Станислав Куняев - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Станислав Куняев
• Жанр: Поэзия

КУНЯЕВ, СТАНИСЛАВ ЮРЬЕВИЧ (р. 1932), русский советский поэт, литературный критик. Родился в Калуге. Мать — из семьи калужских крестьян, в советское время окончила два высших учебных заведения — институт физкультуры и медицинский, стала известным врачом в своем городе.

Предки по отцовской линии из Петрозаводска и Н. Новгорода — русские офицеры, губернские чиновники, земские врачи.

Имя деда по отцу — А. Н. Куняева, профессора медицины, увековечено на двух мемориальных досках в нижегородском краю: на здании больницы Красного Креста в центре города и на стене земской Карамзинской больницы в Арзамасском у., вблизи Дивеевского монастыря и Серафимо-Саровской пустыни, где дед и бабушка Куняева работали врачами в начале века.

Там же родился его отец, который впоследствии стал преподавателем истории и погиб в н. 1942 во время ленинградской блокады. Похоронен на Пискаревском кладбище. А дед с бабушкой умерли во время гражданской войны от тифа — их нижегородская больница в те годы была военным тифозным госпиталем для красноармейцев. Похоронены были, как известные нижегородские граждане, на кладбище Печерского монастыря. Когда монастырь в н. 30-х закрыли, то монастырское кладбище сравняли с землей, и могилы предков поэта были утеряны.

Сам Куняев закончил в 1951 в Калуге среднюю школу с золотой медалью, отучился на филологическом факультете МГУ и по своей воле уехал работать в Тайшет Иркутской обл. в районную газету «Сталинский путь». В Сибири проработал с 1957 по 1960. Сначала заведующим сельхозотделом местной газеты, а потом собственным корреспондентом областной иркутской газеты «Восточно-Сибирская правда». Стихи начал серьезно писать в университете, первые публикации в Иркутске и в Новосибирске (журнал «Сибирские огни») появились у Куняева во время сибирского периода его жизни.

Тогда же он познакомился с молодыми иркутскими писателями В. Распутиным, А. Вампиловым, В. Шугаевым.

Первую книгу стихотворений «Землепроходцы» издал по возвращении из Сибири в своем родном городе Калуге в 1960. По этой своей первой книге Куняев в том же году был принят в Союз писателей СССР.

С тех пор у него вышло более 30 книг — стихотворных сборников, книги критики и публицистики, за одну из которых — «Огонь, мерцающий в сосуде» поэт был удостоен звания Лауреата Государственной премии России.

Куняев не без оснований считается одним из самых значительных поэтов своего поколения. Некоторые его стихотворения стали широко известными — даже знаменитыми («Добро должно быть с кулаками», «Размышления на Старом Арбате», «Карл Двенадцатый» и др.).

В 60—90-х он вместе с Н. Рубцовым, А. Передреевым, А. Жигулиным, Ю. Кузнецовым неизменно входил в перечень поэтов, определяющих патриотическое, почвенное, русское начало в современной поэзии с большой «присадкой» имперской государственной идеи.

Именно в этот период его поэзия постоянно присутствовала в идейных схватках и спорах, которые велись в печати и устных дискуссиях самыми разными, порой враждующими между собой группками критиков и поэтов (В. Кожинов, А. Анинский, Т. Глушкова, С. Чупринин, Ю. Селезнев, О. Михайлов, Е. Евтушенко и др.).

Но если в поэзии Куняева властвует чувственная многоликая, противоречивая стихия жизни и даже культ свободы творчества («Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам»), то в своих гражданских деяниях, поступках и заявлениях он крайне резок, целеустремлен и пристрастен.

Будучи уверен в значительности и неколебимости своего поэтического мира, Куняев весьма рискованно несколько раз в жизни и в советское и в постсоветское время ставил на карту и свою литературную репутацию, и карьеру, и житейское благополучие.

В 1977 он один из главных участников знаменитой дискуссии «Классика и мы», ознаменовавшей собой первое крупное восстание русских национальных сил, борющихся за влияние на общество с силами советского еврейского культурного истэблишмента, поддерживаемого прозападной частью партийной верхушки. Продолжая эту борьбу, в 1978 Куняев написал известное подцензурное письмо в ЦК КПСС (поводом было издание группой советских писателей диссидентского склада альманаха «Метрополь»), где прямо обвинил высших партийных чиновников в политическом двурушничестве, в потворстве антирусским и антигосударственным группам писателей, процветающим в те времена в литературной жизни страны. В результате этих двух акций он в 1980 был освобожден от должности рабочего секретаря Московской писательской организации, где работал с 1976.

Все последующее десятилетие поэт жил жизнью свободного художника, много ездил по России — подолгу жил в Сибири, на русском Севере, писал стихи, рассказы, очерки, жил одной жизнью с геологами, рыбаками, охотниками, что впоследствии помогло ему в создании двухтомника своих воспоминаний и размышлений «Поэзия. Судьба. Россия».

В 1989 благодаря настойчивым требованиям писателей С. Викулова, Ю. Бондарева, В. Распутина, В. Белова ЦК КПСС соглашается с тем, чтобы Куняев стал гл. редактором популярного литературного журнала «Наш современник». На этом посту в течение последующего десятилетия в полной мере он показал себя, как русский человек и продолжавший лучшие национальные традиции государственного патриотического крыла «шестидесятников». Журнал «Наш современник» за эти годы становится поистине духовным центром, объединившим все лучшие духовные силы России.

В условиях жесточайшей борьбы за существование, открыто борясь с масонским прозападным горбачевско-ельцинским режимом, журнал искал и ищет пути возрождения России и спасения русской цивилизации.

Куняев, будучи на острие этой борьбы, как и в прежние времена принимал страстное участие в событиях авг. 1991, открыто поддержав попытку ГКЧП спасти страну от разрушения, в спасении Союза писателей России от погрома «демократов» (именно он разорвал бумажку Музыкантского, в которой было требование закрыть Союз писателей России за его поддержку антигорбачевского ГКЧП), в событиях окт. 1993 у Белого дома и в Останкино. К 100-летию со дня рождения С. Есенина Куняев вместе с сыном выпускает книгу «Сергей Есенин», выдержавшую 4 издания.

Опубликованы воспоминания Куняева «Поэзия. Судьба. Россия» (кн. 1–3).

---

" Живем, работаем и бродим "

Живем, работаем и бродим
с горячим ветром на устах.
И, кажется, не видим родины,
не чувствуем, как воздух вроде бы, —
все так и все-таки не так.
Нет- нет я зов ее услышу,
припомню давний свой зарок,
что где-то есть деревня Пыщуг,
которая меня зовет.
Зовет не дозовется, бросит,
иные выплывут места —
мои калужские березы
и яченские омута.
Я вспомню дом с кривыми ставнями,
а то и просто — имя станции,
где остановка — пять минут…
Мы, где бы ни были, — оставили
следы души.
Они зовут…
Все громче, все слышнее просится
в твою судьбу большой итог:
тревожная разноголосица
когда&то пройденных дорог.
И час пробьет, когда в груди моей,
как я отсрочки б ни просил,
сольются голоса в единый
всезаглушающий призыв.
Вся память
разом в сердце ринется —
дороги, люди, города,
и что-то в этом сердце сдвинется,
что — неизвестно…
И тогда
ты примешь,
лоно простирая,
и, участь пращуров деля,
я растворюсь в тебе,
стирая
черты единственного «я»,
моя суровая, сырая,
мне нареченная земля.

1956

МАРШ БРОСОК

Рот пересох,
шаг невысок,
черные сосны
да желтый песок.
Даже пилотка
от пота набрякла.
Высохла глотка.
и песня иссякла.
Раз! два!
Час… Два…
Мы идем,
а у нас под ногами,
как чешуйчатая змея,
вьется танковая колея,
и мы топчем и топчем ее сапогами.
Шуршанье песка
да стук автомата,
да пот с виска
течет у солдата.
— Привал! — и разом
кто в тень, кто в сон,
затылком наземь,
к небу лицом…
А в это время
по чужим берегам,
по картам штабным,
по материкам,
весь мир опоясав
тисненым железом,
с кровью и с мясом
границы разрезав,
как чешуйчатая змея,
вьется танковая колея!
И пока не раздавим ее,
мы получаем свое:
ни сладкого сна,
чтоб кругом тишина,
ни отдыха праздного,
ни легкого хлеба,
ни солнца красного,
ни синего неба —
нету!
Все
защитного цвету…
Знойная даль,
синяя высь.
Снова команда:
— Становись!
Песню! —
И над рядами пилоток
песня выплеснулась из глоток.
И надо всем —
над зеленой землей,
оплетенной железной змеей,
над смехом детей, над могилами
братскими,
над пылью,
над потом,
над песней
солдатскими,
и — потому что нет другого пути —
над дорогой,
которую надо пройти,
хоть умри, хоть надеждами вымость,
реет тяжелое слово —
необходимость!

1956

" Уроки военного дела "

Уроки военного дела.
Ребятам одиннадцать лет.
Война им в программу велела
вписать этот новый предмет.
Винтовки из струганых досок,
гранаты набиты песком,
в лаптях, в сапожищах отцовских,
а кто победней — босиком,
остриженные головенки,
чтоб не было вшей у вояк,
и песня разносится звонко:
— Врагу не сдается «Варяг»! —
Но больше, чем чтенье и русский,
мне нравится эта игра.
Мы молча ползем по-пластунски,
встаем — в атаку — Ура-а!
Мы целиться учимся, щуримся.
Смешно суетимся в строю.
О как это ветхое чучело
я четко и ловко колю!
…Плескалось дружинное знамя,
да голос срывался порой…
Никто не смеялся над нами,
над странною этой игрой.

1959

" Добро должно быть с кулаками. "

Добро должно быть с кулаками.
Добро суровым быть должно,
чтобы летела шерсть клоками
со всех, кто лезет на добро.
Добро не жалость и не слабость.
Добром дробят замки оков.
Добро не слякоть и не святость,
не отпущение грехов.
Быть добрым не всегда удобно,
принять не просто вывод тот,
что дробно-дробно, добро-добро
умел работать пулемет,
что смысл истории в конечном
в добротном действии одном —
спокойно вышибать коленом
добру не сдавшихся добром!

1959

ДОСКА ПОЧЕТА

Городкам в России нету счета.
Почта.
Баня.
Пыль и тишина.
И Доска районного почета
на пустынной площади видна.
Маслом размалеваны разводы,
две колонны — словно две колоды…
Работенка, скажем, неказиста
местных инвалидов-кустарей:
выцветшие каменные лица
плотников, доярок, слесарей.
Я-то знаю, как они немеют
и не знают — руки деть куда,
становиться в позу не умеют,
вот пахать и строить — это да.
Всматриваясь в выцветшие фото,
все как есть приму и все пойму
в монументах временной работы
вечному народу моему.

1959

" А все еще гудят вокзалы. "

А все еще гудят вокзалы.
Диспетчерам полно работы.
А все еще трещат причалы
и гомонят аэропорты.
Выпускники, переселенцы,
студенты, толкачи, снабженцы
берут счастливые билеты,
бегут в полночные буфеты.
Я тоже движусь в этой массе.
Я также набираю скорость.
К согражданам различной масти
в пути приглядываюсь порознь.
Мне женщина рукою машет.
Плывут перроны, люди, села.
Россия все никак не может
или не хочет жить оседло.

1960

ДОМ ЭПОХИ КОНСТРУКТИВИЗМА

Строения конструктивизма —
вы означали в те года
апофеоз коллективизма,
союз рав ’ енства и труда.
Вдаль простирались коридоры,
а в коридорах детвора,
а в коридорах разговоры
о мире правды и добра.
Не коридоры, а проспекты,
рассчитанные на века…
Но не хватило на проекты
бетона, стали и стекла.
И матерьялы заменялись,
терялось чувство высоты.
И постепенно изменялись
первоначальные черты.
Недавно в этом странном доме
снимал себе квартиру я.
Дом оказался неудобен
для современного жилья.
Здесь жили мрачные соседи,
которым за десятки лет
осточертели эти стены
и коммунальный туалет.
Я по утрам спешил к трамваю,
оглядывался, повторял:
— Великолепная идея,
несовершенный матерьял!

1960

ДАРЬЯ ЗАХАРЬЕВНА

I

Я частенько гостил у бабки.
Часто я заезжал к старухе.
Все, бывало, шепчет губами,
узнавая меня на пороге.
Мы садились за самоваром,
начинали чай с разговором.
А жила она одиноко,
от своих дочерей недалеко.
Только к ним она не ходила,
даже видеть их не хотела.
— Мои девки с ума посходили!
С матерью перебранились.
К старости перебесились —
снова замуж повыходили!..
Бабка правила нашей семьею.
Наблюдала всю жизнь за порядком.
Была домашним пророком.
Считалась верховным судьею.
Принимала в подарок конфеты.
Разрешала любые споры.
Разбирала любые конфликты.
Прекращала семейные ссоры.
Говорила кратко и мудро…
Впрочем, это было нетрудно.
Жили мы под единым флагом,
родовым общежитским миром,
шитые одним лыком,
мазанные одним мирром,
объединенные целью одною,
одной бедою, одной войною.
А теперь что случилось
со всеми?
Распадаются дружные семьи,
что детей сообща растили, обноски перешивали,
все, что надо, переживали,
невест, как могли, рядили,
швейной машинкой стучали,
служили у государства,
родственников встречали
из тридевятого царства.
А теперь кругом непорядки,
непонятные нашей бабке.
И народ не тот на базарах,
и вода не та в самоварах…
Я сижу, молча слушаю бабку.
Чай прихлебываю внакладку.
Все подробности выясняю.
Ничего ей не объясняю.

II

У музыкантов фальшивят трубы.
У музыкантов замерзли губы.
Катафалк впереди как хоромы.
Мы Захарьевну нашу хороним.
А за гробом дети да внуки,
а за гробом — ее товарки,
с девятнадцатого века старухи,
бабы, высохшие как таранки.
За плечами у них обузы,
за плечами у них ликбезы.
А учила старух лучина,
да крутила старух кручина.
По десятку детей народившие,
горы белья переворотившие,
горы горя перевернувшие,
по горло его хлебнувшие, —
идут они тесной шеренгой,
покачиваются от ветра,
салопы на них, как шинели —
длиннополые, с прошлого века.
Исчезает, проходит племя
этих женщин, вынесших бремя
всяких войн: коротких и длинных,
всех — грабительских и гражданских,
справедливых и несправедливых,
всех японских и всех германских.

1960