Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне

• Название: Том 5. Литургия мне
• Автор: Федор Сологуб
• Издательство: Интелвак
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-93264-036-7, 5-93264-022-7

Пятый том собрания сочинений Федора Сологуба включает в себя мистерии, драмы и трагедии, а также повести «Барышня Лиза», «Острие меча», и книгу рассказов «Слепая бабочка». Большинство произведений издается в наши дни впервые.

К сожалению, в файле отсутствует повесть «Острие меча».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

И повернулся на спину, чтобы вместе с Крутильдою пропеть, — она:

Стакан прекраснейший из всех мужей.

А он:

Да, — я счастливейший из всех мужей.

После краткой паузы запела опять Крутильда:

Любви непобедима сила,
Она капризнее всего,
Она служанку превратила
В царицу дома твоего.

И опять, отвечая ей, запел восторженно и громко теперь уже совсем проснувшийся Стакан:

Любви неодолима сила
И прихотливее всего.
Она Крутильду превратила
В царицу сердца моего.

И потом опять запели вместе, — она:

Да, я — царица дома твоего.

А он:

Да, ты — царица сердца моего.

Это пение было как бы призывным сигналом. Едва замолкли, замерев на высоких нотах, последние звуки любовного дуэта, как тотчас же в дверь постучались.

— Войдите, — крикнула Крутильда голосом громким и веселым.

Явилась горничная, молодая, веселая девушка с необыкновенно правильно-круглым лицом, румяная, чуть-чуть курносенькая, чуть-чуть веснушчатая, по прозвищу Сыр-Дарья.

Она сказала, остановясь у дверей:

— Стакан Иваныч, Крутильда Малофеевна, с добрым утром. Сегодня третий день праздника.

— Знаю, знаю, — отвечала Крутильда.

Стакан, как всегда забывая значение этого дня, проворчал:

— Ну, так что ж?

Сыр-Дарья пояснила:

— Званы нонче к обеду семь других. Как всегда, на третий день.

Крутильда весело улыбалась. Стакан нахмурился. Крутильдина затея — раз в год собирать семь других — никогда ему не нравилась, хоть он и подчинялся этому без спора. Иногда он думал сердито: «Хоть бы их ветром каким сдунуло, хоть бы к черту в пекло».

Но ни одна из семи других не умирала, не уезжала в другой город. Какое-то странное чувство заставляло их каждый год принимать приглашение счастливой соперницы и приезжать на ее пир.

Стакан Иванович сказал сурово:

— Сыр-Дарья, удались, сейчас я восстану от сна.

Сыр-Дарья удалилась. Крутильда же, все еще лежа на спине и глядя на розетку потолка, спросила, как всегда:

— А вот еще есть слово «имманентный», — что значит?

Каждое утро Крутильда узнавала от Стакана значение еще одного ученого слова.

* * *

В пять часов вечера семь других собрались, но Стакан еще их не видел. Он сидел один в своем кабинете, строгом и чинном, как и подобает быть кабинету солидного адвоката в квартире, за которую платится три тысячи в год.

Стакан уже был во фраке, но ему не хотелось выходить к этим милым гостьям, притворно-веселым, но в душе опечаленным. Когда-то, в прежние годы, каждой из них по очереди Крутильда открывала двери этой квартиры и потом никого не впускала, оберегая тайну нежного свидания. И была тогда Крутильда молодою, стройною девушкою в белом переднике и в белом чепчике. А вот теперь она — хозяйка в этом доме, и уже не она помогает гостьям снимать их верхнюю одежду, а другая, нехитрая Сыр-Дарья, которая никогда не мечтала о том, чтобы сделаться дамою, ездить на Ривьеру и разговаривать с американскими банкирами на английском языке.

Лихорадочно-веселые голоса милых гостий проникали за тяжелые портьеры на дверях Стаканова кабинета, — и эти голоса смущали и тревожили его. Гостиная была рядом с кабинетом, и семь других сидели там.

Приоткрылась дверь, Стакан глянул, среди складок колыхающейся портьеры стояла бледная, очень красивая дама в белом платье. В ее руке был букет белых роз.

— Мария! — радостно сказал Стакан.

Он пошел к ней навстречу и долго целовал ей руки.

— Я принесла вам цветы, — сказала она, — я знаю, вы любите белые розы.

— Я их любил, когда вы меня любили, — отвечал Стакан.

— Я и теперь вас люблю, милый, — сказала она, — хотя вы изменили мне. Конечно, Крутильда очень красива.

— Вы гораздо красивее Крутильды! — воскликнул Стакан. — Вы прекрасны, и я опять люблю вас.

Мария засмеялась невесело.

— Однако, — сказала она, — вы не скажете Крутильде, чтобы она ушла, не позовете меня.

Стакан задумался. Он вспомнил сладкие минуты, проведенные им с Мариею. Ласковая и прекрасная, — но теперь ее красота казалась ему почему-то слишком успокоенною, слишком законченною. Когда он первый раз пожелал близости с Крутильдой? Она мыла пол в буфетной комнате, где не было паркета, а он стоял и смотрел на ее слишком высоко открытые ноги, смотрел на игру сильных мускулов под эластичною, порозовевшею от холода кожею. Она выпрямилась, поглядела на него улыбаясь, спросила:

— Вам вина? Сейчас подам.

Стакан уже забыл, зачем пришел в буфетную, и обрадовался Крутильдиной находчивости. Она подала ему вино, и грудь ее тяжко дышала, и улыбающееся лицо раскраснелось. Красива ли она была? Не очень, так себе, миловидная, но во всей Крутильде не было тогда ни одного успокоенного местечка, и вся она была живая и сильная, и нельзя было не захотеть быть с нею. Но он тогда ничего не сказал ей, взял вино и ушел. А Крутильда через минуту принесла ему стакан, хлеб и сыр, — все так же растрепанная, розовая, улыбчивая. Пришла, поставила на стол перед диваном поднос и ушла, оставив за собою незабываемое впечатление силы и воли.

Стакан задумался так глубоко, что и не заметил, как Мария ушла. Когда он поднял глаза, перед ним стояла уже другая, Елена, веселая, милая дама. И она принесла цветы и говорила весело и ласково, напоминая минувшие встречи, когда было так весело, молодо и нежно.

И она была красивее и веселее Крутильды. Но опять вспомнил Стакан, как он стоял в коридоре и слушал заразительно-веселый Крутильдин смех.

«С кем она?» — подумал он тогда.

Оказалось, что Крутильда одна и хохочет, заливается, читая маленькие рассказы Чехова, — те, в которых еще так много молодости и веселости.

И опять не заметил Стакан, как ушла Елена. И одна за другою приходили в его кабинет его прежние возлюбленные, все семь перебывали, и каждая принесла ему подарочек: веселая Елена — алые розы, умная Лариса — свою новую книгу о народных домах, заботливая Наталья — электрическую грелку для красного вина, добрая Татьяна — десять тысяч папирос для того лазарета, где Стакан был попечителем, насмешливая Вера — попугая, который кричал:

— Стак-кан, поцелуй Крут-тильду!

Элегантная Раиса принесла полсотни галстуков, один необыкновеннее другого, и некоторые из них столь экстравагантные, что на них и смотреть нельзя было без восторга.

Каждая что-нибудь подарила, сказала какое-нибудь ласковое слово, напомнила о милом, невозвратном прошлом, каждая дала понять, что она лучше Крутильды, — и все они были и на самом деле очень хороши, вполне превосходны. Но каждое посещение милых прелестниц погружало Стакана опять в воспоминания о первых Крутильдиных очарованиях. Не такая умная, как Лариса, но зато какая гибкость и восприимчивость, какая жажда узнавать! Не такая заботливая, как Наталья, и даже как будто совсем легкомысленная, — но, однако, все вовремя и в меру. Не такая добрая, как Татьяна, — но уж если поможет кому, то основательно. Не такая насмешливая, как Вера, но уж если скажет про кого словечко, то удачнее и смешнее никто не придумает. Далеко не такая элегантная, как Лариса, — где уж ей, дочери пьяного сапожника! — но что ни наденет и как ни повернется, все к лицу и к месту, и ко времени.

И когда все перебывали, еще несколько минут сидел Стакан, вспоминал и улыбался.

Вошла принарядившаяся для гостей и праздника горничная Сыр-Дарья сказать, что обед подан. Был забавен Стакану белый чепчик над ее слишком круглым лицом. И вслед за нею, не успел еще Стакан подняться с кресла, вошла Крутильда, и он услышал ее низкий, как будто бы слегка хриплый голос:

— Хорош хозяин! Дамы два часа сидят в гостиной, а он один в кабинете. Да что я! Не один, — то одна, то другая к тебе шмыгали. Все побывали? Цветы-то Сыр-Дарья в вазы поставила? Да уж вижу, хороши, хороши подарки. Потом покажешь, теперь идти пора.

И уже потому, что она так непрерывно говорила, и потому, как гудел напряженно ее голос, и потому, как напрягались мускулы на ее обнаженных руках, заметно было, что она вся дрожит и взволнована, — и тем взволнована, что вот он видел своих возлюбленных, — всех, кого она сама звала, — а других она и не спрашивала, — поговорил с каждою наедине и сравнивал ее с каждою, — и тем взволнована, что в ней нет и никогда не будет уверенности и успокоенности, а всегда чуткая настороженность хотящей и ожидающей женщины. Останется ли он с нею, или увлечется опять одною из семи, или, взволнованный этим смотром прелестей, потянется к иной любви и найдет другую, а ее бросит, — она не знала и не хотела знать, и вся она была тревога и желание.