Лев Экономов - Под крылом земля

• Название: Под крылом земля
• Автор: Лев Экономов
• Издательство: Военное издательство Министерства обороны Союза ССР
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

Лев Аркадьевич Экономов родился в 1925 году. Рос и учился в Ярославле.

В 1942 году ушел добровольцем в Советскую Армию, участвовал в Отечественной войне.

Был сначала авиационным механиком в штурмовом полку, потом воздушным стрелком.

В 1952 году окончил литературный факультет Ярославского педагогического института.

После демобилизации в 1950 году начал работать в областных газетах «Северный рабочий», «Юность», а потом в Москве в газете «Советский спорт».

Писал очерки, корреспонденции, рассказы. В газете «Советская авиация» была опубликована повесть Л. Экономова «Готовность № 1».

Л. Экономов — член КПСС с 1953 года.

С 1954 года работает редактором в издательстве ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».

Книга «Под крылом земля» — первое большое произведение молодого автора. Это — повесть о послевоенных днях летчиков-штурмовиков.

---

— Вижу одну «Канберру», — доложил Приходько.

Вот он устанавливает прицел согласно размеру истребителя, посылает вперед сектор газа, то есть как бы увеличивает скорость, и самолет на экране начинает расти в размерах — приближаться.

С помощью рулей, установленных в кабине, летчик направляет «свой самолет» в сторону противника. Он должен поймать «Канберру» в сетку прицела. Летчик нажимает на гашетку управления огнем. Слышатся щелчки, имитирующие стрельбу. На экране возникают красные точки в тех местах, куда попадают «снаряды».

— Молодец, Семен! — кричат снайперы, видя, что красные точки появляются на силуэте самолета.

— Прошу не шуметь, — говорит капитан. Он внимательно следит за действиями Приходько. Над прицелом имеется отражатель, с помощью которого руководитель видит фактическое прицеливание летчика. Специальные приборы на пульте показывают, правильно ли летчик произвел прицеливание.

И вдруг красные точки вышли из цели, они уже мелькают сбоку самолета. Эх, конец смазал! А вот и совсем прекратились щелчки — боекомплект расстрелян. Спустя секунду остановилась и цель. Руководитель нажал кнопку на пульте, и самолет стал уменьшаться до первоначального размера.

Кобадзе объявил:

— Летчик Приходько цель поразил. Но сбил ли он ее, неизвестно. Основная ошибка Приходько: ему не удалось удержать приближающийся самолет в прицеле до конца стрельбы. Следующим будет стрелять лейтенант Пахомов.

С лавки поднялся долговязый летчик, пошел к тренажеру. Приходько вылез из кабины.

Мне хотелось встать и громко объявить всем, что меня тоже скоро включат в группу снайперов и я буду заниматься с ними. «Какое мальчишество!» — думал я. Но сказать очень хотелось, и я едва-едва не похвастался.

На соседнем самолете пробовали мотор, и я приоткрыл рот, чтобы ослабить звуковое давление на уши.

Мотор перестал рычать, «закашлялся» и остановился. Щелкнул замок кабины, послышался глухой стук сапог о плоскость. Механик срывающимся баском стал докладывать кому-то, называя его инженер-майором.

«Уж не Одинцов ли?»

— Не знаю, готов ли самолет к боевому вылету, и вам не верю, — зазвучал сдержанный глуховатый голос Одинцова. — Сколько оборотов сбрасывает мотор на левое магнето?

Молчание.

— Не знаете график пробы мотора. А как вы остановили машину? Вот что, товарищ сержант, позовите-ка Осипова.

Механик побежал разыскивать старшего техника. Я пошел навстречу:

— Какими судьбами, Аркадий Яковлевич! Мы пожали друг другу руки.

— Вот, отремонтировал свои шасси, — инженер хлопнул себя по коленям и добро улыбнулся. — Я буквально на два часа, — сказал он доверительно. — Вызывают в корпус — интересуются моей работой над прибором.

Я знал по рассказам Люси, как Одинцов воевал в госпитале с врачами, которые не разрешали ему много работать. Он не раз нарушал госпитальный режим, уходил в сад, работал после отбоя. Я все больше проникался к инженеру симпатией.

— А-а-а, — протянул Одинцов, увидев механика, которого он только что отчитал, и старшего техника Осипова. — Вот и коллеги мои. Извините, лейтенант, очень надо поговорить с ними.

Я вернулся к самолету. Мне был слышен разговор.

— Почему на стоянках нет щитов с основными положениями по инженерно-авиационной службе? — спросил Одинцов у Осипова. — Ага, делаете. Решили обновить. Кстати, кто делает?

— Начал один из ПАРМа, но уехал в командировку. Теперь Мокрушину поручили — дело ему знакомое.

— Надо поторапливаться, Осипов. Авиаторы теперь с темна до темна на аэродроме. Некоторые механики-новички не знают графика пробы мотора. Да и у летчиков тоже, так сказать, разрыв теории с практикой. Для таких щиты — большое подспорье.

— Вы говорите, поторапливаться, — послышался недовольный голос Осипова. — А как? Не знаешь, с какого края и подступиться к Мокрушину. Все тянет и тянет…

— Но, позвольте, ведь он комсомолец. Обратились бы к комсоргу полка.

— Сам майор Сливко беседовал с ним. Не хочет Мокрушин — говорит, что занят более существенным делом.

— Ну, а как же на это смотрит командир его? Он мог бы просто приказать Мокрушину и потом проконтролировать.

А командир и не знал об этом!

— Почему вы не сообщили мне, что Мокрушин отказался выполнить комсомольское поручение? — спросил я, разыскав Сливко.

Сдвинув шлем на макушку, он ответил лениво: — А где мне было тебя искать? Да и кому, собственно говоря, нужны эти щиты-шпаргалки. Настоящему летчику они не нужны. Такому, как ты, например. Чего удивляешься? Я давно присматриваюсь к тебе. И могу сказать: держись за меня. Я сделаю из тебя настоящего аса. Учти, авиация держится на единицах!

Мне был неприятен этот разговор. Я ничего не ответил.

Неожиданно Одинцов отказался проверять мокрушинский кран запуска: он просто отверг его, как негодный.

— Что вы будете делать со своим краном, если в бортовой сети не окажется сжатого воздуха? — спросил инженер Мокрушина. — На практике не всегда есть в запасе воздух, и мотор порой приходится запускать с помощью механического стартера.

— Это уже из области организации труда, — сказал Мокрушин, готовый вот-вот расплакаться. — Это никакого отношения не имеет к моему запуску.

— Почему же?

— Если батальон аэродромного обслуживания работает четко, то сжатый воздух всегда есть в нужном количестве.

— Товарищ Мокрушин, вы военный человек, вам по уставу полагается смотреть в корень.

— Интересно! Все, кто испытывал мой прибор — и лейтенант Простин, и старшина Герасимов, и многие другие, — оказывается, не видят дальше собственного носа. — Мокрушин лихорадочно шарил по карманам, наконец достал тощий бумажник и извлек газетную вырезку. — Вот, почитайте эту статью. Ее писал старший сержант Лерман, наш комсомольский секретарь.

— Тем хуже для него, — ответил Одинцов, пробежав вырезку. — Представьте себе, что вражеская бомба угодила в компрессор…

— Так можно загубить любое живое дело! Это в вашей власти. Но я буду отстаивать свою идею! — Мокрушин выбежал из кабинета.

Писать плакаты для стоянок он наотрез отказался.

XIII

Как-то я засиделся в бомбардировочном классе допоздна — разучивал комплекс действий при бомбометании.

Работа захватила меня. Я не слышал, как дневальный скомандовал солдатам приготовиться к вечерней поверке, не слышал команды «Отбой». И только случайно посмотрев на часы, увидел, что пора уже досматривать второй сон. Пришлось заночевать в казарме.

Я ворочаюсь на туго набитом солдатском матраце, натягиваю на голову одеяло, чтобы не видеть утренней зари, отраженной в стеклах распахнутых окон, не слышать переклика птиц и мерного кляцания сапог дневального о каменные плиты коридора. Но сон не приходит.

Людмила… Последний раз я видел ее неделю назад, на набережной, где были мы с ней в первомайский вечер. Она шла со Сливко, рассказывала ему что-то веселое и улыбалась.

Они не замечали меня. Людмила остановилась и заботливо поправила майору галстук. Майор поймал Люсину руку и поцеловал. Она тихонько засмеялась, пошла вперед. Тот посмотрел ей вслед оценивающим, собственническим взглядом.

«Неужели это не оскорбляет ее? — подумал я. Мне было жаль и себя, и Людмилу. — Впрочем, она и не замечает, наверно, таких вот взглядов. Она ослеплена Сливко. Он красив, уверен в себе — это, должно быть, нравится всем женщинам. Но со временем ослепленье пройдет, и она увидит и другое в Сливко».

А если это случится слишком поздно?.. Нам надо во что бы то ни стало встретиться! Но как? Где?

Несколько раз я ходил в научную библиотеку, но Люся там больше не появлялась. Написал ей два письма — она не ответила. Видимо, Сливко сделал все, чтобы рассорить нас… Как нелепо, как по-глупому мы разошлись! Я должен ее увидеть, объяснить ей все, сказать, что люблю…

Утренюю тишину прорезает тревожное завывание сирены.

— Подъем! — слышится взволнованный голос дневального, — Боевая тревога!

Взлетают кверху одеяла и простыни, вмиг казарма становится похожей на растревоженный муравейник. Солдаты одеваются торопливо, молча, слышно только, как звенят пряжки ремней, стучат об пол каблуки. Бегут к пирамидам с оружием.

У входа я сталкиваюсь с Мокрушиным. Он забыл противогаз.

Солдаты впрыгивают на машины. В первую очередь уезжают связные:, они должны сообщить о тревоге офицерам, живущим в городе. Через минуту в казарме пусто. Только усиленный караул у Знамени и комнаты с секретными документами.

Я еду с механиками. Машина мчится, подскакивая на ухабах. Сержанты крепко держатся друг за друга. Пахнуло вкусным дымком — кто-то закурил. На нетерпеливого зашикали, папироса потухла. Кто-то наказывает:

— Как приедем, мчись на бомбосклад, а ты, Хомутов, со своими заряжай пушки.