Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова

• Название: Эротические страницы из жизни Фролова
• Автор: Велиар Архипов
• Жанр: Эротика

---

‒ А сейчас как ты с ним?

‒ Он считает, что я никуда не годная. Ничего не умею и плохо хочу. Я и в самом деле стала его хуже хотеть. Хотя он мне очень нравится. Не только в этом смысле, вообще, как человек. Чистый такой. Мягкий. Умный очень, почти как твой Виктор. Детей любит. Зарабатывает неплохо. И что интересно, совсем не гулящий. Я сама не пойму, чего это его на групповуху тянет. Виктор, кстати, его видел пару раз. Даже разговаривал.

‒ А как получилось, что тебе понравился Виктор?

‒ А он, гад, на меня внимания не обращал. Я и так, и этак, чуть не голую задницу ему под нос сую, а он ноль внимания. Со мною никто себя так не вел. А потом однажды увидела с ним тебя. Как вы прямо на улице целовались. Вот, думаю, гад, инфантильным прикидывается. А оказалось, что ты его жена. Ну, думаю, если такая женщина с ним живет, значит, точно что-то в нем такое есть. И стала мокреть при одной мысли о нем. Вот так. Слушай, может это я на тебя мокрею? Смотри, опять…

И они расхохотались, как малые девчата.

Этот их обоюдный параллелепипедный взгляд на чуть приподнявшуюся над Иркиным животом Катькину промежность, подействовал на Виктора, развалившегося в полуметре от них, крепче конского возбудителя. Он даже почувствовал хлопок головки по своему волосистому подпупью, так оттянулся вдруг его освирепевший жеребец.

Раз так, значит пора.

Голая Катькина попка, примостившаяся у Ирки над самым лобком, показалась ему чуть приподнятой из-за того, что колени ее были широко расставлены, а сама она наклонилась к Ирине, упираясь в постель прямыми, слегка ротированными кнаружи руками. Точно, что лыжный трамплин, ‒ глядя на ее выгнувшуюся спину, подумал Виктор. У самого Иркиного лобка щель между ягодицами разошлась, и на Иринкиных трусиках покоилось широкое и выпуклое Катькино межножье, и даже отдельные темные волосинки были видны, хотя ее кучерявая растительность почти целиком располагалась на верхнем этаже промежности. Можно было только слегка прижать Катькину талию к Иркиной и тогда ее приоткрытое преддверие расположилось бы так, что он вполне мог бы удобно примоститься и легко войти в него, уложив мошонку на необычно высоко выпятившиеся Иринкины чечевички. Трусики так плотно натянулись над ними, что глубоко врезались в расщелину, а внизу были совершенно мокрыми, и даже на простыни под нею он заметил влажные пятнышки…

Они там продолжали о чем-то шептаться, а Виктор даже растерялся, не зная, в какую первую воткнуть, в Катькину, все еще почти незнакомую, чем-то загадочную, непривычную, неизведанную, или в Иринкину, родную и близкую, тысячи раз опробованную, изученную им до мельчайшей крапинки, до самого незаметного подергивания мышц.

И в этот момент он вдруг как никогда ясно почувствовал, что вовсе она им не изведана, совсем еще не изведана, что она в бесконечное число раз загадочнее Катькиной, любой другой вообще, что он все еще не дознался в ней чего-то самого главного, самого таинственного…

Он буквально онемел от внезапно пришедшей к нему мысли, показавшейся ему такой бездонно глубокой истиной, глубже которой для него просто не может существовать. Что вся его жизнь, все поступки, действия и бездействия, весь он целиком, со всеми мыслями, эмоциями и желаниями, появился, существовал, существует, и будет существовать только ради нее, этой не имеющей приличного названия божественной сущности, которая обеспечивает ему его бессмертие… в детях, внуках, правнуках и дальше, дальше…

Орган бессмертия… Вечного продолжения его жизни…

Орган бессмертия…

Он даже на какое-то время забыл о том, что намеревался что-то куда-то воткнуть. Пока не увидел, как приподнялась Катькина попка, а под нею появилась Иринкина рука, спускающая трусики до лобка, чтобы продемонстрировать Катьке свою волосистость, а потом и Катькина рука, тоже пробующая на ощупь то свои, то Иринкины волосинки. Они сравнивали их на жесткость, хихикая и что-то шепотом обсуждая, совсем как бы забыв о его присутствии. А потом Катькина темная и жестковатая шевелюра снова опустилась и легла на Иринкину, светлую и мягкую… И ее отверстие приподнялось и чуть приблизилось к нему.

А что, как если и из него вылезет его ребеночек? Опять его жизнь… еще одна ветвь его бессмертия…

Он взялся руками за ее ягодицы, большими пальцами подхватив их у самой промежности, и чуть приподнял и раздвинул их. Какая же она беззащитная… Прямо перед ним выставилось поблескивающее от влаги и слегка зияющее отверстие, необычно доступное и опьяняюще привлекательное. Он не выдержал, и на несколько мгновений прикоснулся к нему губами. Катька вздрогнула, но не отстранилась ни на сантиметр.

‒ Катя, слышишь, ‒ сказал он, снова подняв голову, ‒ а ты хочешь ребенка?

‒ Да. Очень, ‒ ответила она сразу, не поворачивая к нему головы. А из-под левой груди тут же показался ее угрожающий кулачок. ‒ Только не от тебя, понял?

‒ Себя я в виду не имел.

И натянул ее одним решительным движением, сразу проникнув до самой матки. Она вскрикнула и упала грудью на грудь Ирины. А потом закачалась на ней под его толчками, все время охая глубокими выдохами прямо в ее шею. А Иринка взяла и обняла ее обеими руками за спину и стала гладить своими ладонями. Он ощущал, как его мошонка двигалась по ее лобку, сначала по ткани трусиков, потом по ее волосам, потом по гладкому животу, потому что от его толчков Катька отодвигалась все дальше, вперед, к Иринкиному лицу. И он увидел, как она стала целовать его Иринку в щеки, нос, губы, и как его Иринка вдруг ответила ей своими губами.

А он все толкал и толкал, перемещаясь коленями вдоль Иркиного тела. Катькины ноги уже лежали на Иркиной груди, а ее руки переместились с Катьки на его ягодицы, судорожно мяли их и влекли ближе, еще ближе к лицу. Потом Катька чуть свела ноги, чтобы слегка приподняться, потому что уткнулась лобком в ее подбородок, а он продолжал яростные толчки, стуча мошонкой по Иркиному подбородку, а потом и по губам… И сразу застыл, почувствовав их мягкий щипок, стал медленно качать на себе Катьку, натягивая и потом снимая ее со ствола по самую головку. От Иринкиных поцелуев его мошонка напряглась, сжалась так, что она чуть ли не всю ее поместила себе в рот, но, почувствовав, как задрожало все его половое естество, тут же отпустила и стала водить кончиком языка по свободной от Катьки поверхности его сумасшедше напряженного тыловища, а та насаживалась и насаживалась, и Иринкин язык перескакивал не ее лобок, там ничего больше не было, кроме ее лобка, потому что все ушло внутрь, остался только бублик, туго натягивающийся на ствол. Она лизала, словно сучка, Катькин лобок, пока не почувствовала языком освобождающийся на обратном движении бугорок клитора, и тогда стала обсасывать и его, а Катька как закричала: а-а-а-а, а-а-а-а, ой, ой…

Он столкнул ее с себя вперед, на лежащую там подушку, чтобы увидеть Иркино лицо, а та смотрела на него с открытым ртом и, почти задыхаясь, шептала:

‒ Родной мой… я больше не могу… у меня там все щемит… зайди… зайди-и-и…

И он как сумасшедший бросился рвать ее трусики, а они не рвались, и он стянул их через поднятые ею ноги, она их потом так широко расставила, что стало видным ее мокрое отверстие, и впустила его так, будто сама в себя засосала, и он предался самозабвенному действу с таким наслаждением, будто не делал этого с нею невыносимо долгие месяцы.

Она лежала перед ним невозможно прекрасная, ни с кем и ни с чем не сравнимая.

Хранительница его вечности.

Одуревшая от восторга Катька вытянула шею, глядя на ее огнедышащий живот, видимо не понимая, что же такое там внутри у нее творится. Она и сама вся дрожала, все еще находясь во власти пьянительного ощущения, неожиданно прерванного не по ее инициативе и, казалось, готова была броситься к ним, чтобы они еще хоть что-нибудь с нею сделали.

И тогда он, сам не зная зачем, протянул ей руку.

Она схватилась за нее обеими ладонями, сжала и потопала коленями вперед, прямо на Ирку, споткнувшись об ее плечи и падая ей на живот.

События почему-то сами становятся такими, какими становятся.

Буквально через пару десятков секунд из Ирки хлынула накопившаяся в ней горячая жидкость, чуть ли не струями выбрызгиваясь вдоль его вздувшихся вен, прямо перед шарообразными Катькиными глазами. Потом он увидел Иркины руки, лихорадочно обхватившие нависшие над ее лицом Катькины ягодицы и крепко сжимающие их в такт своим судорожным тонезмам. А он не спешил спускать, ожидая, когда она полностью освободиться, чтобы затем, взамен выпущенной, наполнить ее своей жидкостью…

А потом Катька вдруг как-то странно стала приподниматься, раскорячиваясь, словно лягушонок, глядя на Виктора неестественно косящимися внутрь глазами и что-то нечленораздельное вышевеливая своими губами. А когда, наконец, приняла почти вертикальное положение, сузила недоуменные глаза на свой собственный живот, то вздувающийся, то втягивающийся волнами, опускающимися к лобку…