Наталья Старосельская - Повседневная жизнь «русского» Китая

• Название: Повседневная жизнь «русского» Китая
• Автор: Наталья Старосельская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02801-5

Острова Рассеяния — так принято называть места компактного проживания русских эмигрантов, покинувших Родину в конце XIX — начале XX века. Несколько таких островов более полувека существовали на территории Китая. В книге Натальи Старосельской рассказывается о жизни русских колонистов, по разным причинам оказавшихся в этой стране: кто-то приехал сюда задолго до революции — по торговым делам или на строительство Китайско-Восточной железной дороги; кто-то бежал от красного террора и Гражданской войны. Большая часть эмигрантов вернулась впоследствии на Родину, но мало у кого из них жизнь сложилась здесь так же благополучно, как, например, у Александра Вертинского и Олега Лундстрема. Многие эмигранты попали в сталинские лагеря и там погибли. Жизнь и судьба «русского» Китая — это совершенно особая страница истории русского зарубежья. В книге использованы фотографии из частных архивов.

---

«Каждый его свободный клочок земли застраивался чрезвычайно быстро и хаотично, — пишет Г. В. Мелихов. — …Городские и железнодорожные власти всегда косо смотрели на это невообразимое скопление построек среди чистенького Нового Города, и на заседаниях Собрания уполномоченных не раз поднимался и дискутировался вопрос о сносе Зеленого Базара. Но всегда выдвигались серьезные аргументы против: Зеленый Базар — это и рынок для тысяч горожан, это связующее звено между Новым Городом и Корпусным и Госпитальным городками, это как-никак, а город с 8 тысячами жителей; им, конечно, скверно живется, но все-таки живется… И нельзя лишать их собственных жилищ».

Беженцы и эмигранты добавили Зеленому Базару колорита: самая малообеспеченная их часть оседала именно здесь, пытаясь встроить собственный домишко из любого материала в почти не существующие пустоты. Постройки Зеленого Базара напоминали ласточкины гнезда, поэтому во время пожаров часто выгорали целые кварталы. Неизменной частью пейзажа были натянутые поперек узких улочек веревки, на которых сушилось белье, да веселая, чумазая, разноязыкая детвора, резвившаяся посреди этих улиц, прямо под ногами прохожих…

В выходные дни состоятельные горожане ездили на берег Сунгари, устраивали пикники. Левобережный район Харбина — Затон — был любимым местом отдыха и зимой, и летом. Русские или китайские лодочники с ранней весны до поздней осени переправляли желающих на другой берег: брали по пятачку с человека. Постепенно русские лодочники уступили место китайским. «Они зазывали пассажиров еще издали, — вспоминает Г. В. Мелихов, — приглашали, тянули за рукав в свои лодки. А когда вы спускались по лестнице вниз к реке, какие же оглушительные возгласы-приглашения вы слышали!..»

А как ласкали слух имена этих лодок: «Москва», «Казань», «Рязань», «Наташа», «Красотка», «Любимая», «Дорогая», «Шутишь»!.. Можно было взять лодку напрокат и хоть с утра до вечера бороздить Сунгари, любуясь живописными берегами…

В 1923 году был торжественно открыт Яхт-клуб. Фланирующие на лодках харбинцы могли теперь любоваться с воды великолепным белоснежным зданием.

Купались в Сунгари с наслаждением, в промежутках между купаниями обмазывались сунгарийским илом, который славился своими лечебными свойствами. После плавания можно было посетить один из ресторанчиков, коих здесь было множество: «Привал трех бродяг», «Яша свой человек», «Зайди сюда», «Ноев ковчег», «Наумчик»…

Особую роль в жизни Харбина играла станция Лаошаогоу (Сунгари Вторая), где располагался курорт. По воспоминаниям Г. В. Мелихова, «летние дачи здесь были чрезвычайно популярны и распределялись между дачниками задолго до открытия дачного сезона. Это был также рай для палеонтологов, так как на обрывистом берегу Сунгари, а также в многочисленных местных оврагах в результате размывов время от времени появлялись крупные кости вымерших доисторических животных — бесценный дар для ученых всех рангов и возрастов. Славилась Сунгари II и дешевизной — особенно продуктов птицеводства, которые в большом количестве поступали сюда (и в Харбин) из соседней Яомыни».

Что же касается зимних развлечений на Сунгари, их темпераментно воспел в своем стихотворении «Толкай-толкай» харбинский поэт Василий Логинов.

Синь льда, блеск солнца, свежесть снега,
Кует морозный воздух сталь.
От санок радостного бега
В душе крутится чувств спираль.
Так хорошо. Река — как чудо!
В душе поет осенний хор:
Аквамариновую груду
Разрубит солнечный топор.
Пока же шестик беспощадный
Лёд режет, точно каравай,
Питая резкий воздух жадно,
Китаец мчит «толкай-толкай».
Мне чудится: «толкай» наш скромный
Стал «времени машиной» вдруг,
И он помчал меня в огромный
Вселенский планетарный круг.
И я лечу в мирах нездешних
Сквозь дождь блистающих комет
Туда, где юный, вечно вешний,
Немеркнущего Бога свет.
Да, гордая победа рельса
И самолета торжество
Не свергли иго чрез Уэльса,
Фантазий огненных его.
Вот почему в морозный воздух,
Когда блестит во льду река.
Лететь звездой, мечтать о звездах
Так славно на «толкай-толкай»!

А еще были крутые ледяные горки — с них спускались на рулевых санках…

Все — как в провинциальном российском городе; у Харбина был действительно «руссейший облик» и — удивительная судьба, он словно и не ощущал своей оторванности от России.

Старой, уже не существующей России…

Пройдет несколько десятилетий, и советский комендант Харбина генерал-майор Скворцов напишет: «Когда я 20 августа 1945 года попал в Харбин, у меня было впечатление, что я внезапно оказался в прошлом. По улицам раскатывали бородатые извозчики в поддевках, пробегали стайки смешливых гимназисток, господа приподнимали котелки, здороваясь друг с другом, а попы в черных рясах степенно крестились на купола церквей».

Это отмечали многие: эмигранты находили в Харбине то, что они навсегда потеряли в старой России, поэтому этот утолок Маньчжурии воспринимался как вновь обретенный рай. Здесь все оставалось таким, каким было давным-давно дома, на Родине, в дореволюционном устоявшемся быте… Удаленность — да, конечно, но при российских расстояниях это не пугало, люди привыкли «отмерять вёрсты» в поисках лучшей доли, старались и на новом месте обустроиться привычно, наладить быт по старинке. Но постепенно город разрастался, изменялся и уклад жизни — районы Харбина стали связывать трамвайные пути, начали строиться дома в четыре-пять этажей (это было уже в конце 1920-х — начале 1930-х годов). Правда, инженеры и чиновники по-прежнему предпочитали жить в красивых особняках и виллах, окруженных садами. А мелкие служащие КВЖД жили в домиках на две-три семьи.

В Харбине все говорили по-русски, включая китайцев. Большинство русских семей держали китайскую прислугу — поваров, садовников, горничных, пянь. Это было значительно дешевле. Многие выходцы из «русского» Китая сохранили самые нежные воспоминания о нянях («ама» — так это звучит на китайском). В «Семейных хрониках» Бородиных едва ли не самый трогательный очерк Елены Бородиной (Митаревской) так и называется — «Амочка». Рассказывается в нем о немолодой китайской женщине, настолько сильно привязавшейся к своим русским питомцам, что в час отъезда Митаревских на родину по морщинистому лицу ее все бежали и бежали дорожки слез…

«Иногда они с мамой готовят китайский обед — свинина в кисло-сладком соусе, «yellow fish», пельмени на пару. Об этом объявлялось за несколько дней. Приготовления серьезные, компонентов насчитывалось десятки.

Раз в год она уезжает в отпуск, домой, в деревню.

Я жду ее возвращения с персиками. Она всегда привозит высокую круглую плетеную корзину с плетеной крышкой, ей помогает сын, он сразу уезжает. Каждый персик одет в тонкий бумажный мешочек, который помещают на будущий плод сразу после цветения».

К слову сказать, по мнению многих иностранцев (не только русских), у китайцев к еде совершенно особое, эстетическое отношение, в этом тоже проявляется самобытность их культуры. Но совершенно особый разговор — о китайском базаре.

Еще в середине XIX столетия И. А. Гончаров, прибывший в Китай на фрегате «Паллада», запечатлел яркие картинки шанхайского базара, где смешалось все, где трудно различить, кто и что продает: «Знаете ли, чем поражен был мой первый взгляд? какое было первое впечатление? Мне показалось, что я вдруг очутился на каком-нибудь нашем московском толкучем рынке или на ярмарке губернского города, вдалеке от Петербурга, где еще не завелись ни широкие улицы, ни магазины; где в одном месте и торгуют, и готовят кушанье, где продают шелковый товар в лавочке, между кипящим огромным самоваром и кучей кренделей, где рядом помещаются лавка с фруктами и лавка с лаптями или хомутами. Разница в подробностях: у нас деготь и лыко — здесь шелк и чай; у нас груды деревянной и фаянсовой посуды — здесь фарфор. Но китайская простонародная кухня обилием блюд, видом, вонью и затейливостью перещеголяла нашу. Чего тут нет? Жаль, что нельзя разглядеть всего… Море, реки, земля, воздух — спорят здесь, кто больше принес в дар человеку, — и всё это бросается в глаза… это бы еще не беда, а то и в нос.

Длинные, бесконечные, крытые переулки, или, лучше сказать, коридоры, тянутся по всем направлениям и образуют совершенный лабиринт. Если хотите, это всё домы, выстроенные сплошь, с жильем вверху, с лавками внизу. Навесы крыш едва не касаются с обеих сторон друг друга, и оттого там постоянно господствует полумрак. В этом-то лабиринте вращается огромная толпа. От одних купцов теснота, а с продавцами, кажется бы, и прохода не должно быть. Между тем тут постоянно прилив и отлив народа. Тут с удивительною ловкостью пробираются носильщики с самыми громоздкими ношами, с ящиками чая, с тюками шелка, с охапкой хлопчатой бумаги, чуть не со стог сена. А вон пронесли двое покойника, не на плечах, как у нас, а на руках; там бежит кули с письмом, здесь тащат корзину с курами. И все бегут, с криками, с напевами, чтоб посторонились. Этот колотит палочкой в дощечку: значит, продает полотно; тот несет живых диких уток и мертвых, висящих чрез плечо, фазанов, или наоборот. Разносчики кричат, как и у нас. Вы только отсторопились от одного, а другой слегка трогает за плечо, вы пятитесь, но вам торопливо кричиттретий — вы отскакиваете, потому что у него в обеих руках какие-то кишки или длинная, волочащаяся по земле рыба. «Куда нам деться? две коровы идут», — сказал барон Крюднер, и мы кинулись в лавочку, а коровы прошли дальше. В лавочках, у открытых дверей, расположены припасы напоказ: рыбы разных сортов и видов — вяленая, соленая, сушеная, свежая, одна в виде сабли, так и называется саблей, другая с раздвоенной головой, там круглая, здесь плоская, далее раки, шримсы, морские плоды. Дичи неимоверное множество, особенно фазанов и уток; они висят на дверях, лежат кучами на полу.