Лев Гумилевский - Плен

• Название: Плен
• Автор: Лев Гумилевский
• Издательство: Пролетарий
• Жанр: Детские остросюжетные
• Год: 1927

Остросюжетная приключенческая повесть о Москве 20-х годов и беспризорниках, решивших похитить девочку и требовать за нее выкуп.

---

— В чем дело-то? — спросил один.

— Жулик, что ли?

— Черт его знает. Подняли с постели…

Все начали ворчать и расспрашивать друг друга. Мужик, свиставший более всего от обиды, чем от тревоги за упущенного мальчишку, объяснил в чем дело.

Добыча оказывалась уж слишком ничтожной.

— Что же вы это из-за паршивого мальчишки столько народу перебулгачили! — огрызнулся на него потиравший ушибленное колено растрепанный мужичонка, — подняли Содом и Гоморру, сволочи!

— Тебя не поднимали, — отрезал тот, — ты что, падаль, выскочил? Тебя звали?

Ссора грозила перейти в схватку. Кто-то отрезвил всех сразу сухим вопросом:

— А примус-то отняли?

Растерянные люди переглянулись. Дворник со вздохом пояснил, что кража произошла уже три дня назад. На него набросились с бранью, хохотом и угрозами.

Тень преследуемого давно уже исчезла впереди. Остывшие люди, поругиваясь и позевывая, разбрелись по домам.

А Пыляй все еще бежал.

Он находил для своих ног какую-то неиссякаемую силу. Он бежал из одного мира в другой и, казалось, не было ничего достаточно сильного, что могло бы преградить ему путь.

Преследователи отстали. Шум погони стих. Мальчишка остановился у чугунного фонаря и, прислонившись к нему, вздохнул с облегчением.

И в тот же миг он все вспомнил: девчонку, мечты о другой жизни, свою измену, бегство и обман. Путь назад был отрезан изменой навсегда; пути вперед вовсе не было. Смертельная бледность от усталости и отвратительный холодок от тоски легли на его губы, щеки, лицо. Он отер холодный пот с грязного лба, но и этот жест не принес ему ни капли облегчения.

Слабея от страха и бесплодной тоски, он обнял чугунный столб, уткнулся в его холодную твердость, как в колени давно забытой матери, и заплакал.

Часть вторая Победители

Глава первая Свет не без добрых людей. — Пыляй открывает новый способ самообучения

Праздные гуляки, тихонько пробиравшиеся домой, остановились в изумлении невдалеке от Пыляя. Тихая улица оглашалась придушенными рыданиями, точно выходившими из-под земли. Опершись друг на друга для придания большей устойчивости нетвердым ногам, они оглядывались кругом, пожимали плечами и недоумевали.

— Послушай, а может это нам кажется? — предположил один неуверенно.

— Какой черт кажется…

— Ведь бывает же, что у пьяных в глазах двоится…

— Ну и что из этого?

— А ты думаешь, в ушах двоиться не может?

— Не знаю… А вот гляди на фонари, — сообразил он, — ведь тут два фонаря? Коли их два, так нам не кажется четыре?

— Погоди, друг, — отступил второй, — тут один фонарь!

— Два, дорогой!

— Посчитаем! — предложил один и другой не возражая двинулся к фонарю.

— Раз фонарь… — начал он и вдруг взвизгнул, отшатнулся и замер, прошептав чуть слышно, — это он плачет… Бедненький фонарик!

Прижавшегося к столбу мальчишку, такого же черного и неподвижного, как столб, не отличили бы от фонаря и более ясные, чем у этих ранних прохожих, глаза. Пыляй поднял голову и сострадательный прохожий пришел в себя.

— О чем вы, мальчики, плачете? — пролепетал он.

Пыляй оглянулся недоверчиво. Так как никакого другого мальчика возле не было, он сказал сухо:

— Я тут один.

— Один?

— Конечно, один, — подтвердил его спутник, — у тебя положительно двоится в глазах. И фонарь один и мальчик один, понял?

— Да, понял, — охотно согласился тот и, подумав, спросил ласково: — О чем же ты плачешь, один мальчик?

Пыляй посмотрел на них с презрением, затем соображая, что было бы небольшим грехом воспользоваться участием ошалевших от пьяного угара толстопузиков, зажал рукавом глаза и завыл с новой силой.

— Что ты? О чем ты, скажи нам, один мальчик!

Пыляй пробормотал сквозь слезы:

— Деньги по-о-отерял…

— Какие деньги?

— Хозяин послал в лавку, а я деньги потерял…

— Потерял? Сколько же ты потерял, один мальчик?

— Три рубля! — заревел Пыляй с новым отчаянием и силой.

Прохожие переглянулись.

— Друг, дадим ему три рубля…

— Дадим, друг!

Пыляй, не прерывая рыданий, покосился на них. В руках одного показался кошелек. Мальчишка заголосил, как над покойником. Но едва лишь деньги очутились у него в руках, глаза его высохли с такой быстротой, что добрые люди насторожились:

— Ты не врешь, один мальчик?

Он успокоил их новым залпом рыданий и они, пошатываясь, двинулись дальше. Пыляй еще долго слышал, как бормотал один из них:

— Кажется, я дал ему шесть рублей… Потому что он протянул две руки, негодяй… Но вес равно, господь нас возблагодарит за доброту седмерицею… Шесть раз по семь… Это много, друг…

Он запутался в счете и умолк. Пыляй плюнул им вслед, вытер глаза и пошел прочь.

Это маленькое происшествие, положивши в его карманы немалые деньги, ободрило его. Дне победоносных хитрости за одно утро придали ему вид самоуверенный и независимый. В этот час, храбро заглядывая в рыжую, теплую морду раннего солнышка, ему хотелось только одного — встретиться с девчонкой и еще раз потягаться с ней в силах.

— Я б тебе показал! — все еще обиженно отторбучивая губы, ворчал он, — ты бы узнала…

Он несколько раз хлопнул себя по лбу в наказание за простодушие и доверчивость, впрочем, без особенного гнева: в конце концов было не плохо, что он ушел от ребят, где нужно было курить, пить водку, ругаться, драться и исполнять приказания нанюхивавшегося кокаину Коськи.

То, что было так темно, опасно и жутко ночью, теперь днем, на солнце, в просыпавшейся улице казалось совсем другим. Выжегшиеся в мозгу, оставшиеся на память от пленницы, две палочки с перекладиной, похожие на шалаш радовали, как первое знание, которым хочется ребенку удивить встречного.

Разговаривать беспризорному бродяге было не с кем. Он остановился перед оборванной афишей и с уверенностью опытного грамотея стал рассматривать ее. Две палочки с перекладиной тотчас же выскочили из скучного ряда и стали перед ним, как вкопанные.

Пыляй засмеялся.

Он пошарил глазами в другой строчке и, найдя там такого же уродца, решительно проворчал:

— Может, обойдусь еще и без девчонки! Тоже хитрость, подумаешь. Глаза отвела, сквернавка!

Отпустивши несколько крепких ругательств по адресу предательницы, он с успокоенным сердцем и приливом нового любопытства принялся за рассматривание афиши.

— Что она там еще чертила? — вспоминал он, — какая там еще закорючка из ее имени выходила? Не вспомнить, пожалуй! Ах ты!

Какой-то прохожий с любопытством остановился возле разговаривающего с самим собой оборванца.

— Пьяный что ли ты, мальчишка? С этих-то пор, бесстыдник!

Но глаза оборванца были ясны и светлы. Прохожий утих, спросил:

— Что ты тут бормочешь? Потерял, что ли, что?

— Потерял! — буркнул Пыляй.

— Что потерял-то? — уставился в землю тот с видимой готовностью принять участье в поисках, — где?

— Да не тут, а вот где! — ткнул Пыляй в афишу.

— Что тут?

— Букву потерял!

— Ну? — удивился прохожий, — вот штука! Какую?

— Какую? — протянул Пыляй, повторяя в уме имя, — очень простую — лы называется!

Прохожий искал недолго, ткнул пальцем с величайшей услужливостью:

— Вот!

Пыляй рассмотрел ее, запомнил, представил, с закрытыми глазами, кивнул головой:

— Она самая. Теперь еще одну не найду никак. Какая такая — я — будет?

Охотливый прохожий показал и эту. Пыляй промерил ее, проглотил в уме и чтобы не было уже у прохожего сомнения в том, что он лишь случайно потерял эти буквы, он ткнул в хорошо знакомую и заметил:

— Вот она — а! Я, гражданин, все знаю!

Прохожий ушел. Пыляй победителем тронулся дальше. Он отыскал эту букву и на следующей, новенькой афише, которую только что распластал на заборе парень с ведерком клея в руках и огромным свертком таких же нарядных листов за плечами.

— А? — спросил его Пыляй с гордостью.

— А! — подтвердил тот.

И вдруг, ослепительно, как молния, блеснула идея в голове мальчишки. Он облюбовал себе нового уродца в ряду букв и, ткнув в него пальцем, спросил, сухо:

— А эта как называется?

— Ж-ж-ж, — прожужжал наклейщик и взглянул на оборванца, — неграмотный, что ли?

Пыляй не ответил, но усмехаясь, ткнул в следующий значок:

— Это что за крендель?

— В! — пояснил тот, — воскресение написано, видишь? Воскресение — в первая буква. А дальше — о — видишь: кружок такой — это о! Понял? Да ты что ни одной буквы не знаешь, что ли?

— Маракую кое-как, — неопределенно ответил Пыляй, уставившись на афишу, — подучиваюсь.

Наклейщик ушел. Пыляй подождал прохожего и спросил его небрежно, указывая на следующую букву.