Вера Новицкая - Первые грезы

• Название: Первые грезы
• Автор: Вера Новицкая
• Жанр: Детская проза

---

Тяжелые дни. - Отдача сочинений. - Скелет.

В тот вечер, когда я вернулась от Веры, мы много и долго беседовали с мамочкой по поводу слышанного и виденного там мною; все это произвело и на нее сильнейшее впечатление.

- Да, много горя на свете. Во всякий самый маленький уголочек забрасывает его жизнь, куда ни взглянешь. Но в эту минуту меня больше всего заботит вопрос о здоровье самой Веры. Катар легких - ведь это ужасное слово, это начало чахотки. A в таком юном возрасте она безжалостна - месяц, два и унесет человека. При слабой организации этой девушки вообще, при тех условиях, в которых она живет, да еще при вечном душевном гнете, недолго поборется бедная Верочка со своим недугом. Для меня вопрос ясен: нужно во что бы то ни стало устроить ее поездку, нужно все сделать - такие светлые люди слишком редки и дороги, надо всеми силами отстаивать их y смерти. Вопрос только, как устроить. Я поговорю с папой; сколько будем в состоянии, мы поможем, но взять целиком все расходы на себя трудновато: ведь ее не одну отправлять надо, нужна еще толковая, подходящая спутница. Знаешь что, поговори ты в гимназии, обратись к Андрею Карловичу, это такой добрый человек, он что-нибудь да придумает. Конечно, можно было бы устроить спектакль, лотерею, но такие вещи требуют времени, a тут дорог каждый день. Посмотри, что висит в воздухе, это яд при грудных болезнях.

Как хорошо мамочка придумала! Только одно смущает меня: придется обо всем рассказать Андрею Карловичу, Вере будет страшно неприятно.

- Зачем же обо всем? - возражает мама, - ты скажешь только про ее болезненное состояние, про то, что средства не позволяют ей лечиться. Да, вероятно, про их материальное положение Андрей Карлович и так знает, предполагаю, что и учится она бесплатно. В том, что ты скажешь, обидного и тяжелого для Вериного самолюбия ничего не будет. Наконец, если бы ей данже немного и неприятно стало, - что делать? - вопрос слишком важен, это вопрос жизни.

У Веры чахотка!.. A мне и в голову не пришло, наоборот, когда она сказала, что доктор нашел катар легких, я даже успокоилась, мне представлялось, что с катарами люди по сто лет живут, что это так обыкновенно, заурядно и совсем не опасно. Да, конечно, надо все, все сделать, чтобы спасти ее.

На следующее утро, еще до начала первого урока, я говорю Клеопатре Михайловне, что имею личную просьбу к Андрею Карловичу, и отправляюсь в канцелярию. Я рассказываю все, прямо относящееся к делу. Он с живейшим сочувствием и интересом слушает меня.

- О, конечно, конечно, FrДulein Starobelsky, мы сделаем все, от нас зависящее, я поговорю, поговорю. Как-нибудь устроим. Так жаль! Такая прекрасная девушка! Ну, ну, не надо только слишком огорчаться, ведь еще не так плохо - es ist nicht so schlimm! (все не так плохо!)- ласково глядя на мою, вероятно, расстроенную физиономию и дрожащие губы, утешает он. - Бог даст, ваша подруга, здоровая и веселая, возвратится к нам. Я надеюсь, надеюсь! - И, по обыкновению быстро-быстро кивая своей круглой головой, эта добрая душа, тоже глубоко взволнованная, уже торопится к поднимающейся по лестнице группе учителей, среди которых находится и Светлов. Я бегом лечу в класс. На душе y меня посветлело: возможность спасения Веры радостно мерещится впереди. Я говорю кое с кем из учениц, там тоже встречаю горячее, живое участие.

- Будет, будет, все устроим! - отыскав меня на большой перемене, весело кивает мне Андрей Карлович. - Я уже переговорил, все с удовольствием помогут.

Теперь еще одна крупная задача: убедить Веру согласиться ехать. Я опять отправляюсь к ней, захватив на сей раз с собой бутылочку хорошего коньяку, винограду и еще кое-чего, чем снабдила меня мамочка. Теперь я храбро везу эти вещи, я спокойна, что они не оскорбят, не заденут Веру: вчерашний разговор слишком сблизил нас.

- Ну, как же ты себя чувствуешь сегодня? - спрашиваю я, здороваясь с нею.

- Нехорошо. Голова сильно болит, все время знобило, вероятно, начался маленький жар.

Действительно, лоб y нее горячехонький, глаза лихорадочно горят, a под ними легли темные, широкие круги. Губы совершенно сухие, и она поминутно проводит по ним языком.

- Это нехорошо, - говорю я, в голове же одна упорная мысль: убедить Веру ехать.

Я сразу приступаю к ней:

- Все тебе очень-очень велели кланяться, спрашивали о твоем здоровье, и знаешь, Вера, что все высказывают, то есть прямо в один голос? - Говорят, что при катаре легких, если только сыро и холодно, прежде всего необходимо уехать, что от одной перемены климата сразу становится лучше, понимаешь, болезнь точно прерывается, останавливается, ну, a тогда поправиться уже недолго, поглотать там каких-нибудь пилюль, порошков, отдохнуть на чистом воздухе, и делу конец. A так, в сырости, будет тянуться, тянуться, и из-за пустячной, в сущности, болезни придется и уроки лишние пропускать, и силы терять. Все решительно говорят, что тебе необходимо уехать.

- Да разве я сама этого не знаю? Солнце, юг, горы!.. Еще бы там не поправиться! Я думаю, только глядя на все это, сразу почувствуешь прилив сил, вздохнешь глубоко-глубоко, и этот живительный воздух излечит в груди всякую боль, всякие катары. Но ведь это невозможно, Муся, ты же знаешь наше положение.

Вот оно самое страшное. Господи, помоги!

- Знаю, конечно. Ну, так что же? - сразу с головой в воду кидаюсь я. - Ты, может быть, думаешь, что бедным людям и лечиться нельзя? Великолепно лечатся и ездят куда надо. Вот мама рассказывала, когда она еще в гимназии училась, с одной ее подругой было как раз, как с тобой. Ну, все сложились, одолжили ей денег, она поехала и вылечилась, вернулась толстая, красная, веселая, получила прекраснейшее место и постепенно выплатила свой долг, - точно по наитию свыше, не запинаясь, вру я. - Отчего же ты не можешь так поступить? Ведь мы все с радостью, с величайшей радостью все для тебя сделаем. Верочка, милая! Тебя так любят, так сочувствуют тебе. Подумай сама. Ты будешь лежать, сама говоришь - сегодня тебе хуже, - вдруг, не дай Бог, еще хуже станет? Что помогут лекарства - попортит этот ужасный климат. A время летит, уроки идут, потом трудно будет нагнать. A так, ты бы поехала дня через два-три, после Рождества вернулась бы здоровая, бодрая, на свежие силы курс легонько подогнала бы, запаслась бы здоровьем для экзаменов, для будущего ученья. Милая, согласись! Скажи вот совсем, совсем по совести скажи: если бы больна была не ты, a другой кто-нибудь, скажи, разве ты не сделала бы все, от тебя зависящее, чтобы помочь ему? Ведь да?..

- Ну, конечно…

- Вот видишь! A какое же ты имеешь право лишать других этого громадного-громадного удовольствия ? Сама говоришь: «столько горя, страданий и муки, столько слез облегчения ждет», между тем, когда люди рвутся, всем сердцем рвутся осушить хоть несколько этих слезинок, хоть чуточку помочь, ты не позволяешь им. Мы так хотим, и я, и подруги, и Андрей Карлович, и Дмитрий Николаевич, и…

- Разве он тоже знает, что я больна и что доктор посылает меня на юг? - быстро, даже приподнявшись с подушки, спросила Вера.

- Ну, да, все знают. Я передавала от тебя поклоны, спрашивали о здоровье, ну, и… - опять немилосердно вру я.

По счастью, она, не слушая меня, следует за течением собственных мыслей.

- Так это он, конечно он, я сразу так и подумала.

- Что такое?

- Видишь ли, сегодня, часов этак около трех, приходит посыльный, вручает мне конверт, безо всякой надписи, спрашивает, я ли Вера Михайловна Смирнова, и просит расписаться; в конверте 50 рублей. Я сразу подумала, что это от Светлова, он почти всегда так же делает.

- Значит, это не первый раз?

- Нет, не первый. Первый раз это случилось около трех лет, года этак два с половиной, тому назад. Положение наше в то время было страшно тяжелое: отец совершенно не мог работать, находился в угнетеннейшем нравственном состоянии. A тут время подоспело вносить плату в гимназию…

- Как, разве ты не на казенный счет учишься? - перебиваю я.

- Нет… Видишь ли, чтобы освободили от платы, нужно подавать прошение, разъяснять свое материальное положение, свою нужду, это слишком тяжело и больно, наконец, до тех пор кое-как справлялись, тут же нашла такая темная полоса: отец опять потерял работу и окончательно пал духом. Знаю, что где-то незадолго до того он случайно встретил Дмитрия Николаевича, спрашивал, не может ли тот еще раз попытаться достать ему занятий. Работу он через некоторое время получил, правда и эту ненадолго, на мое же имя в середине января пришел денежный пакет; с тех пор ежегодно, в начале сентября и января получается по почте конверт, надписанный незнакомой рукой, в нем полугодовая плата за учение и еще десять рублей, вероятно на книги и тетради. Кто же, как не он? Я, конечно, не знаю, но думаю так. Сам всегда в тени, нельзя даже показать, что знаешь, нельзя поблагодарить… Вот и сегодня. Но тут, видимо, поторопился, послал через рассыльного. Видишь, теперь сама видишь, какой добрейшей души этот человек.