Николай Некрасов - Том 7. Художественная проза 1840-1855

• Название: Том 7. Художественная проза 1840-1855
• Автор: Николай Некрасов
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1981

В седьмой том вошли прозаические повести и рассказы Некрасова, опубликованные при жизни автора. Хронологические границы тома — 1840–1855 гг. — охватывают период жизни писателя от первого неудачного выступления в литературе (поэтический сборник «Мечты и звуки») до несомненного признания, когда имя его утвердилось в истории русской поэзии (выход в свет «Стихотворений» 1856 г.). Таким образом, время большой и упорной работы Некрасова-прозаика стало и временем роста и совершенствования его поэтического таланта.

В данной электронной редакции опущен раздел «Другие редакции и варианты».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Капитан Кук был известен в своем городе как человек почтенный, у которого можно «не иначе как по знакомству» занять денег, за пустячные проценты, под заклад серебра и золота; а в особенности он был известен как любитель и участник благородных спектаклей. У него был свой деревянный сарай, отделанный, как он выражался, на манер театра, куда приглашались все ревностные поклонники Мельпомены и холодного пунша. Еще недавно сам капитан играл «Отелло» и был «трикраты» вызван; после спектакля выпил до девяти стаканов пуншу и был единогласно прозван «любезным молодым человеком, с душой, созданной к великому». Вот и всё, что покуда нужно вам знать о храбром отставном капитане Иване Егоровиче Куке.

Куда он поехал? Уж не догонять ли младость удалую? Кто его знает; подслушаем, что он думал, когда стоял у зеркала.

«Я уже не в первой молодости — да! Пройдет десять лет (десять!), и я уже не буду нравиться прекрасному поду — да, да! Время летит и не возвращается… да, да, да! Что ж буду делать я в старости? Конечно, я могу иногда приятно провесть время, читая прибавления к „Губернским ведомостям“ или разыгрывая роль Отелло, могу раскладывать пасиянец, записывать приход и расход, получать проценты, петь псалмы и т. д. Могу иногда бывать у сестры Настасьи Егоровны, беседовать с ней, брать детей ее на руки… Та-та-та! А нельзя ли мне будет брать своих детей на руки?» Тут с минуту в голове капитана по было никакой мысли, наконец он продолжал так: «Сколько у меня доходу? Достанет и мне, и жене, и детям… только я не желал бы больше трех дочерей и четырех сыновей… (каково?). В каком я чине? Капитан… чин еще, так столбовой буду! Какая моя натура? Смирная и незложелательная. Создан ли я к супружеской жизни? Уж разумеется… А почему бы так? Люблю спокойствие и умеренность, читаю „Северную пчелу“ и даю в рост деньги…»

Капитан вздохнул свободно и спешил сделать формальный вывод из этого форменного рассмотрения дела.

«Из вышесказанного явствует, что я жених хоть куда, только бы не подурнеть к бракосочетанию. Женюсь, непременно женюсь! На ком? На вдове Абрикосовой… потому что и она отдает… совершенно наклонности одинаковые. Притом я давно люблю… а дом такой сухой, решительно не бывает сырости!»

Именно в тот самый момент, в который эта великая идея озарила разум капитана, он отскочил от зеркала и выбежал на улицу.

Мечты о любви, процентах, переделке дома и о подобном тому провожали капитанскую душу нашего героя до самых ворот дома Абрикосовой; он был давно знаком с нею и, следовательно, мог надеяться, что его примут, а потому бодро и весело взбежал на лестницу.

Глава вторая, о том, какой гриб съел капитан после завтрака

— Ах, кто-то идет… полноте, Андрей Петрович! — воскликнула в испуге Домна Семеновна, выдергивая свою руку из руки молодого человека.

В это время в прихожей раздался голос Кука:

— Дома ли барыня?

— Ах, это «наш капитан»! — сказала вдова. — Какой несносный! Ступайте покуда в эту комнату… я его сейчас выпровожу.

Молодой человек ушел в комнату направо, и в ту же минуту вошел капитан… Лицо ее показалось ему божественным, ручка, которую он облобызал с жадностию, обожгла его губы и, как надо полагать, была причиною прыщей, о которых будет говорено впоследствии. Сначала разговор был довольно обыкновенный; наконец с стесненным сердцем Иван Егорович решился приступить к объяснению.

— Сударыня, — сказал он, — вся природа веселится…

— Да, — отвечала она, взглянув на него с какой-то непонятной улыбкой.

— И вы тоже веселитесь, смею спросить?

— Как случится. — И она опять смерила его глазами и улыбнулась…

— Весна рассыпает благодетельные лучи на красоту вашу. Журчание ручейков, блеяние овец, зеленая травка, птицы небесные, конечно, вещи почетные… Что вы об них думаете, сударыня?

— Я совершенно согласна с вами. — Новая непонятная улыбка.

— Но по мне вы их затмеваете, сударыня. — Тут он «любовно» взглянул на Абрикосову и потом незаметно ущипнул себя в щеку, чтобы покраснеть.

— Вы нынче пускаетесь в комплименты, я от вас этого но ожидала, вы такой почтенный, мусье Кук…

Почтенным мусье, почтенный! Это несколько столкнуло капитана Кука с мыса доброй надежды, однако ж он скоро оправился и не терял бодрости.

— Странная бывает игра судьбы с человечеством, Домна Матвеевна, — сказал он таинственно.

— А что?

— Да вот что. Вы называете меня мусье Кук, а вам и невдомек, что был когда-то другой Кук, мореплаватель?

— Что ж тут удивительного… Такое сходство фамилий нередко.

— Но это сходство простирается гораздо дальше. Вы помните также, что тот Кук был капитан, а ведь и я, если не изволили забыть, не какой-нибудь прапорщик; тоже капитан. — Тут он приосанился и гордо взглянул на Абрикосову…

— И это случается.

— Он, как все моряки, любил пить ром, и я тоже, сударыня, хотя для экономии чаще пью вишневку.

— И это случается.

— Может быть, и конец-то наш будет одинаковый! — сказал Кук с глубоким вздохом.

— Как так?

— Да так. Он погиб от любви к морю, от ожесточения диких; а я, может быть, погибну от любви к женщине, от жестокости ее. От любви к вам! — воскликнул он, не имея сил более владеть собою, и упал на колена перед Домной Матвеевной.

— Ха-ха-ха! вы шутите, мусье Кук! Вот уж, право, странно. Вы были всегда так степенны, так любезны, а тут вздумали шутить!

«Шутить! я шучу! И это сказала она, в самую торжественную минуту моей жизни… когда душа моя готова была излиться в страстном признании; когда рай и ад теснился в мою душу… и когда одно ее слово могло меня осчастливить… О нет, она не любит меня!.. Она никогда не может любить… Она — холодная, безжизненная душа, которая отдала любовь свою в проценты, под верные залоги. А я, несчастный!» — вот что продумал в одну минуту озадаченный Кук.

— Прощайте, сударыня, прощайте! Вы меня никогда более не увидите, никогда!

— Помилуйте, мусье Кук; право, я вас не понимаю, разве вы шутите… ваш костюм…

— Мой костюм? мой костюм, сударыня, приличен благородному человеку моего звания и моей комплекции! — воскликнул Кук и в это время увидел себя в зеркале. — О ужас! О проклятие! Я в халате! — вскричал он отчаянно и выбежал на улицу; хохот вдовы и Чугунова проводил его. Проклятая надпись «Дом надворной советницы Абрикосовой» мелькнула в глазах его и лишила душу нашего капитана последнего покоя.

— Несчастный дом! На тебе никогда не будет надписано «Дом капитана Кука»! — сказал он с горестью и поехал домой.

Соблюдая историческую достоверность, мы, однако ж, должны сказать, что капитан сделал утренний визит госпоже Абрикосовой не в халате, а в форменном сюртуке, который за старостью и худобою носился только дома и носил название халата. У капитана была страсть давать вещам не по шерсти кличку…

Глава третья, о том, как капитан Кук пил кровь и какого мнения приятель его о брюках со штрифками

— Крови, Степка, крови! — яростно закричал капитан, вбегая в свою комнату.

Степка подал ему стакан красной жидкости, которую он выпил с жадностию.

— Отелло! сколько разительного сходства в судьбе моей с твоею! Ты блаженствуешь… семейное счастие тебе улыбается… Дездемона — ангел, Дездемона — рай души твоей… вдруг… всё переменяется: Дездемона — демон, ад души твоей… «Крови, Яго, крови!» — восклицаешь ты, и сердце твое разрывается… Так и я. Обольстительные мечты лелеют пламенную душу мою… Домна — кумир мой, Домна — лучезарная звезда моего счастия… Я ощущаю предвкусив ее объятий… подъезжаю к пой; самый дом мне улыбается… вдруг… адские проценты! демонский хохот ростовщика над бедняком, принесшим в заклад свое бедное сердце! Ха-ха-ха! у него ничего больше… каменный… вдова… дом… прекрасная… Я разорен! Крови, Степка, крови! — вторично воскликнул Кук и опять проглотил стакан. Но ничто не успокоивает бедной души его. О, как тяжело потерять веру в людей, в счастие, в жизнь, в дев, в мечту, в каменные строения, в чистоту нравов; о, ужасно! Будь у него бронзовая голова на каменном фундаменте… он бы и тут не выдержал!..

Быстрыми шагами ходил он по комнате и в ужасном отчаянии ломал себе руки, скрежетал зубами, моргал бровями, кусал губы и т. д. В таком положении застал его Евстафий Андреич, франт, отставной поручик, задушевный друг капитана.

— Что с тобой? — спросил он, заметив необыкновенную мрачность Кука.

— Ничего! — отвечал Кук гробовым голосом. Слова его заметно подействовали на чувствительную душу Евстафия. Он понял без слов, что друг его в бедственных обстоятельствах. У него была страстная охота прослыть утешителем страждущих, и он начал так, голосом, проникающим до глубины души:

— Друг мой! мы все люди, все человеки, все странники! — Кук пожал ему руку, в знак согласия, и вздохнул. — Итак, согласись, что не стоит роптать на трудности пути, когда он не бесконечен… Но если можно преодолевать эти трудности и находить для себя радости в скоротечной жизни, то зачем отчаиваться… будем бодры…