Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

• Название: Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
• Автор: Питер Грин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0668-1

В романе современного английского писателя и ученого Питера Грина делается попытка воссоздать жизнь легендарной поэтессы античности Сафо, показать ее мир, мир любви и страданий, дружбы и предательства, чистых чувств и высокой поэзии.

---

Теперь Арион восседал, скрестив ноги, на подушке, и жарился на солнце, давая отдых своим сильным пальцам после часового урока со мной на лире. Он был превосходным учителем — терпеливым, безжалостным, преданным своему делу — и никаких там скидок на женскую слабость. Как-то раз, в конце очередного упражнения, он неожиданно схватил мою правую руку — точно это было конское копыто, а он кузнец, вознамерившийся подковать его, — и сказал: «Неудивительно, что вы, девицы, не умеете извлечь ни одной красивой ноты. Вы больше заботитесь о холе своих рук!»

Он сунул мне под нос свой указательный палец. Ноготь был причудливый, длинный и утолщенный, точно звериный коготь. Кончик пальца образовывал твердую желтую мозоль.

— Ну что скажешь? Тридцать лет его зарабатывал. Тридцать лет упорного, если хочешь знать, каторжного труда.

— Могу поверить.

Он фыркнул мне в тон:

— А что, по-твоему, некрасиво, да?

— Да. И, по-своему, совершенно необязательно, — сказала я и тут же пожалела об этом. Видно было, что это отвратительное уродство служило доказательством его упорства и было предметом его особой гордости.

И все-таки я не могла не поддеть его:

— Так что ты делаешь, когда хочешь написать письмо? Оттачиваешь ноготь ножом и погружаешь в чернила?

Он оборвал меня резким лающим смехом:

— Как это на тебя похоже! Труд никогда не ценился в твоих глазах. М-да, дурные привычки ты везешь с собой с острова, моя крошка. У вас что там, на острове, все такие? — Его глаза мигали под пушистыми бровями. — И не нашлось никого, кто бы с тобой поспорил? Да, ограниченные у вас там взгляды! Отупляющие!

Я вспыхнула, задетая за живое:

— Нехорошо так говорить…

— Правда? Но не забудь, что и я воспитывался на этом же острове. Те, кто отправили тебя в ссылку, сделали это тебе во благо.

Честно говоря, в душе я думала так же. С этим трудно было не согласиться. Я только сказала с некоторым безразличием:

— Но ведь у острова есть свои преимущества…

— Да, в самом деле есть. — Арион показался мне польщенным. — И большинство из них — как раз недостатки, вывернутые наизнанку. Когда мы достигнем Коринфа, все сразу узнают, откуда ты, стоит тебе только раскрыть рот. По словарю, по языку, по очаровательному лесбосскому наречию. А у меня не так. Мое наречие — международное, все грани отшлифованы. Мой словарь нашпигован словами из языков дюжины стран. Я принадлежу всякой земле — и никакой. Так кому же из нас лучше?

— Хм… — заколебалась я, и чем дольше думала, тем труднее было отыскать ответ.

— Вот то-то, — замигал черными глазками Арион. — За возможность петь самобытным голосом нужно платить. Или я не прав?

— Но цена того стоит.

— Ах, Сафо, как это на тебя похоже! Задай на Крите, в Спарте или даже в Афинах вопрос, сколь высоко ценится там самобытный голос, и тебе ответят очень четко: там все мужи говорят — или стараются говорить — одним голосом: голосом государства. Попробуй поговорить с ними о личных страстях, о верховенстве сердца — о всех тех материях, которые твой остров позволял тебе переживать и лелеять, — и они заподозрят в тебе опасную мечтательницу, грозящую потрясением основ, или, в лучшем случае, поднимут тебя на смех.

— Ты по рассеянности забыл, — сказала я, — что меня изгнали именно как опасную мечтательницу, покусившуюся на основы.

— О Сафо, — покачал он своей смуглой лысой головой, не сразу найдя, что сказать. — Знаешь, когда я вернулся на этот остров, то едва мог поверить своим глазам, увидев, что там творится, — эти идиотские интрижки, настроения и чувства еще гомеровских времен! Ты понимаешь, даже доспехи-, которые носят ваши воины, отстали на целое столетие по сравнению с теми, что сейчас приняты на вооружение на материке.

— Ну а так ли привлекательны пути, которые ты предлагаешь? Разве в Коринфе голос государства безмолвен?

— Коринф, подобно мне, — сказал Арион, — достояние всех народов. Он стоит, во всех смыслах, на перекрестке путей. Всякое искусство в конечном счете должно быть космополитичным, и большинству художников это известно. Вот почему столько людей искусства собрались именно там.

— Правда? А я думала, это потому, что Периандр им хорошо заплатил.

Арион улыбнулся. Он больше, чем прежде, стал похож на обезьяну.

— Вот видишь, — сказал он, — путешествие уже учит тебя уму-разуму. Конечно, художники, которые туда приезжают, получают достойное вознаграждение; да и хороший ремесленник тоже получит там достойную плату. Одно время бытовало мнение, что поэт должен петь не за плату, а так, как ему диктует муза. Но это хорошо лишь в том случае, когда у поэта есть аристократическое поместье… Теперь так не бывает — даже в Митилене, и ты это знаешь не хуже меня.

Он кивнул в сторону главного рулевого колеса, подле которого жирный торгаш проверял печати на амфорах с вином.

— Вот наше будущее, Сафо, — сказал Арион. — Твое и мое.

— Постыдное будущее.

— Уж так и постыдное? Это еще как сказать. У мужей вроде Периандра и Питтака своя точка зрения. Они видят мир полным покоя, процветающим, с открытыми границами; мир, в котором обмен идеями так же свободен, как торговля вином и маслинами, мир, в котором нет места войне и немыслимы никчемные национальные предрассудки. Космополитичный мир, в котором художник и производитель почитаются выше полководца, тем более такого, который может сражаться только за пиршественным столом. — Он прервал свою речь, возможно несколько ошарашенный своим же собственным пылом, и прошептал: — Ты же знаешь, в Коринфе меня удерживает не только жалованье.

— Я думаю.

Мы ненадолго замолчали, устремив взгляды через залив на зеленые складки гор Саламина и Мегары[83]. Позади нас, за излучиной, где находится порт, лежала Эгина[84], а за ней — укутанные легкой дымкой Арголидские[85] горы. Там, за горизонтом, были Микены — те самые богатые золотом и окропленные кровью Микены Агамемнона[86], где мужам ведомы понятие чести и искусство защищать его мечом.

Я размышляла: а на кого, в самом деле, был бы похож безликий, лишенный положения художник, кочующий со своей лирой, точно бродячий торговец, от одного покровителя к другому, живущий россказнями о невероятных приключениях и не имеющий в сердце ничего, кроме лести, алчности и страха? Он был бы подобен Ариону — великому, многочтимому, блаженному Ариону, который в течение уже стольких лет не слагает стихов, который опустошен и изломан судьбой и у которого не осталось ничего, кроме мозолистого пальца и длинного ногтя как подтверждения его существования! Подобен Ариону, который никому не принадлежит и ничему не верит.

Я глядела на поэта, скрестившего ноги, облаченного в свое уродство, словно в доспехи, и впервые почувствовала к нему одну только жалость. Жалость с легким налетом презрения. Зачем он держит путь на Сицилию? Явно не только для того, чтобы принять участие в музыкальных празднествах. Возможно, ветер, который благоприятствовал ему в Коринфе, теперь подул в другую сторону. Возможно, он хочет выведать, не сможет ли устарелая сицилийская землевладельческая аристократия, из которой сыплется песок, отвалить ему более жирный кус, чем Периандр. Интересно, каких взглядов он тогда будет держаться?

— Если судить по тому, что я слышала, Периандр не очень-то симпатичная личность, — сказала я.

— Не всему следует верить, что слышишь. К тому же он очень стар. Стар и сломлен горем. Смерть жены, ссора с сыном. Ты же не хуже меня знаешь.

— Да, — сказала я, — мне все известно. (В памяти возникли резкие, полные презрения слова тетушки Елены: «Человек, который способен избить свою жену ногами до выкидыша, после которого она вскоре умирает, — и все из-за гнусной сплетни, пересказанной ему наложницей, — такого едва ли можно назвать человеком с мужским характером».)

— Кстати сказать, — продолжал Арион нарочито небрежно, — будет правильным не говорить о причинах твоего изгнания, а еще лучше вовсе молчать о том, что ты изгнанница. Он довольно раздражителен на сей предмет.

— Все это звучит весьма тревожно. Может, мне лучше вообще не попадаться ему на глаза?

Арион снова заморгал и сказал:

— Периандр теперь не кушает аристократов. Они на него неплохо работают. Кроме того, — тут Арион изобразил широкую улыбку, — ему сказали обрезать только самые высокие колосья, помнишь? — Он оглядел меня с ног до головы с легкой усмешкой и добавил: — Думаю, ты будешь в полной безопасности.

Затем, надвинув на глаза желтую шелковую повязку, чтобы не мешало солнце, устроился спать.

Когда я вспоминаю Коринф, меня всякий раз охватывает чувство острой пугающей нереальности, будто мои воспоминания накладываются на некую картину, намалеванную умалишенным художником после кошмарных сновидений. Да, и в самом деле, есть что-то кошмарное во всем этом коринфском Истме, в этой цепи похожих на ослиные спины скал, протянувшихся между двумя глубоко вторгающимися в сушу заливами и нависшими над ними горами, в этой усыпанной галькой, продуваемой всеми песчаными бурями дикой земле, которая, благодаря своему географическому положению, стала главным во всей Эладе памятником людским амбициям и вожделениям.