Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

• Название: Картины из истории народа чешского. Том 2
• Автор: Владислав Ванчура
• Издательство: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-280-01394-3 (Т. 2) ISBN 5-280-01393-5

Прозаический шедевр народного писателя Чехо-Словакии Владислава Ванчуры (1891–1942) «Картины из истории народа чешского» — произведение, воссоздающее дух нескольких столетий отечественной истории, в котором мастер соединяет традиционный для чешской литературы жанр исторической хроники с концентрированным драматическим действием новеллы. По монументальности в сочетании с трагикой и юмором, исторической точности и поэтичности, романтическому пафосу эта летопись прошлого занимает достойное место в мировой литературе.

Во второй том «Картин» включены циклы — «Три короля из рода Пршемысловичей» и «Последние Пршемысловичи».

На русском языке издается впервые к 100-летию со дня рождения писателя.

---

— Рыцарь, — ответил мне оружейник, — рыцарь, ныне бедствующий, а вчера осиянный славою, — мечи эти мои, и в них все мое достояние. Неужели же мне лишиться его? Мне ли впутываться в неверные предприятия?

Я возразил, что никогда не выигрывает тот, кто ни на что не отваживается. Оружейник отвечал мне все более резко, и гнев принес мне на язык угрозы.

— Ах ты скупец! — вскричал я. — Ах ты олух, рожденный под капустным кочаном, да я могу так разнести твою лавчонку, что и следа не останется! Хотел я внушить тебе хоть капельку благородного чувства, да вижу: ты — хам, раб и пес!

Стояли мы друг перед другом, как два петуха. Иисусе Христе! Дева Мария! Счастье, что не было у меня в руке кинжала!

Расстались мы в великой враждебности.

— Подавись ты своими мечами! Сиди на них! Может, я еще вытяну их у тебя из-под зада! — сказал я, покидая его дом.

Дверь грохнула так, что на соседней улице отозвалось. Я остался один. Христиане, что мне было делать? Жалкую влачил я жизнь, не всегда мог заплатить за еду, но Бог поддерживал меня. Наполнял надеждой мою душу. Приходили вести, что королева все более укрепляется в Моравии, и тогда я ликовал и подскакивал от радости. Рыцари, равные мне по роду, по чести и по нужде, ходили тогда со мной цо городу. Мы шагали широко, с поднятой головой и всюду, где встречались нам кучки людей — пускай только два горожанина или даже один какой-нибудь унылый шляхтич, — всюду мы начинали такие речи: «Эй, друзья, что нос повесили? Дошло до нас надежное известие от десяти аббатов и двадцати каноников, что бедствия наши подходят к концу! Моравия встает на бой! Паны препоясываются мечами. Они добудут права королевы!

Не сегодня завтра раздастся светлый звон с собора Святого Вита! Не сегодня завтра вернутся к нам мир, порядок и христианские обычаи! Верьте в государыню королеву и помогайте ее преданным рыцарям!»

Повсюду возрастало желание доброй власти. И случилось так, что когда в Праге собрался сейм, много горожан вступило в союз с панами. Богу ведомо, малого недоставало, чтобы все обернулось к счастью!

Но тогда вторгся в Моравию король Рудольф. Пройдя через эту землю, он двинулся в Чехию и повсюду в открытых местах велел кричать, что он явился к нам как защитник королевича Вацлава, и призывал города и шляхту вернуться к преданности законному государю.

Дворянин по имени Пута, деливший со мною нужду, услышав эти призывы, решил податься к королю Рудольфу.

— Выбрось этот голос из своих ушей! — сказал я заблуждавшемуся. — Выбрось его из ушей, иначе будешь пить позор, как пьют воду! Остановись! Сообрази — ведь с Рудольфом Габсбургом идет и Витекович, предавший своего суверена!

После Пршемысла никто не достоин чешской короны более тех, кто сумел его победить, — возразил Пута.

Тут пал я на колени и стал молиться, а после сказал: Бог поселил смятение в наших душах. Если рыцари того же мнения, что и Пута, — остается нам только отбросить мечи и молить о милосердии. Да выведет нас Дева Мария из юдоли теней и да освободит она нас!

Я считал неизбежным (и со мною так считали все верные), что Рудольф захватит нашу страну. Но этого не произошло. Чешские вельможи — за исключением Витековича — к нему не примкнули, и опекун королевича преградил дорогу Рудольфу. После этого был заключен мир.

Мой Бог, что это был за мир! Что за договор! Король Рудольф, правда, ушел не солоно хлебавши, но страну покинул и опекун королевича, поставив над нами другого правителя, — и повсюду снова вспыхнули междоусобицы. Кровь текла потоком, пожаров было больше, чем огня в самой геенне, а вздохи людей могли бы приводить в движение ветряные мельницы. Паны дрались с пражскими властями, города нанимали отряды для самообороны, их противники тоже обзаводились наемниками. Мое, твое, поп, не поп — какая разница! Сколько монастырей тогда разорили, сколько сожгли!.. Монахи бежали как испуганное стадо и скрывались в лесах. В Праге было разграблено епископское подворье и все имущество капитула, и только в укрепленном Потворовском храме еще кое-как отбивались… Чем? Быть может, топорами и вилами, кулаками и зубами…

Ах, горько вспоминать! Права? Вольности духовенства? Привилегии городов? Кто об этом заботился? Отважная шайка да нож в руке — тогда это было все! По окраинам городов, на каждом перекрестке, на всех пригорках стояли виселицы. Слеталось воронье. С карканьем проникал ворон меж ребер, туда, где было сердце человека, и под ударами его клюва поворачивался страшный груз…

Бог, столь долгое время оскорбляемый изменами и безбожием, в гневе своем наслал страшную бурю и поднял ставила вод. Под напором вихря обвалилась позади Святого Георгия крепостная стена, в Пражских городах по обоим берегам Влтавы рухнуло множество домов и строений.

Буря застигла меня под открытым небом. Она подхватила меня, как ястреб хватает мышь, и бросила наземь, и швыряла тело мое в разные стороны. Когда сознание вернулось ко мне, на зубах у меня скрипел песок. Глотка была забита землей, и страшную я ощущал жажду. Встаю, ищу какой-нибудь ручеек и, Боже милый, взлетает передо мной из разломанного дуба рой пчел! Дупло дуба наполнено медовыми сотами! Вознес я благодарность Деве Марии и, насытившись, вернулся в город. Там я услышал, что дом оружейника, который когда-то меня приютил, лежит в развалинах. Беру кувшин, возвращаюсь к медоносному дуплу, затем прямиком отправляюсь к жилищу старого добряка.

— Эй, Матей! Есть тут кто? Я принес тебе кувшинчик меду!

Оружейник сидел на груде камней; он неприязненно глянул на меня через плечо.

— Ни шагу дальше, рыцарь! Не переступайте порога моего дома! Проваливайте в пекло, потому что вы и подобные вам — причина всех несчастий!

А где оно, пекло? — спрашиваю. И где тот порог, который ты запрещаешь мне переступать? Я вижу только кучу камней.

Но оружейник, не слушая меня, раскричался еще пуще:

— Оружие мое вам понадобилось?! Ограбить хотите честного оружейника?!

— Друг, — говорю, — ты сидишь на гноище, подобно Иову, да еще ругаешься? Отдал бы ты нам свои мертвые мечи — мы пробили бы путь госпоже королеве, себе же завоевали бы хорошую жизнь. Возможно, тогда ты и пал бы, но такая смерть увенчала бы тебя славой. А теперь погибнешь ты хуже собаки, хуже того, кто предан анафеме.

Оружейник застонал и вместо ответа бросил в меня камнем. Камень угодил в кувшин и разбил его. Мед вылился на землю.

Что дальше?

С Матеем меня связывали любовь и верность, я знал его сердце и серьезный разум, я был уверен, что он человек порядка, но неистовство безумия ударило в виски мои тогда тощим своим кулаком, и обуяла меня жажда убийства. Я схватил его за горло… Помню, как тсриви-лось от ярости его исхудалое лицо, как он хрипел…

Увы, на чьей стороне стоял я тогда? На стороне законного моего господина? Против измены?

О нет! На стороне отчаяния!

И несчастный оружейник тоже защищал от меня не порядок, не имущество свое. Он помешался от горя.

Когда воды вошли в берега и минуло лето, ударили свирепые морозы. Бездомные, скрывавшиеся по лесам, падали в сугробы и голыми руками убивали волков, чтобы в их курящихся внутренностях согреть обмороженное лицо. И истреблен был в душах образ Господа Бога, и морда дьявола склабилась во мраке, и были забыты веселье и мирность и все человеческое.

Еще на Благовещенье Деве Марии мороз вгрызался в грудь людей и ломал им пальцы, обжигал их кожу и рвал ее, обнажая кости. И когда было хуже всего, вдруг — быть может, чтобы положить предел между болью и ужасом, — беснование зимы круто сменилось жарой. Быстро таяли снега, воды вышли из берегов, неся нам новые беды.

Потом расступилось бурное небо, с которого удалился Господь и отлетели ангелы, и в этом разрыве мелькнул краешек мантии Девы Марии. Вернулась она в опустевший Божий чертог, вернулась к низким облакам, глянула на Чешскую землю, и святой Вацлав преклонил колена ошую ее. Тогда люди, и рыцари, и духовенство через муки и страдания — и через милость, которая, судите как хотите, все же дремлет в сердцах человеческих, — почувствовали какой-то — свой долг. Раны народа стали жечь рыцарей, ужасный вид опустошенных нив жгущимся перстом коснулся сытых господ, и дворяне увидели смерть, которая сбросит их в пропасть, если дадут они погибнуть тем, кто водит плуг, поднимает оружие и строит города.

Тогда усилиями епископа Тобиаша собрался сейм, и на собрании том все вельможи обязались соблюдать право и возвратить короне захваченные земли и не поддерживать супостатов. Так взошла новая надежда. Народ ликовал, все устремились к этой новой надежде, но нашелся род, нашелся чешский пан, который разбил ее. То был род Витековичей, то бишь Завиш.

Снова вспыхнула война. Когда отряды Витековича подошли к пражскому Малому Месту и стало ясно, что вся страна превратится в пустыню, опекун королевича издал приказ всем чужеземным наемникам в течение трех дней покинуть Чехию; затем Он передал власть в руки соотечественников и для залога мира увез королевича.