Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

• Название: Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
• Автор: Питер Грин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0668-1

В романе современного английского писателя и ученого Питера Грина делается попытка воссоздать жизнь легендарной поэтессы античности Сафо, показать ее мир, мир любви и страданий, дружбы и предательства, чистых чувств и высокой поэзии.

---

— Что я должна делать? — прошептала я.

— Слушать. Молиться. Ждать.

Я опустилась на колени, не сводя глаз с огромного образа взошедшей на престол богини. Казалось, она плыла в воздухе над алтарем — божественная, величественная, воистину Царица небес! Я глядела, потрясенная, на густые волосы, струящиеся от цветочного венка, на белое льняное одеяние с затейливо вытканной каймой и узором из золотых звезд. Глаза богини, казалось, смотрели прямо в глаза мне; мягкая, загадочная улыбка играла на ее устах.

Между тем жрица начала длинную молитву. Я снова неожиданно для себя ощутила странное чувство невесомости — мне казалось, будто меня возносит ввысь тонкий поток прозрачного, ослепительного воздуха. Но вот наконец я парю в бесконечном пространстве. Глянула вниз — подо мной лежит многоцветный, блистательный, загадочный мир людей. Вдали, точно волны, бьющиеся о какой-нибудь отдаленный берег сновидений, то вздымается, то спадает голос жрицы:

— О Афродита? Боги земные и подземные признают твою верховную власть. Твоя рука, богиня, пускает звезды по их небесному пути, зажигает свет Луны и Солнца. По твоему повелению вслед за зимой наступает весна, твоей всемогущей силой дуют ветры, прорастают семена, набухают и лопаются почки, вырастает высокая пшеница, наливается виноград, из которого сделают доброе вино. Ты даруешь зверю и птице встречу с себе подобными; твоя могучая божественность зажигает искру страсти во всех живых существах по всему свету! На все твоя воля, куда и где зарониться искре любви — о кипророжденная, дочь пены морской, владыка тварей земных, вечерней звезды, дочь небес, — о бессмертная Афродита!..»

Голос смолк. У меня в ушах стояла странная звенящая тишина. Казалось, богиня становится все ярче, объятая холодным неземным ореолом, точно полная луна. Мне почудилось, будто у нее зашевелились губы. Я услышала свое имя — произнесенное тихо, с любовью, повторенное несколько раз. Так, должно быть, горячо любящая мать обращается к своему любимчику, балованному дитяте.

— Я здесь! — прошептала я. — Я здесь!

Слезы застлали мне глаза, холодный страх в моем сердце растаял. Я склонила голову в немом восхищении. От восторга мне хотелось петь — слова так и возносились ввысь, что стаи ярких перелетных птиц, несущиеся на юг в лучах солнца над зелеными полями и голубым сиянием моря.

…Когда я наконец подняла глаза, все вокруг было покойно и тихо. Жрицы с прислужницами и след простыл; священный огонь еще курился над высоким алтарем. Богиня по-прежнему взирала на меня с высоты, озаренная нежной, загадочной улыбкой. Но теперь-то мне было ясно видно, что это всего лишь образ — из дерева и искусно расписанного воска, в парике, богатых одеяниях, убранный драгоценными камнями. Видение, радужное сияние бесследно исчезло, как если бы его никогда не было. Свечи мерцали: две женщины средних лет тихо молились возле бокового святилища. Старец, продававший ладан, священные образки и небольшие жертвенные предметы, дремал за своим столиком.

Теперь мне было ясно, что богиня являлась мне. Воплощенная в виде образа, который сотворили люди, чтобы приветствовать ее, она позвала меня по имени, приглашая служить ей. Эти ясные слова по-прежнему пробегали в моей голове, рисуя завораживающие ритмы и узоры. Как мне служить Ей? Как мне благодарить Ее? Как еще — кроме возлелеяния в себе драгоценного дара, которым она меня наградила? Священнодейством песни. Сладостной агонией творчества. Крылатые слова, как сказал Гомер, но до сих пор эта фраза ничего не значила для меня. Но теперь-то, теперь я знаю: я вижу! Я познала взлет в сиянии, познала быстрокрылую, словно птицу, красоту. Вдохновение, говорили мне, является весной — холодной, ясной, пробуждающей весной, за которой наблюдают музы. Ныне эта весна зажглась и в моем сердце, приобретя обличье вечно меняющегося течения. Все мне в новинку, все изменилось; врата моего сознания открылись в неведомую, невообразимую страну.

Эта буря в моем сердце, конечно, улеглась, но в нем осталось глубокое, негасимое сияние. «Все на свете возможно, — подумала я, а затем — с удивлением для себя — открыла: — Я не боюсь. Мне больше не нужно бояться» — и улыбнулась, прищурившись: послеполуденный мир, земная и небесная суть моего бытия доверчиво сомкнулись вокруг меня. Тетушка Елена взяла меня за руку, и мы вместе вышли на солнечный свет.

Несколько дней спустя тетушка Елена сказала как бы невзначай:

— Дары богини могут быть опасны, Сафо.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я, скорее любопытствуя, чем тревожась.

— Я имею в виду, — тетушка Елена помедлила с ответом, — что некая часть твоего внутреннего «я» потеряна. Ныне и навсегда. Того, с чем ты распростилась, тебе уже не вернуть. Разве что — ценой, заплатив которую тебе не остаться в живых. Стоит ли это такой жертвы, решать тебе одной.

— Стоит, — доверительно сказала я, сияя от наслаждения.

— И я надеюсь на это, милая. И я надеюсь.

Мне потребовалось почти сорок лет, чтобы понять всю силу этих слов.

А тогда я сказала, не до конца понимая зачем:

— Тетушка Елена, а сами-то вы во что верите?

Уголки ее губ изобразили знакомую многозначительную улыбку.

— Я верю в то, что у меня достанет силы выжить, — ответила она, а затем неожиданно добавила: — Ты пообещаешь мне одну вещь?

— Конечно.

— Что бы ни случилось, не суди меня слишком строго. Постарайся понять…

— Обещаю, — удивленно сказала я. — Но что?!

— Ты пообещала, — ответила она, — и этого достаточно…

…Я лениво повернулась в постели, по-прежнему полусонная. Доносившийся с улицы утренний шум показался на удивление громким: грохот повозок, разъезжавших туда-сюда; чьи-то сапоги, неожиданно затопавшиепо мостовой; беспокойные голоса, затеявшие незлобную перебранку, и где-то вдали повторившийся несколько раз сигнал рожка. Затем раздался голос уличного глашатая — разобрать, о чем он там вещает, как всегда, невозможно. Я зарылась головой в подушку.

— Сафо!

— Ох, отстань от меня, Мега!

— Слушай, происходит что-то важное!

— Ну и что?

— Прислушайся.

Я с трудом открыла глаза. Мега склонилась надо мной. Ее длинные непричесанные черные волосы свесились мне на лицо; в широком вырезе свободной ночной сорочки выглянули ее неразвитые девчоночьи груди, увенчанные бледными сосками. Я тут же села на постели. Внизу, у подножия храма, где-то близ рынка, глашатай продолжал о чем-то вещать. Мега подошла к окну и растворила ставни.

— «…Поскольку так называемый Совет Благородных, — вещал глашатай, — сам объявляется распущенным, в городе Митилена вводится военное положение до тех пор, пока все бунтовщики и враги государства не будут схвачены. А посему на время военного положения названный Мирсил, вождь народа, наделяется чрезвычайными полномочиями, включая право уголовного наказания, до срока, когда избранный городской Совет возьмет власть в свои руки. Далее настоящим объявляется амнистия всем, кто словом и делом поддерживал во время изгнания Мир-сила узурпировавшее власть правительство, если они проклянут публично свои былые взгляды или принесут клятву верности названному Мирсилу… включая сюда тех помощников, которых он может, при законном сложении с себя полномочий, назначить на высшие посты…» — На этой последней фразе глашатай замешкался, чтобы набрать воздуху. Я попросила Мегу затворить ставни — в спальню врывался сквозняк.

— Но я хочу дослушать.

— Тебе что, мало? — выдохнула я, сама удивляясь собственной ярости. — Все то же, что и десять лет назад. Правительство торгашей!

Мега захихикала:

— Ты рассуждаешь точь-в-точь как твоя мамаша, — сказала она.

— Ну а мне хочется самой пойти посмотреть, — объявила Телесиппа; ее белокурые косы так и рассыпались по плечам, она выглядела куда старше своих двенадцати. — Тут такое происходит, а вы только сидите и треплетесь! — Она выскочила из-под одеяла, вытянув пальцы ног. — Праксиноя! — позвала она.

С недавних пор мы, достигшие отроческих лет, получили в свое распоряжение одну на всех молодую рабыню по имени Праксиноя. Это была крепко сложенная, с флегматичным взглядом девушка восемнадцати лет от роду, сицилийская гречанка из какой-то деревни близ Сиракуз. Она была рождена в неволе и продана разорившимся хозяином. Мы все — хоть, если честно, скорее умерли бы, чем себе в том признались — немного побаивались ее. Когда тебе четырнадцать, а ей восемнадцать, четыре года, согласитесь, большая разница. К тому же Праксиноя была крупная, мускулистая девушка, готовая ответить на любой вызов жизни. Ей отвели небольшой угловой чердак, прежде служивший нам кладовкой; и вот в первый раз в жизни я вошла туда не постучавшись (а впрочем, что это за блажь такая — стучаться в дверь рабыни?!). Она стояла в старом тазу, расставив ноги шире плеч, во всей своей величавой, ослепительной наготе; на плече у нее балансировал кувшин с водой, крупные капли поблескивали на полных, налитых грудях.