Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM

• Название: БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM
• Автор: Лоренс Даррел
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-01063-5

Дипломат, педагог, британский пресс-атташе и шпион в Александрии Египетской, друг и соратник Генри Миллера, старший брат писателя-анималиста Джеральда Даррелла, Лоренс Даррелл (1912–1990) прославился на весь мир после выхода «Александрийского квартета» (1957–1960), расколовшего литературных критиков на два конфликтующих лагеря: одни прочили автору славу нового Пруста, другие видели в нём ловкого литературного шарлатана. Время расставило всё на свои места, закрепив за Лоренсом Дарреллом славу одного из крупнейших британских писателей XX века и тончайшего стилиста, модерниста и постмодерниста в одном лице.

Впервые на русском языке — второй роман дилогии «Бунт Афродиты», переходного звена от «Александрийского квартета» к «Авиньонскому квинтету», своего рода «Секретные материалы» для интеллектуалов, полные восточной (и не только) экзотики, мотивов зеркальности и двойничества, любовного наваждения и всепоглощающей страсти, гротескных персонажей и неподражаемых даррелловских афоризмов.

---

Когда мы двинулись в путь, Карадок был до странности притихшим; Бенедикта чистила мандарин, сунутый ей мальчишкой; я размышлял, сам не знаю почему, о затопленном розарии с жёлтыми чайными розами, качавшими головами, и о музыке, парившей в воздухе летними вечерами, когда мы засиживались допоздна, несмотря на прохладу, возле пруда с лилиями. А сейчас слишком холодно, чтобы ужинать на открытом воздухе. Целую вечность я не видел Ариадну. Я спросил Григория, как поживает графиня Ипполита, и он ответил мне быстрым взглядом в зеркале.

— С тех пор как умер мистер Графос, — сказал он, — она почти не выезжает. Правда, много работает в саду и построила на своей земле маленькую церковь Святой Варвары.

Григорий умолк, собираясь с мыслями, видимо желая сообщить мне что-то ещё, но не надумал ничего стоящего. Или, не исключено, не захотел откровенничать в присутствии остальных. У северянина Григория было фанатичное отношение к табели о рангах. Да и не подобает шофёрам обсуждать своих хозяек даже со старыми друзьями. Вот так!

Уже стемнело, но дом сверкал огнями, когда мы шли по саду, оставив наш багаж в распоряжении Григория. Она вышла на порог, видимо услыхав шум мотора, — Ипполита, я хочу сказать. У неё был неожиданно робкий вид, когда она стояла, придерживая дверь и близоруко вглядываясь в темноту, из которой один за другим должны были появиться её друзья — её давние друзья. Потом были долгие и нежные объятья. На фоне огромной комнаты со средневековыми сводами, освещённой камином, сразу стало заметно, как она похудела.

— Добро пожаловать в Наос, — тихо произнесла она, — о гости греков. — Наверняка это была цитата, а заодно и лёгкий упрёк за долгое отсутствие. — И опять не в сезон, — добавила она, ведя нас внутрь, чтобы мы могли снять пальто.

Да, розариям, зелёным лимонам, олеандрам придётся подождать, пока весна не расщедрится на солнечный свет. Зато большой и нелепый дом веселил взгляд яркими огнями. Гостеприимно горели камины в длинных сводчатых комнатах, украшенных портретами трёх поколений Ипполит, похожих друг на друга. Вырождающиеся трофеи прошлого — так она когда-то сказала. В сводчатых монастырских стенах наши голоса отзывались эхом. Нам выпал случай ещё раз поглядеть друг на друга. Всё ещё настоящая графиня с виду, Ариадна уже поддалась разрушительному воздействию возраста и страданий — как все мы, — но тем не менее мой взгляд не замечал разительных перемен к худшему. Она похудела, правда, но это лишь подчёркивало её новый мальчишеский стиль, изящество плеч и рук. И ничто не могло изменить чёрных озорных афинских глаз, в которых на мгновение появлялось сочувственное внимание и тотчас сменялось искромётным весельем. В них всё ещё были и наивность и прямота — время от времени затуманивавшиеся печалью. Глядя на её улыбку и размышляя о её любви к политику Графосу и о том, как это повлияло на её жизнь, а потом о его смерти, я искал в голове слово, каким мог бы охарактеризовать её новое состояние. У неё был цветущий вид и то счастливое выражение на лице, какое часто бывает у молодых вдов.

— Цела и невредима! — в конце концов громко крикнул я, и она едва заметно повела плечом. — Я хочу сказать, что вы не потеряли вкус к жизни.

В ответ она от души рассмеялась.

— Отвести бы вас, Феликс, в детскую и посмотреть, каково вам будет. Скукота! Фу!

Слуги принесли подносы с напитками и оливками, и мы, освещённые огнём из камина, выпили за здоровье друг друга. Когда-то Ариадна ненавидела Бенедикту, но теперь это чувство как будто уступило место чему-то более тёплому. По крайней мере, она держала Б. за руки и трясла их, пока на её запястье не зазвенел браслет из старинных монет. И тогда она произнесла со своей обычной откровенностью:

— Помнится, я ненавидела вас; а всё потому, что ревновала Феликса, жалела его и боялась, как бы вы не причинили ему боль. Однако что было, то прошло. Как вы думаете, мы сумеем подружиться? Может, попытаемся?

В ответ Бенедикта обняла её за талию, и две изящные женщины, ничего не говоря, прошлись вместе по комнате в сестринском единении. Мне это понравилось.

Дружеское молчание нарушала лишь нескончаемая и, по-видимому, типичная для Карадока икота.

— Алкоголь провоцирует плодотворные взрывы, которые дают жизнь новым идеям. Увы, теперь это не мой случай, должен заметить.

Ариадна ласково улыбнулась ему.

— Эхо прошлого, — сказала она. — Разве в те времена виски не действовало на вас?

— Я постарел, у меня седые волосы, — мрачно произнёс он.

Но Ариадна тихонько хлопнула в ладоши со словами:

— Нет. Просто мы все разъехались, разве не так? Колоду перетасовали. А теперь мы пойдём против часовой стрелки. Полагаю, хорошие станут хуже, а плохие лучше; но будут исключения — если у кого-то хватит ловкости остановить маятник. Если это сделают плохие, они добьются величия, но станут хуже некуда. Если хорошие — то быть им ангелами. Что скажете?

В тишине величественного загородного дома это предположение вовсе не прозвучало сентенциозным, хотя, несомненно, отчасти было таким.

— Всё меняется к худшему, — с раздражением произнёс Карадок. — С тех пор как мы виделись в последний раз, я умирал в Полинезии. Я был двоеженцем, троеженцем и чёрт знает кем ещё. Ариадна, не стану каяться, я был счастлив, и теперь я тоже счастлив. У меня как раз то состояние, в каком я могу построить для Иокаса мавзолей.

— Боже милостивый, — вздохнула она. — Неужели у бедняжки Иокаса опять всё сначала? Вот вам и эхо. Помните, как было в последний раз?

Она засмеялась и наполнила стакан Карадока, который, издав театральный львиный рык, стукнул себя по колену.

— А и правда, чёрт с ним. Ему захотелось Парфенона. По меньшей мере храм Ники — мне надо было лишь добавить несколько помещений для мерлиновской троицы, и он был бы счастлив. Осёл!

Словно в дымке, мне привиделось движение, суматоха — в не меньшей степени таинственность — давних времён. С Карадоком мы впервые встретились здесь, в этом доме, а потом вместе провели ночь в борделе под названием «Голубой Дунай»» — там хозяйничала миссис Хенникер, там даже Иоланта успела поработать, прежде чем унеслась на крыльях удачи в мир кино.

— Мне никогда не удавалось понять всё до конца, — сказал я. — Никто ничего не объяснял.

— Никто и не мог; точнее, у всех были свои соображения. Нас обманывал Джулиан, да и Графос тоже. Думаю, даже Бенедикта знала далеко не всё; ей было известно лишь то, что вы в опасности в Полисе — вас тогда считали выжатым, поскольку фирма завладела всеми вашими записными книжками. Да-да, а здесь, в Афинах, что-то такое происходило; в первую очередь перетягивание каната между Джулианом и Иокасом, и всё по поводу проклятого храма. Джулиану, как вам известно, во что бы то ни стало захотелось получить Парфенон для фирмы. Теперь, конечно же, это fait accompli[84], все уже привыкли, а тогда… где бы он нашёл политика, достаточно смелого или прожжённого, чтобы подписать секретный протокол о передаче Парфенона и холма, на котором он стоит, некоей фирме? Естественно, Графос подходил больше всех, однако он затребовал слишком высокую цену отчасти из патриотизма, отчасти из жадности. Во-первых, Мерлину предстояло выплатить государственный долг, во-вторых, финансировать выборы, чтобы Графос стал премьер-министром, и поддерживать его до тех пор, пока он сам не обеспечит себе состояние в Швейцарском банке. Все врали: Графос говорил мне, что спасает Парфенон от Джулиана, а не продаёт его за моей спиной. Пронюхав об их сговоре, Иокас захотел взять себе храм Ники, что было опасно. Его следовало остановить. Как-то Джулиану это удалось. Но потом случилось одно осложнение. Помните маленького, презренного человечишку по фамилии Сиппл, бывшего клоуна? Карадок-то помнит. Я знаю, он просто-напросто обожал его. Этот самый Сиппл тоже пронюхал о протоколе, виновата была неосторожность Карадока, и позвонил мне, намекая на шантаж. Дурачок… конечно, даже одно просочившееся наружу слово могло уничтожить Графоса. Поэтому Сиппла надо было нейтрализовать и отправить куда-нибудь подальше. Мы сделали это, но нам повезло, потому что разразился скандальчик, касавшийся Сиппла, и неудачливому шпиону требовалось срочно покинуть Афины и где-то спрятаться. Вот так это было, по крайней мере насколько мне известно. Понятия не имею, где тут правда, а где ложь. И сейчас тоже.

— Во всём виноват я, — сказал Карадок.

Мне живо представился юноша с перерезанным горлом, лежавший на боку в кровати Сиппла; птицы, которые начинали щебетать и прихорашиваться, едва солнце всходило над Саламином; я вспомнил, как Сиппл стоял там в подтяжках и с остатками клоунского грима на лице, вокруг глаз. Вспомнил Иоланту, совершившую убийство. Невероятно. Просто невероятно.

— Как во сне, — проговорил я.

— Так и есть. Время ещё и не такое вытворяет. Карадок, помните старый бордель, «Голубой Дунай»?