Ллойд Джонс - Мистер Пип

• Название: Мистер Пип
• Автор: Ллойд Джонс
• Жанр: Современная проза

Роман новозеландского автора Ллойда Джонса (1955 г.), живущего в Веллингтоне. За эту книгу он получил Приз писателей Содружества (включает 53 страны), роман вошел в шорт-лист Букера в 2007 г.

Действие романа преимущественно происходит в 1991–1992 гг. на острове Бугенвилль (Папуа Новая Гвинея) во время гражданской войн

История мистера Уоттса, последнего белого парня в Бугенвиле. Он открывает школу и читает детям свой любимый роман — «Большие надежды» Чарльза Диккенса. Это помогает ему наладить связь с ними и помочь разобраться в собственных проблемах.

Это смешная книга. Она рассказывает о чем-то пугающе новом, а также о хорошо знакомом старом и о том, как эти двое сходятся в неравной и кровавой битве.

Это страшная книга. Она рассказывает о гражданской войне, о том, как легко чувствовать себя забытым и о том, как страшен мир большой, когда все, что ты видел — это мир маленький — твой остров.

Это хорошая книга. Она рассказывает о заклятых врагах, которые больше, чем враги, и о ненастоящем учителе, который больше, чем учитель.

Это плохая книга — потому что в ней все совсем как в жизни, и поэтому все очень безжалостно.

Это роман-воспитание, где рассказы о голубом цвете, птицах, рыбе и дьяволе перемежаются с «Большими надеждами» Диккенса, прочитанными, уничтоженными и восстановленными по кусочкам детьми острова.

---

Однажды ночью Грейс написала на стене имена членов своей семьи, всю историю, которую шаг за шагом можно было проследить до мифической летающей рыбы.

Первый раз, с тех пор, как я начала переводить для мистера Уоттса, меня прервали. Полуслепая прабабушка Грейс спросила у мистера Уоттса, не забыла ли ее своенравная правнучка написать ее имя на стене?

Мистер Уоттс закрыл глаза. Его рука поглаживала подбородок. Он начал кивать.

— Да, написала, — сказал он, и старая женщина перевела дух. Теперь еще кто-то — тетка Грейс — поднял руку, чтобы задать тот же вопрос. И так же поступили еще пять или шесть родственников, пока все не получили удовлетворяющие заверения, что их имена оказались на стене дома, который находился где-то далеко в мире белых.

Они покрасили стены комнаты в белый цвет, как предложил мистер Уоттс, и Грейс написала: «История белого цвета на острове, где я родилась».

И теперь, к удивлению нас, детей, мы принялись слушать все те истории, которые наши матери, дяди и тетки приносили в класс мистера Уоттса. Что мы думаем о белом цвете. Что мы думаем о голубом цвете. Мистер Уоттс сплел свой рассказ из нашего опыта, наших жизней, всего того, что приносилось в класс, чтобы поделиться с нами. Мистер Уоттс добавил и что-то новое, например, мысли Грейс о коричневом цвете.

Коричневого мороженого не существовало, пока не изобрели замороженной колы; оно появилось и тут же исчезло со скоростью кометы. Когда больше не осталось ни одного, Грейс спросила у продавца в магазине, почему, и тот ответил, что никто не хотел коричневого мороженого. Она сказала:

— Мы хотели.

И он ответил:

— Вы, чертовы дети, не в счет. А теперь убирайся.

Партизаны вокруг костра пихали друг друга, свистели и смеялись, так что на зов прибежал бродивший вдали одинокий пес.

Я начала переводить еще одно сложное место: рассказ мистера Уоттса о белом цвете. Мисс Райан однажды рассказала ему, что воспользовалась белой жвачкой, чтобы закрепить белый зуб, которым она ударилась о питьевой фонтанчик перед свиданием с пилотом самолета, которого она запомнила по запаху ваксы на его черных ботинках!

Мистер Уоттс остановился и посмотрел на меня. Он казался очень довольным собой. Очевидно, он думал, что его слушатели будут очарованы, когда я переведу его слова. Но что, черт подери, такое эта «вакса на черных ботинках»?

— Ведь в те дни, — продолжил мистер Уоттс, — все пахли белым мылом.

Я поймала взгляды Селии и Виктории. Я поняла, что не одинока в своих ощущениях. Мы начали нервничать из-за мистера Уоттса. Он говорил какую-то ерунду. Я вдруг обнаружила, что думаю о «Больших надеждах», Джо Гэрджери и бессмыслицах, которые он постоянно рассказывал.

Я вспомнила, как слушала как читает мистер Уоттс, и слышала слова, которые сами по себе были мне понятны, но когда они складывались в предложения, то в этом не было никакого смысла. Когда мы попросили объяснить смысл наблюдений Джо, мистер Уоттс сказал, что нам необязательно это понимать. Когда кузнец говорил всякую ерунду, еще можно было понять. Но так как это происходило на самом деле, я переживала, что мистер Уоттс так перемешал своих персонажей, что каким-то образом выскользнул из образа Пипа и перевоплотился в Джо Гэрджери. Мой перевод не смог так впечатлить слушателей, как на то рассчитывал мистер Уоттс, если судить по его довольной усмешке. Вместо этого он по-прежнему смотрел на слушателей, которые подобно псам сидели в ожидании обещанной кости.

Он быстро опомнился и заговорил о соседе мисс Райан, который отвозил экипажи летающих лодок к берегу на островах. Когда он умер от сердечного приступа, его нашли возле наполовину расписанной коробки для писем, и он все еще держал кисточку, которую обмакнул в белый цвет. Слишком много сахара, как нам сказали. Или соли?

Он снова вернулся к рассказу о белом цвете.

— Самый белый цвет, — сказал он, — находится в середине унитаза. Белизна соседствует с чистотой. Чистота соседствует с набожностью.

Белый, сказал он, раньше был цветом только пилотов и стюардесс. Ребенком вы сначала узнаете о белых странах.

Хлеб — белый, как и пена, жир и молоко.

Белый — это цвет резинки, которая удерживает все в надлежащем месте. Белый — это цвет скорой помощи, бюллетеня для голосования и курток парковых смотрителей.

— Но самое главное, — сказал он, — белый — это ощущение.

Я уловила ритм мистера Уоттса и перевела все без колебаний.

Мимолетная мысль может просто удивлять. Слова, написанные или произнесенные вслух, требуют пояснений. Когда я переводила мнение мистера Уоттса о том, что «белый — это ощущение», могу поклясться, что весь остров затих. Мы давно это подозревали, но не были уверены. Теперь мы могли это услышать.

Мы ждали и ждали, и пока мы ждали, мистер Уоттс застыл и не смотрел на нас. Сначала, как мне казалось, с сожалением, что вообще открыл эту дверь. Но затем я увидела, как он кивнул сам себе, и самым открытым и честным голосом, который я только слышала от него, он сказал:

— Это правда. Мы чувствуем себя белыми людьми рядом с черными.

Это заявление вызвало всеобщее замешательство, и, хотя я подозревала, что всем хотелось бы услышать больше, Дэниел внезапно заговорил.

— Мы чувствуем то же самое, — сказал он. — Мы чувствуем себя черными рядом с белыми.

И это разрядило напряжение. Все засмеялись, а один из партизан, исполняя по дороге буйный танец, направился к Дэниелу с возгласом «Дай пять». Дэниел сиял. Они понимал, что сказал что-то важное, но не был уверен, что именно.

Глава двадцать первая

Вначале Грейс написала имена своих родственников на стенах комнаты для гостей. Дальше в ход пошли и другие темы. Мистер Уоттс и Грейс каждый записали свою историю и идеи. Они ссорились как два петуха. Они писали названия мест. Киета, Арава, Грейвсенд — задний проход Англии, через который она испражняется своими эмигрантами. Я услышала такое описание этого места много лет спустя.

Юные партизаны не знали, что идеи Грейс на самом деле принадлежали нам — сидящим рядом. Я не могу сейчас вспомнить их все. Я помню жалобы мистера Уоттса на то, что иногда она забывала как-то заканчивать предложения. Фраза просто прерывалась, и взгляд упирался в пустое место. Когда он сказал об этом, Грейс спросила его: «Что ты предпочтешь? Сидеть и болтать ногами на краю причала или засунуть их в жесткие кожаные туфли?»

Подозреваю, что мне запомнились лишь самые причудливые и странные записи из тех, что покрывали стены. Некоторые перепутались между собой. Обычные, но, возможно, наполненные более глубоким подтекстом истории, стерлись из памяти. Но вот эти я помню.

Вещи, которые говорят тебе, где находится дом.

За что цепляется память. Окно того дома. Дерево перед домом.

Красногорлая птица-перевозчик, легкая как авиа-письмо, которая перелетает Тихий океан с севера на юг и обратно, всегда верит, что найдет свой дом.

Непринужденность незнакомцев, которые спрашивают: Что вы знаете?

Рык автобуса, переключающего передачу в двух улицах отсюда, там, где дорога начинает взбираться вверх обратно в детство.

Сильный ветер, который придает индивидуальность всему, что подхватывает на пути (бумагу и листья).

Карта древнего моря, которая выглядит как веревочная сумка для покупок, включая верёвки, чтобы справляться с текущими и преобладающими ветрами.

Запах гнилых фруктов.

Запах свежескошенной травы и масла газонокосилки.

Священный покой человека, который прожил семьдесят пять лет на одном острове, и которому больше нечего сказать.

История мира

Шаг первый. Вам нужно много воды — и сверху, и снизу. Вода небес наполняет озера и реки. Теперь добавьте поровну темноты и дневного света. Пока светло, солнце вытягивает воду обратно, чтобы вновь наполнить небеса.

Шаг второй. Человек рождается из праха. И в конце жизни обращается в прах. И снова: то, что берется, возвращается обратно.

Шаг третий. Самый важный из всех. Возьмите ребро и создайте женщину, чтобы мужчина был не одинок, благочестив и сыт. Добавьте полную ложку сахара для удовольствия и горьких трав для слез. И того, и другого будет в достатке, а остальное просто следует за ними.

История памяти

Я скучаю по тому, как смеются на острове. Белые люди смеются совсем не так. Они сдержанно посмеиваются, это смех только для себя.

Я пыталась научить твоего отца правильно смеяться, и он учился. Но он не достаточно практикуется. Я скучаю по теплому морю. Раньше каждый день мы, дети, прыгали с причала. Но никогда по воскресеньям. Ты знаешь почему. Мне не хватает голубого цвета и летучих собак в сумерках. Я скучаю по звуку падающего кокоса.