Сергей Львов - Друг моего детства

• Название: Друг моего детства
• Автор: Сергей Львов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Львов Сергей Друг моего детства

Сергей Львов

Друг моего детства

1

Ребятам, которые пришли в клуб, было лет по двенадцать-тринадцать. Девочки пересмеивались около зеркала. Мальчики переговаривались грубыми голосами и толкали друг друга. Один из них - толстый, смуглый - отделился от товарищей, прошел мимо девочек, которые поправляли перед зеркалом свои челки, косы, косички, конские хвосты, прошел, не взглянув на них, неспешно приблизился к стенду с книгами, внимательно изучил его, достал из кармана записную книжку, сделал запись, затем так же неторопливо пересек фойе, подошел к афише, изучил афишу, снова достал записную книжку и снова сделал запись. Я смотрел на него и чувствовал: это я сам хожу по фойе. Это я записываю в записную книжку все, что понадобится мне завтра, когда я буду писать заметку для стенной газеты. Это я не замечаю всех девочек перед зеркалом. Это я не замечаю той одной, главной среди них, ради которой этот проход через весь зал. Я бы еще долго смотрел на самого себя. Но тут меня позвали в кабинет директора.

Там уже сидел Аркадий Басов, с которым мы должны были вместе выступать. Я давно не видел Басова. Директор хотел нас познакомить, но Басов сказал:

- Старые знакомые, старые знакомые, друзья детства. - Потом он спросил меня: - Что нового, что хорошего? - и, не дожидаясь ответа, объявил: Слышали, слышали... Видимся редко, жаль, но я в курсе. Присаживайся, включайся...

Я сел на диван, на котором сидели рядком работники клуба, и стал вместе с ними слушать Басова.

- Ребята мне верят, - говорил он. - Я их спрашиваю: кто вы есть? Хлюпики или мужчины? Они чувствуют: Басов говорит с ними без манной каши. Они понимают: Басову можно такой вопрос задать, какой папочке с мамочкой не задашь. И Басов ответит. Прямо. Без манной каши.

Тут пришли сказать, что зал полон, пора начинать.

Пока библиотекарша представляла Аркадия Басова, я старался найти в зале толстого мальчика с записной книжкой, слушал невнимательно, и до меня долетали только обрывки ее речи:

- ...переменил много нелегких профессий... прошел много дальних дорог... нехоженых троп... его маршруты пересекли океан...

- Два, - мягко поправил ее Аркадий Басов.

- ...пересекли два океана, леса, моря, горы... ведет с вами прямой разговор... смотрит в глаза и спрашивает: кто вы есть?.. учит вас мечтать... хочет, чтобы вы были такого же, как он, неуемного характера...

Библиотекарша кончила. Ребята захлопали. Аркадий Басов выждал минутку, потом показал жестом, что хлопать больше не нужно, снял микрофон с подставки, взял его в руку и прошелся по сцене.

- Видно меня всем? Слышно всем? Разговор у меня с вами будет о том, как ставить перед собой цель и как ее добиваться. Разговор прямой. Без манной каши. Согласны?

И зал дружно загудел: согласны!

- Если я скажу - задавайте вопросы, все будут молчать и смотреть друг на друга. Правильно я говорю? Но я сам знаю, о чем вы хотите меня спросить. Вы хотите меня спросить, как я стал писателем. Вот об этом я вам сейчас расскажу.

Он вспомнил давнюю встречу с человеком, который сказал ему: "Надо быть, парень, упрямым! Решил, парень, шагать, шагай. Дорогу осилит идущий". Он, правда, не знал тогда, кто дал ему такое напутствие, но потом увидел портрет этого человека в газете, узнал эти непокорные волосы, этот волевой подбородок и понял, с кем его свела судьба. И другую встречу он вспомнил он еще только носил в душе мечту о книге, - когда другой человек ему сказал: "Наше дело, парень, такое! Семь раз примерь, один отрежь. Не удивляйся, это особенность нашей профессии".

И эти советы, которые давали ему на его жизненном пути разные люди, называя его неизменно "парень!", он обращал теперь в зал, тоже называя тех, кто сидел в зале, "парнями", а один раз даже "мужиками" (мы, мужики, такой народ, сказал он. Мальчики в зале приосанились),

За то время, что я его не слышал, он стал опытным оратором. Только чуткое ухо могло бы уловить, что непринужденная беседа катится по давно проложенным и хорошо накатанным рельсам. Впрочем, может, я несправедлив. Басову действительно есть о чем рассказать. Насколько я знаю, он действительно переменил много профессий (перепробовал этими вот руками, сказал он). Говорят, ребята чувствуют фальшь сразу. Но Басов рассказывал о самом себе то, что искренне о самом себе думал. Он сразу завладел аудиторией и даже позаботился о том, чтобы расположить аудиторию ко мне.

- Сегодня здесь после меня будет выступать мой друг, - сказал Аркадий Басов. - Вот он, видите, сидит за столом, серьезный такой. Он всегда был серьезным. Его профессором в школе звали. Сидит волнуется. Ведь волнуешься, Юра, а?

Мне оставалось только кивнуть головой.

А Басов уже рассказывал, что в детстве мы жили в одном дворе, учились в одной школе, дружили, видимся теперь редко - жизнь такая, он, например, всегда в дороге, но вот встретились...

- Вам трудно поверить, что два таких взрослых дяди тоже учились в школе. А вы на веру ничего не принимаете - такой народ. Так вот, чтобы вы поверили, я вам расскажу, какую мы однажды вместе штуку выкинули.

И он рассказал, как меня запрятали в кабинете естествознания в шкаф, где стояли банки с заспиртованными змеями. Рассказал эту историю так, что я тоже смеялся вместе с залом. Правда, мы никак не могли быть участниками этой проделки вдвоем, но Басов повернулся ко мне за подтверждением:

- Не забыл еще, как нам от Зинаиды Ивановны влетело?

Мне снова пришлось кивнуть головой. Никакой Зинаиды Ивановны я не помнил, но ребята заранее расположились ко мне за штуку, которую я выкинул вместе с Басовым и за которую нам обоим попало от несуществовавшей Зинаиды Ивановны. Если я подхвачу в своем выступлении ниточку общих воспоминаний, говорить мне будет легко.

Впрочем, он еще не закончил своего выступления. Скоро я понадобился ему снова.

- Мой друг Юра может вам подтвердить: никто в нашей школе не думал, что я добьюсь, чего хотел. Но я этого хотел. И я этого добился.

И Аркадий Басов рассказал, как с детства учился замечать то, чего люди обычно не видят.

- В одной книге я прочитал простые вопросы, какими можно проверить свою наблюдательность. Ну, например, сколько колонн у Большого театра? А вы знаете?

Ребята начали выкрикивать наугад:

- Десять! Восемь! Двенадцать!

- А ты, Юра, что скажешь? - повернулся Аркадий Басов ко мне. Сколько колонн у Большого театра?

Надо было сказать "не знаю", чтобы Басов мог продолжать свою игру с залом, но я вдруг вспомнил день, когда сосчитал, сколько колонн у Большого театра.

- У Большого театра восемь колонн, - отчетливо выговорил я.

- Правильно! - подтвердил Басов. - Вот видите: научному работнику тоже нужна наблюдательность. - Он на секунду остановился и в первый раз посмотрел не мимо меня, а на меня. Да нет, это мне показалось. А он начал объяснять, как это плохо - ходить по городу и не замечать таких простых вещей.

Этого рассуждения я не слушал. Я вспоминал тот далекий день моего далекого детства, который много лет назад провел около колонн Большого театра.

2

Марина пришла в нашу школу, когда мы учились в четвертом классе. Это я запомнил точно, потому что раньше нас называли не "классом", а "группой". Мы даже сами умели объяснить почему. "Класс" - понятие общественное, оно обозначает людей, объединенных одинаковым отношением к средствам производства. К школе оно неприменимо. Но на четвертом году учения нас стали называть четвертым классом. Тогда же вместо трех прежних отметок неуд, уд и вуд появилось пять новых - очень плохо, плохо, посредственно, хорошо и отлично. Некоторые учителя скоро стали ставить в журнале просто единицы, двойки, тройки, четверки, пятерки. На заседании учкома (я входил в него от учащихся 1 ступени) был сделан запрос администрации: не означает ли это возвращения к нравам старой гимназии? Заведующая школой, которую тогда стали называть не заведующей, а директором, объяснила, что нет, не означает. Хотя в гимназии, добавила она, было кое-что ценное. Гимназия давала прочные знания. Если мы чего-нибудь не понимаем, она объяснит нам это на следующем заседании учкома. Но учком быстро потерял все свое значение, и я не могу вспомнить, состоялось ли следующее заседание. А может быть, я не могу вспомнить этого потому, что тот год запомнился мне не реформами в школе, а тем, что в наш класс пришла Марина.

У Марины были черные волосы, ярко-синие глаза и необычная фамилия Костанди. Еще было известно, что она гречанка и приехала из Керчи.

Анна Васильевна посадила Марину к Вове Михайлову. Вова Михайлов рисовал лучше всех в классе, рисовал постоянно и, чтобы не рисовал во время уроков, был давно посажен на первую парту.

Новенькая сидела рядом с Вовой Михайловым и все время оборачивалась назад, чтобы обмакнуть ручку в чернильницу-непроливайку. Непроливайка - на четырех человек одна - стояла на нашей парте. И каждый раз, когда Марина оборачивалась, я сбивался с того, что писал, потому что никогда раньше не видел таких черных волос и таких ярко-синих глаз. И я не мог сразу смотреть на доску, на которой было написано решение задачи, к себе в тетрадь и на Марину, чтобы поймать ту секунду, когда она обернется. К концу уроков у меня в голове все перемешалось, и я твердо знал только одно: страшно завидую Вове Михайлову. Никому никогда так не завидовал!