в следующем: раз это не ваша вина,

Тут что ни слово, то бред, говорит Алан. Математический мистицизм — вот как я это называю. Математика — не какое-нибудь тайное знание о природе числа один по сравнению с природой числа два. Природа тут и рядом не лежала — ничья природа. Математика — это деятельность, направленная на достижение цели, вроде

Поскольку не существовало нормативно-правовой базы, регулирующей отношения между группами, налет нельзя было назвать нарушением закона. В то же время и войной налет в полной мере не считался. Скорее, он походил на спортивные или культурные мероприятия с весьма серьезным подтекстом — нечто вроде ежегодных состязаний (сублимации боя), которые проводились или разыгрывались в прошлом между европейскими городами-соседями; в таких состязаниях юноши — жители одного города — пытались силой завладеть неким талисманом, охраняемым и защищаемым юношами из другого города. (Состязания эти позднее трансформировались в игры с мячом.)

Тысячи людей, в особенности молодых, из черных районов Южной Африки, каждое утро первым делом совершают налеты — по одиночке или группами — на белые районы. Для них проверить, что они сумеют захватить и утащить к себе в дома, — предпочтительно без борьбы, предпочтительно без вмешательства профессиональных защитников собственности, то есть полиции, — это бизнес, род занятий, вид отдыха, развлечение.

Для губернаторов колонии налеты были как бельмо на глазу, ведь цикл вооруженных стычек по принципу «зуб за зуб» мог перерасти в настоящую войну. Явление, названное апартеидом, явилось новомодным ответом прикладной социологии на действия, в подавлении которых несколько поколений вооруженных фермеров потерпели фиаско. После двадцатых годов XX века, когда крупные города Южной Африки начали принимать современный мультиэтнический вид, перед потомками этих фермеров, рожденными и выросшими в