Дон Делилло - Mao II

• Название: Mao II
• Автор: Дон Делилло
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94145-221-7

Дон Делилло (р.1936) - американский писатель и драматург, лауреат ряда престижных премий. За роман "Мао II" (1991 г.) был удостоен премии "ПЕНФолкнер". Спустя десять лет, когда рухнули башни в Нью-Йорке, Делилло объявили пророком. Эта книга об эпохе, когда будущее принадлежит толпам, а шедевры создаются с помощью гексогена. Ее герой - легендарный американский писатель, много лет проживший отшельником, - оказывается ключевой фигурой в игре ближневосточных террористов.

---

- На вас давят из Бейрута. Они не хотят такой развязки.

- Возможно, они еще склонятся к моему мнению. Он приезжает в Афины, встречается с вами, беседует с прессой. Это созвучно моему пониманию переклички культур, духовного родства. Два человека, живущих в подполье. В каком-то смысле люди одной породы.

Звякнул замок, вошла жена Джорджа с их дочерью-подростком. Билл учтиво привстал. Ритуал знакомства, кивки, робкие улыбки - и пришедшие выскользнули в коридор.

- Он называет себя Абу Рашидом. Я искренне полагаю, что этот человек вас совершенно обворожит.

- Как всех обвораживает, наверно?

- И меня не покидает надежда, что он здесь появится.

- Но тем временем…

- Наша задача - общаться между собой.

- Вести диалог.

- Именно так, - сказал Джордж.

- Меня уже долгое время преследует ощущение, что писатели и террористы состязаются в перетягивании каната.

- Интересно. Это в каком же смысле?

- То, что террористы завоевывают, писатели теряют. Прирост влияния террористов на массовое сознание равен уменьшению нашей власти над думами и чувствами читателей. Опасность террористов в точности эквивалентна безобидности нас, писателей.

- И чем явственнее мы видим теракты, тем меньше поддаемся воздействию искусства.

- По-моему, связь непосредственная и зримая - зримая, правда, лишь в этом конкретном ракурсе.

- Блестящая мысль.

- Думаете?

- Просто гениальная.

- Череда писателей, у которых мы учились думать и видеть, прервалась на Беккете. Дальше наступила другая эпоха - когда шедевры создаются с помощью взрывчатки: самолеты над океаном, взлетающие на воздух здания. Вот как пишутся новые трагедии.

- И вам тяжело, когда они убивают или калечат, поскольку в них вы видите - будем честны друг с другом - единственно возможных героев нашего времени.

- Нет, - сказал Билл.

- Они живут в подполье, добровольно живут бок о бок со смертью. Они ненавидят многое из того, что ненавистно вам. Они хитроумны. У них железная дисциплина. В их жизни нет места компромиссам. Они вызывают восхищение - ими нельзя не восхищаться. В культурах, не знающих ничего, кроме пресыщенности и пороков, террор - единственное разумное действие. Слишком много всего: вещей, идей и концепций накопилось - больше, чем хватило бы нам на десять тысяч жизней. То истерика, то инертность. Исторический прогресс под вопросом. Хоть кто- нибудь воспринимает жизнь серьезно? К кому мы относимся серьезно? Только к исповедующему смертоносную веру, к тому, кто за веру убивает других и умирает сам. Все прочее поглощается обществом. Художник поглощается, уличный дурачок и тот поглощается, растворяется, подвергается переработке. Дай ему доллар, сними его в рекламном ролике. Только террорист стоит поодаль. Культура пока не додумалась, как его ассимилировать. Когда убивают безвинных, все несколько осложняется. Но это средство для привлечения внимания - ведь Запад другого языка не понимает. А их умение манипулировать своим образом в нашем сознании?! Как часто они мелькают в бесконечном потоке сменяющихся картинок. Билл, я вам говорил в Лондоне… Только писатель поймет, до чего тошно жить в безвестности, на обочине мира, пропадать зазря. В душе вы сами - убийцы. Чуть ли не каждый из вас.

Упоенный своими речами, Джордж только улыбался, пока Билл возражал ему, энергично мотая головой.

- Ничего подобного. Террорист как изгой- одиночка? Миф чистой воды. Их группы финансируются тоталитарными правительствами. Они сами - идеальные тоталитарные государства в миниатюре. Несут давно известное мировоззрение - оловянные глаза, тотальное истребление, тотальный порядок.

- С чего начинается террористическая организация? С горстки людей, которые собираются где-нибудь в подсобке галантерейной лавки. Они ценят дисциплину и железную волю? Разумеется. Мне кажется, нужно выбирать, на чьей ты стороне. Не успокаивать себя примиренческими аргументами. Защищать растоптанных, оплеванных. Разве эти люди не жаждут порядка? А кто им его обеспечит? Вспомните о Председателе Мао. Перманентная революция и порядок совместимы.

- Вспомните о пятидесяти миллионах хунвейбинов.

- Билл, это же были дети. Там все упиралось в веру. Светлую, иногда идиотскую, иногда жестокую. Посмотрим, что сейчас. Куда ни глянь, молокососы позируют с автоматами. В подростковом возрасте жестокость и несгибаемость уже сформированы окончательно. Я же говорил в Лондоне: чем бессердечнее, тем заметнее.

- PI чем труднее становится подыскивать оправдания, тем больше наслаждаешься своей принципиальностью. Тоже несгибаемость своего рода.

Они выпили еще, сидя на корточках, нос к носу; по улице с каким-то бесстыжим ревом носились мотоциклы.

- Джордж, вы представляете какую-то небольшую маоистскую организацию?

- Это только идея. Мечта о Ливане без сирийцев, палестинцев и израильтян, без иранских добровольцев и религиозных войн. Нам нужна модель, которая поможет отстраниться от всей этой истории взаимных обид. Нечто грандиозное и подкупающее. Образ абсолютного бытия. Билл, это - ключ ко всему. В обществах, стремящихся преобразовать себя изнутри, - политика абсолютна, власть абсолютна, бытие абсолютно.

- Даже если бы я мог прийти к мысли, что тотальная власть необходима, моя работа меня бы переубедила. По опыту своего личного сознания я знаю: самодержавие обречено на крах, тотальный контроль калечит душу, персонажи бунтуют против моей деспотической власти, я не могу обойтись без споров с самим собой, без внутренних диссидентов. Мир бьет меня по губам, едва мне покажется, что я его властелин.

Он вытянул из коробка спичку, зажал в вытянутой руке.

- Знаете, почему я верю в литературу? Это демократический крик души. Великий роман, хотя бы один великий роман может написать любой, чуть ли не каждый дилетант с улицы. Я в это верю, Джордж. Какой-нибудь безымянный грузчик, какой-нибудь темный забулдыга может сесть за стол, выработать собственный стиль, рискнуть и достичь. Это настоящее чудо, точно помощь ангелов. Удивительно, аж челюсть отвисает. Фонтан таланта, фонтан идей. Нет двух похожих вещей, нет двух похожих голосов. Двойственность, противоречия, шепоты, намеки. И это вы хотите уничтожить.

Неожиданно он обнаружил, что разозлился.

- А когда писатель растрачивает свой талант, то умирает демократической смертью, и всякий может видеть, какая от него осталась куча дерьма - ворох никудышных текстов.

Лекарства иссякли. Переварены и абсорбированы. "Ну и ладно, - решил он, - нужны они мне теперь", и не стал выяснять, что имеется в безрецептурном отделе ближайшей аптеки. Задумался, как бы так устроить, чтобы за гостиницу и питание расплатился, несмотря на разрыв отношений, концерн Чарли. Все-таки Билл тут трудится на благо человечества.

Чтобы выпить, приходится долго карабкаться в гору.

Он провожал взглядом священников, провел полминуты в древней церкви - такой маленькой, что ей не было тесно между опор современного небоскреба; одноместное убежище от суеты, от мышиного бега времени - прохлада, полумрак, горящие свечи.

С дороги он сбивался на каждом шагу. Например, в гостинице: всякий раз, выходя из номера, сворачивал к лифту налево, а тот неизменно оказывался справа. Один раз забыл, в каком городе находится, но увидел почетный караул: по тротуару навстречу ему маршировали четверо, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, - сменились с поста и идут в казарму, одетые в вышитые туники, плиссированные юбки и башмаки с помпонами, - и он смекнул: это не Айова- Сити.

Поднявшись в гору до таверны, он сделал заказ - указал пальцем на блюда на остальных трех столиках. Не то чтобы никто тут не говорил по- английски. Он забывал, что здесь владеют английским, или предпочитал помалкивать. А может быть, ему просто нравилось жестикулировать. Пантомима - один из способов упражняться в добровольном одиночестве, укреплять духовную стойкость. Ведь он почти готов к новому этапу: пора устранить то, что уже не важно, и то, что покамест важно, все лишнее и все необходимое - так почему бы не начать со слов?

Тем не менее он пытался писать, писать о заложнике-другого способа сосредоточиться просто не знал. Впервые после отъезда из дома он затосковал по своей пишущей машинке. По этому ручному инструменту памяти и терпеливой мысли, по бумагомарательному устройству, в котором хранится его земной опыт. На машинописной странице он видел слова яснее, мог составлять фразы, моментально входящие в мир персонажей, не оскверненные его калечащей рукой. А тут изволь обходиться карандашом и блокнотом, просиживать за работой долгие утренние часы в гостиничном номере, медленно выковывал цепочки мыслей, позволяя словам вести его в тот подвал.

Найди точки, где ты с ним соприкасаешься.

Перечитай его стихи еще раз.