Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра

• Название: Под знаком змеи.Клеопатра
• Автор: Зигфрид Обермайер
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0636-3

Имя Клеопатры до сих пор звучит захватывающе и волнующе. Легендарная египетская царица, вершившая историю, образованная и смелая, великодушная и расчетливая, — она не утратила своего очарования и по сей день.

Под пером Зигфрида Обермайера история оживает. Автор ведет повествование от лица личного врача Клеопатры, и благодаря этому сквозь великие события проступает драма женщины, обожествляемой современниками, которая со всеми ее чувствами и страстями была всего лишь смертным человеком.

---

Скажу еще несколько слов о моей спутнице Натаки. Мне не хотелось бы больше называть ее рабыней, потому что она довольно быстро научилась всему, что полагается делать жене, хотя, правда, исполняла это несколько небрежно и как бы между делом. Я имею в виду, что жаркое было иногда подгоревшим, овощи переваренными, а суп подавался уже остывшим. С чистотой у нее тоже не всегда было ладно, хотя она и очень старалась. Почему так получалось? Просто Натаки была истинное дитя муз Терпсихоры и Мельпомены.

Моя ложь дяде о том, что моя рабыня предназначена для Серапейона, оказалась почти пророческой, как выяснилось во время посещения этого знаменитого святилища. Некоторые представления о нем остались у меня еще с детства, но взрослый человек многое видит по-другому.

Центральный храм построен на искусственной насыпи, к его главному входу ведет сто ступеней, затем через внешние дворы, залы с колоннами и внутренние дворы вы проходите к Селле, где стоит монументальная статуя Сераписа работы Бриакса. Он похож на Зевса, с пышными волосами и бородой, на голове он держит калатос — меру зерна. В левой руке у него посох, а правая касается Цербера, трехголового пса преисподней. Таким образом, скульптор упомянул обо всем, что подвластно этому греческо-египетскому богу. Его сходство с Зевсом указывало на то, что он отец богов, мера зерна — на то, что он покровительствует земледелию, а Цербер — на власть над потусторонним миром, потому что под именем Серапис подразумевался также бог мертвых Осирис.

Мы пришли как раз накануне одного из многих посвященных Серапису праздников. Во внешнем переднем дворе танцовщики и танцовщицы под музыку и пение готовились к завтрашнему торжеству, и посмотреть на это могли все желающие. В конце концов сюда набилось так много зевак, что служителю пришлось закрыть ворота.

Натаки нетерпеливо подпрыгивала, ей ничего не было видно из-за стоящих впереди людей. Стоило мне отвлечься, как она отпустила мою руку и проскользнула вперед, где можно было рассмотреть все как следует.

С того самого дня Натаки не давала мне покоя. Я должен был узнать в храме, не нужна ли им еще танцовщица, кроме того, она могла бы еще петь и играть на кифаре.

— Натаки, — сказал я, — ты моя рабыня, и я не намерен тебя отдавать. Кроме того, ты еще не очень хорошо говоришь по-гречески, к тому же и твоя темная кожа может помешать.

Она стояла совсем впереди и видела среди танцовщиц двух или трех девушек с темной кожей. Ее греческий день ото дня становился все лучше, а ее нежный голос часто хвалили еще в Напате. Она ведь останется моей рабыней, даже если будет время от времени танцевать в храме. А бог за это будет к нам благосклонен.

Через несколько недель я сдался. Верховная танцовщица Серапейона приняла нас весьма благосклонно. Нет, черная кожа не будет препятствием: Серапис — это бог всех египтян. Сейчас пока у них достаточно нубийских танцовщиц, но это может быстро измениться.

Потом она проверила Натаки в танце, пении и музыке и кивнула:

— Прекрасное тело, хорошие способности, но нужно будет еще многому научиться. Я занесу Натаки в наш список и потом сообщу тебе, Олимп.

Натаки была довольна, а я не очень серьезно воспринял это обещание. Но прошло совсем немного времени, и Натаки стала ученицей. Каждый третий день она ходила в Серапийон и была несказанно горда своим длинным белым одеянием и тем, что на улице ей почтительно уступают дорогу — ей, маленькой рабыне!

Как ни странно, при этом она стала уделять хозяйству больше внимания: теперь редко что-нибудь подгорало и в доме стало значительно чище. Она как бы благодарила меня за мое согласие, и ночи у нас были такими же радостными и страстными, как и всегда.

Одевшись во все самое лучшее, 9 апреля по римскому календарю я подошел к воротам Брухейона — правительственного квартала. Он располагался на мысе полуострова Лохиада, к северу и востоку от Большой Гавани. Площадь его составляла восемьдесят пять стадий — это было почти треть города. Пока по приказанию Клеопатры перестраивали дворец ее отца, она жила в бывшей резиденции своего утонувшего брата.

Там она и приняла меня около полудня, в окружении друзей и придворных.

Теперь я увидел Клеопатру-гречанку. Она понравилась мне больше, чем тогда, в Сиене, когда ее лицо было скрыто под толстым слоем грима. Ее облик и сейчас стоит у меня перед глазами. Она была почти не подкрашена, волосы ее были собраны в узел, и единственным знаком ее достоинства был тоненький золотой обруч на лбу, украшенный спереди изящной змейкой. Она устремила на меня свои лучистые темно-серые глаза:

— Видишь, Олимп, наша встреча произошла раньше, чем думали мы тогда, в Сиене. Ты приехал как посол правителя Мерое? Расскажи мне об этом подробнее.

Я описал ей в общих чертах, что произошло, решив, по совету отца, придерживаться правды. Когда она спросила меня о нем, я ответил:

— Он предпочел долгому нелегкому путешествию почетный титул личного врача в Мерое. У него не очень хорошее здоровье, и для него лучше сухой южный климат.

Правительница слегка кивнула:

— Я понимаю. Ну а теперь покажи наконец, что ты прячешь под своим плащом?

Все засмеялись, и я слегка покраснел. Она велела прочитать послание правителя, затем сказала, что хочет ответить на него подобающим образом. Взяв протянутую мной печать фараонов из лазурита, она явно обрадовалась и без труда расшифровала картуши с именем фараона Вахкаре Бакенринефа и объяснила друзьям, что греческие историки называют его Бокхорис.

— Ну а теперь о тебе, Олимп.

Это имя, сказала она, не подходит ко мне, ученику Гиппократа. С этих пор при дворе я буду Гиппократом, врачом, а прежним именем меня будут называть, только если я чем-нибудь провинюсь.

Она прошептала что-то на ухо секретарю, и тот мгновенно исчез. Потом она стала расспрашивать меня о Мерое, и время пролетело незаметно. Вдруг дверь открылась, и появился наварх. Он передал слуге свою трость и прихрамывая подошел ко мне.

— Лучше не выходит, — сказал он, извиняясь, — но я все еще стою на своих собственных ногах, и за это я хотел бы еще раз поблагодарить тебя, Олимп.

— Мы только что дали ему почетное имя Гиппократа, — вмешалась правительница. Наварх сел — только он имел право делать это, не спрашивая особого разрешения.

— Я служу живым укором твоим коллегам, которые тогда хотели отрезать мне ногу.

Клеопатра небрежно кивнула:

— Пора отправить их на покой. Я хочу, чтобы мой двор стал моложе. Начинается новое, лучшее время! От тебя, Гиппо, я жду, чтобы ты стал учителем в мусейоне, эта должность придает врачу вес и уважение. Ты не побоялся того, на что не отважился никто из твоих старших коллег. Я люблю смелых, дорогой Гиппо.

Я поклонился:

— Может быть, уважаемые учителя в мусейоне сочтут меня слишком юным, но я последую твоему совету, царица.

— Ты не пожалеешь об этом, мой Гиппо.

На этом аудиенция закончилась, но я получил приглашение на симпосий, который Клеопатра и Юлий Цезарь устраивали для своих друзей перед совместным путешествием на юг.

Против ожидания, на праздник был приглашен только совсем небольшой круг греков, египтян и римлян — всего двадцать или тридцать мужчин и женщин.

Юлий Цезарь сидел не слишком далеко от меня. Каждый, кто видел его хоть раз, уже не забудет его облика.

У него было худое лицо, две глубокие морщины пролегли от крыльев носа к узкому, слегка искривленному рту. Под высоким лбом мыслителя сверкали умные темные, но слишком близко посаженные глаза, смотревшие одновременно недоверчиво и саркастически. Его нос был таким же, как у Клеопатры, — узким и тонким.

Я не принимал участия в разговорах, потому что совсем оробел в присутствии Цезаря. Внезапно я заметил, что острый взгляд его темных глаз устремлен на меня.

— Твой новый гость, басилисса, молчалив как рыба. Я слышал, что ты приехал из Нубии, молодой врач, расскажи нам немного о ней.

— Хорошо, господин, — пробормотал я, в смятении обдумывая, что было бы интересно услышать Цезарю. Наконец я кое-как начал, описал правителя и его жену, рассказал о лечении кронпринца.

— Стоп-стоп, — прервал меня Цезарь, — об этом я хотел бы услышать подробнее. Ты и твой отец действительно вновь ломали ногу, хотя она уже срослась, пусть даже криво и неправильно?

— Мы сделали это по желанию правителя, господин. Это очень опасная операция, и я бы на нее не отважился. Но в данном случае…

Цезарь засмеялся и взглянул на Клеопатру:

— Желание правителя является приказом, не правда ли? Мы, римляне, не любим, когда нам приказывают, поэтому Мы отказались от правителей еще несколько столетий назад.

— Но, Цезарь, — улыбнулась в ответ Клеопатра, — даже в республике должен быть кто-то, кто приказывает, что делать. Народу нужна твердая рука.