Эмилий Миндлин - «Красин» во льдах

• Название: «Красин» во льдах
• Автор: Эмилий Миндлин
• Издательство: Издание: Миндлин Э. Л. «Красин» во льдах. — М.: Детгиз,
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1961

Аннотация издательства: В 1928 году итальянский дирижабль «Италия» под командованием Нобиле летел к Северному полюсу и потерпел аварию. Весь мир взволновала судьба исчезнувших во льдах Арктики аэронавтов. На розыски отправились экспедиции нескольких стран, в том числе и три советские экспедиции. Но только одной из них — спасательной экспедиции на ледоколе «Красин» удалось пройти в глубь Арктики, достигнуть места аварии дирижабля и спасти погибавших. В документальной повести «Красин» во льдах» описаны необыкновенные приключения красинцев во время поисков аэронавтов «Италии» и знаменитого норвежского путешественника Руала Амундсена, заплатившего своей жизнью за попытку разыскать Нобиле и его спутников. Читатель узнает о людях, найденных красинцами на плавающих в океане льдинах, о тайне смерти шведского ученого Мальмгрена, покинутого своими спутниками в ледяной пустыне, о подвиге советского летчика Чухновского и его товарищей, о встрече с полярным Робинзоном, о людях, обнаруженных красинцами на необитаемом арктическом острове Фойн, и о спасении «Красиным» немецкого океанского корабля «Монте-Сервантес». Книгу «Красин» во льдах» написал Эм. Миндлин — участник исторического похода ледокола «Красин». Книга иллюстрирована кадрами из фильма «Подвиг во льдах» и фотографиями участников экспедиции.

---

Доктор Средневский лишь пожимал плечами и жаловался:

— Не знаю, что делать! Дзаппи хочет о чем-то говорить с глазу на глаз с Мариано. Но нет никакой возможности удовлетворить его просьбу. Ни одной свободной каюты! Ни одного безлюдного уголка! Их негде оставить наедине.

Сам Дзаппи не решался просить остальных спасенных удалиться из санитарной каюты. Так ни разу за все время Дзаппи и Мариано не оставались одни.

Мариано, по-видимому, отнюдь не горел желанием беседовать с Дзаппи. Но Дзаппи явно нервничал из-за невозможности остаться наедине со своим несчастным спутником.

Доктор Средневский и его незаменимый помощник, никогда не унывающий фельдшер Щукин, — два человека красинской экспедиции, которым были поручены заботы о спасенных. Семеро иностранцев, снятых с двух льдин, плававших в Арктике на большом расстоянии одна от другой, первое время находились целиком на попечении нашей немногочисленной медицинской части.

Через несколько дней Мариано и Бегоунек попросили у нашего врача разрешения воспользоваться его блокнотом. И вот что каждый из них написал.

«Италия». Командору Адалъберто Мариано.

Турин. Вот мой адрес, который я с радостью передаю прекрасному врачу Средневскому, которому я обязан за его уход, который вернул мне жизнь, и страстно желаю через будущее личное знакомство закрепить мою благодарность. Адальберто Мариано».

* * *

«Г-ну доктору Антону Средневскому, врачу на борту ледокола «Красин».

Нижеподписавшийся участник полярной экспедиции Нобиле, переживший катастрофу с дирижаблем «Италия» на северной широте 80°50′ и долготе 27°5′ к востоку от Гринвича, в 11 часов 30 минут 25 мая 1928 года, спасен русским ледоколом «Красин» 12 июля 1928 года, в 20 часов 24 минуты по гринвичскому времени, настоящим благодарит г-на доктора Антона Средневского, врача ледокола «Красин», за всю неутомимую и любезную помощь, оказанную мне, а также за его изумительную сердечность.

Моменты, пережитые нижеподписавшимся на борту «Красина», принадлежат к красивейшим в его жизни и являются незабываемыми.

Без помощи, которую оказали русские, семь человек были бы мертвы. Что сделала русская спасательная экспедиция, останется навсегда в истории гуманности. Д-р Франц Бегоунек. Государственный Радиологический институт, Прага, Подоли, Санатория».

В санитарной каюте жили, кроме Дзаппи и Мариано, Бегоунек, Вильери и Трояни. Для Чечиони нашлось место в отдельной каюте. Отдельную было решено предоставить ему как раненому. В санитарной каюте предполагалось еще поместить и Бьяджи. Но Дзаппи запротестовал:

— Бьяджи — сержант, а сержант не может быть в одном помещении с офицером!

Вначале Вильери, Бегоунек, Трояни с большей или меньшей охотой рассказывали о катастрофе «Италии» и жизни на льду.

Неожиданный приказ, полученный ими от итальянского правительства и предлагавший им воздерживаться от каких бы то ни было объяснений, заставил их стать еще более скрытными, чем прежде.

Вечером 13 июля Вильери, еще до приказа итальянского правительства, рассказывал о катастрофе:

— За много времени до аварии дирижабль начал тяжелеть. Он плохо реагировал на действие руля. Я все-таки думаю, что главная причина катастрофы — это потеря газа, который стал выходить из-за повреждения баллонов хвостовой части. Пропеллеры обледенели, с них срывались куски льда и, отлетая, разрушали оболочку дирижабля. Корма сильно накренилась книзу, дирижабль опускался. Мы пробовали сбрасывать балласт, но ничего не помогало. Дирижабль ударился о лед и кормой и носом. Должен сказать, что все надежды на наше спасение уже после того, как мы очутились на льду и похоронили Помеллу, я возлагал на Мальмгрена, который собирался достичь Кап-Норда и найти там промысловые суда.

— Простите, пожалуйста, господин лейтенант, — обратился к нему Шпанов, — что взяли с собой Мальмгрен, Дзаппи и Мариано, когда уходили от вас?

Вильери пожал плечами.

— Я удивлен тем обстоятельством, что командор Дзаппи и командор Мариано голодали тринадцать дней. Они получили от нас провианта на сорок пять дней, считая по триста граммов в день на человека.

— Но ведь Мальмгрен был с ними только две недели. Значит, после него еще оставалась довольно значительная доля провианта, которая увеличила порции Дзаппи и Мариано?

— О да! — подтвердил Вильери. — Я тоже ничего не могу понять. Ведь после смерти Мальмгрена Дзаппи и Мариано получили его часть провианта. Но, вероятно, они либо потеряли что-нибудь из своих запасов, либо просто с непривычки к условиям, в которых находились, превысили норму суточного расхода и съели свои пайки раньше срока.

Вильери было неприятно продолжать разговор на эту тему.

Он под каким-то предлогом отошел к Трояни. Беседа продолжалась с профессором Бегоунеком.

Чех сидел на краю бархатного дивана, нервно кусал край папиросы и поминутно краснел. Было похоже, что он не может решиться сказать то, что ему хотелось бы.

Он отнял изжеванный конец папиросы ото рта и, решившись, сказал:

— Хорошо, а где мои письма?

Большой розовый человек растерянно смотрел на меня, на Шпанова, на доцента Адольфа Гуля, на маленького Бьяджи, который всегда улыбался, на красинского радиста Экштейна, неразлучного с Бьяджи. Каждый из нас немногое мог сказать недоумевавшему Бегоунеку.

Бегоунек смотрел глазами, в которых удивление было смешано со страхом.

— Где мои письма? — со вздохом спросил Бегоунек. — Мальмгрен согласился взять с собой только два письма. Оба были мои. Если он передал Дзаппи свою одежду, то в одежде должны быть письма, которые я писал. Где они? Почему Дзаппи о них ничего не знает?..

* * *

Истекали последние часы нашей стоянки у льдины бывшего лагеря. Под утро в тумане появились просветы. Туман расползся, раздвинулся, открылась необозримая ледяная пустыня — океан, покрытый большими ледяными полями.

«Красин» тронулся в обратный путь. Четыре человека были на верхнем мостике: Вильери, Южин, Орас и я. Сизое небо висело над ледяной пустыней. По небу вдоль горизонта двигалось красновато-желтое солнце, холодное, безжизненное.

С верхнего мостика мы смотрели вниз, на белое поле, окруженное торосами.

«Красин» бережно обходил льдину. Вот единственная льдина, которую намеренно пощадил наш ледокол.

Вильери не отрывал глаз от голубого пятна на месте, где недавно стояла палатка. Можно было подумать, что ему грустно расставаться с местом, где он провел самые интересные и удивительные дни своей жизни.

«Красин» отваливал от льдины Вильери, как пароход от пристани.

— Вам, наверное, грустно сейчас покидать эти места? — Я вопросительно смотрел на Вильери.

Он улыбнулся:

— О, я покидаю эту льдину без всякого сожаления, поверьте…

Потом он с живейшим интересом принялся следить за первой небольшой схваткой ледокола с ледяной глыбой.

Глыба и «Красин» на секунду застыли. Потом ледокол вздрогнул и медленно стал наползать на глыбу. Глыба сопротивлялась, как живая. Она отказывалась уступать дорогу, упорствовала, выскальзывала из-под носа корабля, изворачивалась, сияя при этом прозрачной голубизной своих ребер. «Красин» решительно надвинулся на нее. Глыба оказалась подмятой. Ледокол проломил ей хребет. Затонув на минуту, она всплыла уже в виде двух небольших кусков.

— Я никогда не видел, как работает ледокол. Это замечательно! — сказал Вильери. — Вот когда я мщу льдинам, которые были моими врагами! Я аплодирую ледоколу, который их рушит!

Он внимательно вглядывался в поле, отделенное от нас небольшим каналом, по краям которого громоздились бесформенные торосы. В центре его виднелись бурые следы, подмятый снег.

Вильери указал рукой на новую льдину и тихо сказал:

— Это место нашей предыдущей стоянки. Четыре раза нам приходилось перебираться с льдины на льдину. Каждый раз поле, которое мы выбирали, через некоторое время начинало разваливаться, и нам приходилось искать новое убежище.

Мы разошлись под утро. Вильери простился и пошел спать в санитарную каюту. Хозяином ее считал себя фельдшер Анатолий Иванович. Щукин холодно называл Дзаппи «Филипп Петрович», а офицер-итальянец переделал имя и отчество Анатолия Ивановича в «Анну Ивановну».

«Анна Ивановна» не жаловался, что Филипп Петрович доводит его до слез. Дзаппи пальцами показывал на окно, давая понять, что ему душно. Тогда Щукин открывал иллюминатор. Через десять минут Филипп Петрович кричал на фельдшера, и бедный фельдшер бросался к иллюминатору и закрывал его. Через полчаса Дзаппи вызывал доктора и жаловался, что «Анна Ивановна» намеренно держит его в духоте. Ему не нравилась посуда, в которой Щукин приносил завтрак, обед и ужин. Он ворчал, бранил фельдшера и требовал — есть, как можно больше есть.