Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

• Название: Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
• Автор: Александр Никонов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Этот роман — откровенная правда о необыкновенных приключениях известного российского ученого и изобретателя. Жизнь этого человека удивительным образом прошла через калейдоскоп исторических эпох. Детство с унижениями, издевательствами, а затем и местью за это; позже — спорт, секс, браки и разводы, обильные возлияния, встречи со знаменитостями, любовные истории. Наука и мистика, загадочные происшествия, розыгрыши и авантюры, наконец, просто хулиганства — ничто не было чуждо нашему герою. Это и многое другое настолько круто замешано в одном человеке, что на его примере можно составить обобщенный портрет целого поколения, активно влияющего на современную жизнь. И еще — прочтя этот роман, вы с удивлением узнаете, сколько неожиданных "скелетов в шкафах" может тайно храниться у ваших вполне добропорядочных и респектабельных знакомых.

---

— Я — Лена, — сообщила молодая женщина, работаю на «Иностранных языках», а это — и она кивнула на женщину постарше — Наташа Летунова, она работает вместе с моим мужем на «Химии».

— Выпейте чаю! — предложила она.

— А как насчет водки, у меня есть бутылочка? — осторожно спросил я.

Лена замотала головой, а Наташа заинтересованно посмотрела на меня огромными голубыми глазами и ответила неожиданной фразой:

С большим и толстым удовольствием!

Голос у Наташи был низкий и хрипловатый. Мы встретились с ней взглядами, и я понял, что она — наш человек! Я сбегал наверх за бутылкой и «мухой» спустился вниз. Лена достала из шкафа два яблока и нарезала их; поставила три рюмки — мне с Наташей и Гене, сама она не пила совсем.

— Давайте выпьем, мой любимый тост — за жизнь! — предложил я, — по-еврейски это звучит так — «лыхайм!».

Гена внимательно посмотрел на меня, хитро улыбнулся и пригубил рюмку. Наташа выпила залпом; я медленно и с удовольствием отхлебывал водку — в голове у меня был ураган. Лена захлопала в ладоши и спросила, не еврей ли я (потом я узнал, что она сама — еврейка)?

— Учусь этому! — загадочно ответил я.

Гена весь вечер допивал свою рюмку, а остальное выпили мы с Наташей. По ее реакции на знакомство со мной, я понял, что «встретились два одиночества». Она стала называть меня «Нури», а я, ее — «Натой». Вскоре она захотела спать и попросила проводить ее; я заметил, что Наташу сильно «вело».

Провожать оказалось недалеко — она жила на первом этаже в конце коридора. Наташа отперла дверь, и, отворив ее, быстро протолкнула меня в комнату, видимо, чтобы не заметили студентки. Затем она заперла дверь уже изнутри, но свет зажигать не стала. Достаточно света проникало через два окна, завешанные газетами. Наташа без обиняков обняла меня за шею и поволокла к постели, которая уже была разобрана. Все это казалось мне какой-то фантастикой или сном, но я решил, что так, видимо, это и должно быть — судьба!

— Делай со мной, что хочешь, но только обещай, что не будешь звать меня замуж! — прошептала мне прямо в ухо Наташа, когда мы уже фактически выполняли супружеские обязанности.

— Торжественно клянусь — не буду! — прерывисто дыша, обещал я.

Интуитивно я почувствовал, что уже скоро Наташа собирается нарушить тишину и прикрыл ей рот ладонью. Звуки получились сильно приглушенными.

— Проклятые студенты! — успела только, задыхаясь, прошептать Наташа, как ей пришлось «глушить» уже меня.

И вот мы как рыбы, вытащенные из воды, лежа на спинах, пытаемся дышать, беззвучно открывая рты. Студенты, вернее, студентки не дремлют! Им интересно все, чем занимаются их доценты! В голове моей все постепенно «устаканилось».

— Да, висеть бы мне сейчас с вываленным набок языком, не порвись пояс!

— не давала мне покоя эта одна-единственная мысль. — Никаких суицидов больше, что бы ни случилось! — поклялся я сам себе. Заклялась, как говорят, свинья на помойку не ходить!

Предательства

Время от времени я заходил-таки на кафедру, чтобы сотрудники меня не забывали. Кроме преподавателей на кафедре работали три лаборанта — женщина-секретарь, жена доцента с соседней кафедры, а также двое мужчин — безногий ветеран войны Менадр Евстратович Олеандров (Поносян постоянно путал и называл его «Олеандр Менандрович»), и молодой, чрезвычайно мрачный и молчаливый парень — Коля Мокин — пришедший только что после армии.

Когда на кафедре было много сотрудников, я веселил их анекдотами, которых помнил множество. Народ хохотал, только один Коля Мокин сидел молчаливый и мрачный, даже не улыбался, хотя анекдоты внимательно выслушивал. Но вот я перешел к анекдотам на армейскую тематику. Рассказываю один из них: «Солдат, слушающий анекдот, смеется три раза: когда рассказывают, когда поясняют, и когда доходит. Офицер смеется два раза: когда поясняют и когда доходит. Генерал смеется только один раз: когда поясняют — до него не доходит!».

Ну, все посмеялись, а Коля все сидит мрачный, сдвинув густые брови, о чем-то думает. Прошло минут пять, все уже забыли об анекдоте, как вдруг стены кафедры сотряс громкий смех Коли, чего раньше от него никто и не слышал.

— Ха, ха, ха! — громко смеялся Коля, а потом, закончив смеяться, отчетливо сказал: — Да, Нурбей Владимирович, вы не лишены чувства юмора!

На этот раз стены кафедры сотряс коллективный гомерический смех всех сотрудников, длившийся так долго, что к нам в дверь стали заглядывать из коридора. Когда я уходил, Григорий Арамович, провожая меня до вестибюля, сказал напоследок:

— Как весело с тобой, будто находишься в родном Ереване! Зашел бы в гости, так хочется выпить с кавказским человеком!

Мне и самому хотелось выпить с коллективом — Абросимовы (это Гена и Лена) почти не пили, а вдвоем с Наташей пьянствовать скучно, хотя мы и делали это каждый день. И я спросил у Поносяна, можно ли мне прийти с подругой из нашего же ВУЗа, на что получил резко положительный ответ. Когда я сообщил Наташе, что мы приглашены к Поносяну в гости, она отнеслась к этому настороженно.

— Ты хорошо его знаешь, ведь к выпивке у нас в институте особое отношение — почти сухой закон?

Я слышал, что «дядя Абраша» нетерпимо относится к пьянству, на партсобрании разбирали даже чье-то «персональное дело» за выпивку — об этом гласило объявление в вестибюле. Но мы ведь идем к кавказцу, почти к родственнику!

Заложив три поллитровки в карман кожаного пальто, подпоясавшись отремонтированным поясом, и взяв под руку мою Наташу, я отправился в гости к Поносяну. Он жил, как я уже говорил, в преподавательском общежитии, но как оказалось, в одной комнате с другим доцентом, молодым и общительным Гавриловым с кафедры философии.

Мы перезнакомились друг с другом, я вытащил три бутылки из одного кармана, что поразило хозяев, и мы начали выпивать. Почему-то Поносян после первой же рюмки пить отказался — привык, говорит, к вину, да и вообще сегодня печень побаливает. Наташу это опять же насторожило, но я шепнул ее на ухо: — больше останется!

Пили, в основном, я с Гавриловым, да и Наташа — чуть-чуть. Как поется в песне, «выпили мы пива, а потом — по сто, а затем начали — про это и про то!» Коснулись мы того, что в институте — одни евреи. Поносян заметил, что почти все заведующие кафедрами — евреи, что нам здесь ничего не светит; он сам, например, собирается получить квартиру и снова тут же вернуться в Ереван.

— Так что, если ты собираешься получить кафедру, — забудь об этом, найдут какого-нибудь еврея! — доверительно сказал мне Поносян.

— А как же Абрам обещал мне через полгодика? — возмутился я.

— Да он всем обещает, и мне обещал то же самое! — признался Поносян.

И тут меня понесло — я и так, и этак поносил ректора, а за ним и всех институтских евреев. Даже затронул ректорскую маму, чего, правда, сам не помню.

— А какой он развратник — ты себе не представляешь! — добавил Поносян.

— Был, понимаешь, в санатории в Кисловодске, да не один, а с молодой любовницей — вот с их кафедры, — и Гриша указал на Гаврилова. Тот засмеялся:

— Ну и шутник же ты, Гриша, да ей еще тридцати нет, не верю!

— У меня доказательства есть — фотографии! В том санатории мой двоюродный брат работает, вот он их и сфотографировал на память. А потом фотки эти мне передал, узнав, где я работаю. — Если будут обижать — покажешь, — говорит!

Но когда Гаврилов посерьезнел, Гриша рассмеялся и превратил все в шутку.

Выпил я у Поносяна сильно — Наташа еле довела меня домой и положила спать в моей комнате — в таком состоянии я был ей бесполезен. Студенток мы не стеснялись, все уже были в курсе наших дел. Я спал часов до одиннадцати, пока в комнату ни постучала дежурная и ни сообщила, что меня срочно вызывают к ректору. Не предполагая ничего плохого, я быстро оделся и через полчаса был уже в приемной. Ректору доложили, и я зашел.

— Разговор будет плохой, — сразу предупредил меня Абрам, — знайте, что у нас городок очень маленький, а институт еще меньше! Вчера вы при сотрудниках института ругали меня матерно и ругали всех евреев — что плохого я или другие евреи вам сделали? Ведете развратный образ жизни, пьянствуете — и это при студентах в общежитии. А нагрузки почему себе не взяли — так вы приобретаете преподавательский опыт? Я недоволен вами — немедленно исправляйтесь, если хотите вообще у нас работать!

Вышел я от ректора так, как будто меня окатили — нет, не холодной водой, а ушатом дерьма. Кто донес? Наташе же это самой не выгодно. Поносяну

— тоже, ведь мы ректора ругали вместе. — Гаврилов! — мелькнула мысль, — он коммунист, на кафедре философии все коммунисты; он не ругал ни ректора, ни евреев. Как бы он не сказал ректору про фотографии, что у Гриши!

Я немедленно разыскал Поносяна, для этого мне пришлось даже его вызвать с занятий, и рассказал ему о происшедшем.