Лариса Васильева - Дети Кремля

• Название: Дети Кремля
• Автор: Лариса Васильева
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Дети Кремля» — продолжение книги «Кремлевские жены». В ней приподнимается завеса над некоторыми неясными страницами истории семьи В.И.Ленина. Рассказывается о судьбах детей Каменева, Гамарника, Сталина, Ворошилова, Кагановича, Берия, Микояна, Буденного, Хрущева, Горького и многих других. Чем отличались они от простых детей страны, что было между ними общего, и не всех ли вместе их можно назвать кремлевскими детьми, ибо происходившее за красными стенами касалось каждого человека?

---

— Не пойму, что в Каплере особенного. Умеет он увлечь женщину. Вон как Юленька расцвела с ним. А посмотреть — доброго слова не стоит этот Каплер, — проворчал Павел Филиппович Нилин на литературном вечере во время выступления Друниной. Я восхищалась этим суровым, резким, вредным, неосторожным на слово писателем и его общество предпочитала многим. — Тартюф!

Бабушка, донжуан, Тартюф, возлюбленный сталинской дочери, Юлин муж — Каплер казался мне совершенно неинтересным. И даже его трогательно-подобострастное поведение с Юлией при ближайшем рассмотрении охлаждало первые восторги: старый муж — она была моложе его на двадцать лет. Юлия — 1924-го, Каплер — 1904 года.

Последняя любовь.

Чувство Каплера к Друниной было известно всем. И всем видно.

В составе делегации Юлия едет в какой-то город. Каплер провожает ее с цветами, в дороге в вагон без конца несут телеграммы от него к ней, а на конечной станции он встречает ее с цветами. Однажды Нилин, увидев Каплера с букетом в окне вагона, завистливо сказал:

— Каплер не оригинален. Так поступал летчик Серов, когда добивался любви своей будущей жены Валентины.

— Пусть не оригинален, — возникла я, — приятно видеть, как любят женщину.

Вечером этого дня Павел Филиппович купил мне букетик цветов.

— Я не Каплер, — сказал он, заметно стесняясь, — не умею ухаживать.

— У вас и результаты другие, — жестоко ответила  я.

Каплер и Друнина много путешествовали вдвоем. Любили весной уезжать в Коктебель, на сезон цветения степных маков, и ходили пешком по Карадагу многие десятки километров.

— Она загонит в гроб бедняжку Каплера, — судачили пляжные кумушки. — Не может быть, чтобы ему, старику, нравились эти походы.

— Движение — жизнь, — возражали им другие пляжные кумушки. — Каплер продлил себе молодость, женившись на Юлии. Уж он-то знает толк в женщинах. Сама Светлана была у него…

Разговор угасал, возможно, за отсутствием конкретного материала.

Но вернусь к началу.

* * *

Каплер и Друнина подсели ко мне, а к ним подсела их знакомая, неизвестная мне прежде женщина, ярко-восточного типа, полуседая, с летящей прической.

— Ты слушаешь «Свободу»? — спросила она Каплера и улыбнулась, покачивая в руке небольшие часики на длинной цепочке. — Тебя не забыла.

— Ах, она подонок! Мещанка! Не хочу я слушать! Все, что услышу, — ложь! — Он волновался, был красен, щеки тряслись.

Юлия молчала так, словно ее это не касалось, но какая-то тень была на ее лице.

Каплеры быстро допили кофе и ушли. А я подумала: «Зачем он так? Даже если Светлана в чем-то перед ним виновата, зачем? И почему волнуется?»

Но я не имела права судить. Каплер был человеком сталинского времени. Он отстрадал свое и, возможно, опасался, что вражеские голоса снова треплют его имя и неизвестно еще, как и чем аукнутся ему воспоминания Светланы.

Через несколько лет, гуляя после поэтического вечера в тихом парке города Пскова, Юлия сказала мне:

— Я хочу прочитать тебе стихотворение, оно называется «Царевна»:

Какая грусть в кремлевском парке
Октябрьским ознобным днем!..
Здесь девочка еще за партой
Счастливо думала о Нем.
Не просто девочка — царевна
в кремлевском тереме жила.
Там с нею сладко и напевно
Аукались колокола.

(«Какие колокола, — думала  я. — Кремлевские колокола мертвы. Но „это стихи, а в них все можно“».)

Ах, как глаза ее мерцали,
Когда ждала свою мечту!..
Но самый грозный меж отцами
Сослал безумца в Воркуту.
Ушел в безмолвие. С концами…
Что передумала она?..
Ей в сердце врезалась зубцами
Навек Кремлевская стена.

Я молчала.

— Ничего не говори, — сказала Юлия, — я просто хотела прочесть это тебе.

В стихотворении Юлия как бы становилась Светланой, переживая ее поруганную любовь. И она читала его мне, помня ту встречу за столиком, как бы извиняясь за слова Алексея Яковлевича, не мне даже сказанные, но вынужденные в конце шестидесятых, когда еще боялись теней, которых уже не было.

И я подумала: если бы Сталин понял чувства дочери, поверил Каплеру и поженил их — что было бы?

Трудно предсказать. Возможно, тюрьма уберегла Алексея Яковлевича от чего-то не менее страшного если не физически, то духовно.

От разложения кремлевским бытом?

Или от бессмысленного сопротивления этому быту?

От всех иллюзий, связанных с разоблачением культа личности?

От непредсказуемости характера самой Светланы?

* * *

Мы с Каплерами жили на одной улице. Однажды я встретила Алексея Яковлевича на рынке. Мы пошли вместе между рядами, он говорил исключительно о Юлии, покупая ей лучший творожок, любимые яблоки, полезную морковку, говоря, что она плохо себя чувствует, а он беспокоится.

Это было скучно.

Оказавшись с Юлией в одном купе поезда, несшего нас на литературные торжества, я узнала ее беду — бессонницу. Проснулась — в купе, кроме нас двоих, никого не было, — она сидит на противоположном месте и вправо-влево раскачивает головой.

— Что с тобой?

— Ничего. Спи. Все в порядке.

Опять просыпаюсь среди ночи. Она все в том же состоянии. Сажусь на постели.

— Юленька, объясни.

— Ах, это у меня со времен войны. Ночью, как в окопе.

— В поезде вообще трудно уснуть.

— Не только в поезде. Я совсем не сплю.

— И дома? С Каплером?

Она смеется:

— И с Каплером.

Несколько раз мы оказывались в одном номере гостиницы. Я никогда не видела Друнину спящей.

«Плохо себя чувствует», — сказал тогда на рынке Каплер.

А как можно себя чувствовать, если никогда не спишь?

Зная эту особенность Юлии, я почему-то стала внимательнее относиться к ее стихам и разглядела в них цельную, последовательную, бескомпромиссную натуру, уверенную в своей правоте, — типичный характер эпохи.

Окопная звезда… Отражение звезды в лужице фронтового окопа?

В нашем литературном мире, разделенном на правых — славянофилов — и левых — западников — лакмусовой бумажкой для определения принадлежности писателя к тому или иному лагерю был еврейский вопрос.

Если ты еврей, значит, западник, прогрессивный человек. Если наполовину — тоже. Если ни того, ни другого, то муж или жена евреи дают тебе право на вход в левый фланг. Если ни того, ни другого, ни третьего, должен в творчестве проявить лояльность в еврейском вопросе. Точно так же по еврейскому признаку не слишком принимали в свои ряды группы правого, славянофильского фланга. Помню, ко мне в дом напросились два поэта, а уходя, один из них, сильно подвыпивший, сказал:

— Мы приходили проверять твою мать, не еврейка ли она.

— Ну и как, проверили?

— Вроде бы непохожа. Все равно, хоть у тебя и русские стихи, ты по духу — не наша. Но и им не подойдешь. Скорей всего — не пробьешься.

Западники, в свою очередь, советовали мне расстаться с подчеркнутой русскостью в стихах и написать что-то проеврейское, а я думала, что оскорблю евреев нарочитым подлаживанием к ним. И вообще вся эта возня была для меня ниже уровня культуры.

Я рассказала это о себе, думая о Друниной. Она была еврейкой по матери. А также — по Каплеру. Но левый фланг не слишком жаловал ее прямолинейные патриотические стихи. Правому флангу она не подходила, наверно, из-за матери и Каплера.

Юлию всегда избирали членом правления Союза писателей СССР, награждали орденами, государственными премиями. Книги ее выходили в свет одна за другой.

Друнина вписалась бы в небольшой ряд официальных литераторов, которые могли себе позволить не быть справа или слева, но ей для этого явно не хватало общественного темперамента: она сторонилась собраний, совещаний, пленумов и съездов.

Остается признать, что Друнина позволила себе определиться в литературном мире вполне самостоятельно, не связанно с группами. Это роднило нас, и мы, случайно оказавшись в купе или в номере гостиницы, иногда жаловались друг другу на трудности быть вне группы или гордились своей кажущейся независимостью.

«Я сама по себе».

«И я сама по себе».

Я говорила ей, что, если бы мы не были женщинами, нам труднее было бы определяться в литературном мире. Она не соглашалась со мной и высмеивала мое деление людей только на мужчин и женщин.

— Пойми, — убеждала я, — почему мы с тобой незаменимы в поездках? Бедные люди, уставшие от идеологии, видят тебя с твоими волосами. И ты начинаешь:

По улице Горького, что за походка,

девчонка плывет, как под парусом лодка.

У них вздох облегчения — пошел человеческий язык.

Юлия не спорила.

* * *

Каплер умер. Юлия втянула голову в плечи. Люди говорили:

— Перед Друниной три дороги. Вдоветь. Организовать быт, беречь здоровье, писать, радоваться жизни. Все для этого есть. Второе — жить с молодым мужчиной. После Каплера — в самый раз. Полезно для здоровья, хотя и шатко — молодой скоро будет смотреть в сторону. Друнина не потерпит, и разойдутся. А третий путь — искать замену Каплеру. Но второго Каплера не будет.