Ружка Корчак - Пламя под пеплом

• Название: Пламя под пеплом
• Автор: Ружка Корчак
• Издательство: БИБЛИОТЕКА-АЛИЯ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1977

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Автор этой книги, Ружка Корчак, родилась в Польше в городе Плоцке. С ранней юности она — член сионистского молодежного движения "Хашомер хацаир".

В начале Второй мировой войны попала в Вильнюс и оставалась там до момента ликвидации Вильнюсского гетто, где была членом руководящего звена "Хашомер хацаир".

Сражалась в партизанских отрядах в Рудницких лесах и была одним из руководителей боевой организации партизан ЭФПЕО (ФПО — Ферейнигте партизанер организацие).

После освобождения Вильнюса была направлена в Румынию для проверки сообщения о возможности репатриироваться оттуда в Эрец-Исраэль и для создания пунктов нелегального перехода границ. Сумела добраться до Румынии и, установив контакты с организаторами нелегальной алии, направилась в Эрец-Исраэль. Прибыла в страну 12 декабря 1944 года.

Ружка была первым уцелевшим свидетелем Катастрофы, прибывшим из Литвы в Эрец-Исраэль.

Вначале она — член киббуца Эйлон, где ею написана книга "Пламя под пеплом", а затем — киббуца Эйн ха-Хореш.

Работает преподавателем в средней школе в своем киббуце. Она член правления издательства "Морешет" — мемориального музея им. Мордехая Анелевича

---

В НАРОДНОЙ СТОЛОВКЕ НА УЛИЦЕ СТРАШУНЬ 2, ОРГАНИ-

ЗОВАННОЙ юденратом, ежедневно отпускают суп беднякам гетто. Суп раздают раз в день, в обеденное время, но очередь собирается чуть свет. Десятки жалких, до ужаса исхудалых фигур безропотно проводят во дворе многие часы в ожидании миски горячего, большей частью, просто горячей воды, в которой летом плавает немного крупы, а зимой — огрызки мерзлой капусты.

Но столовка знает не только крики голодных людей да звон пустых мисок. Директор столовки — Соломон Энтин. Благодаря ему мы можем пользоваться помещением по ночам. Как это выручало нас впоследствии! Жалкая столовка превратилась в один из центров нашей работы.

Поздним вечером, когда большинство усталых жителей гетто уже забылось сном, один за другим прокрадываемся мы в маленькую комнату, которая здесь служит конторой, запираем за собой дверь, зажигаем свет. Лампочка разгоняет ночные тени и освещает рослые фигуры Мордехая Тенненбаума и Соломона Энтина, мужественное лицо Янджи и совсем еще детское личико Ривки Медайскер.

Янджа — спец по подделке удостоверений. Беззаветно предан он общему делу. В движении Янджа славился своим артистическим и музыкальным талантом, организацией хоров и ансамблей. Теперь он присаживается к столику, раскладывает свои инструменты и удостоверения, изучает фотографии наших "арийцев" и берется за дело, работая без передышки, с огромным напряжением. Трудно поверить, что это — тот самый Янджа, артист и певец...

На бланки старых свидетельств, подчищенных Ривкой, Янджа клеит новые снимки, мастерски дорисовывает недостающие полукружия "настоящих" печатей. В итоге у нас на руках имеются первоклассные удостоверения, не вызывающие никаких подозрений. Каждый такой документ проходил затем через множество рук и многие глаза тщательнейшим образом проверяли каждую деталь.

Все мы стали крупными "специалистами" в этой области. С первого же взгляда мы могли определить, новое свидетельство или старое, прошло оно "химчистку" или нет. Каждую печать мы изучали как опытные эксперты, и, в конце концов, наши мастера достигли такого совершенства, что даже нам самим нелегко было установить подделку.

Со временем благодаря этим документам в городе жили и работали родовитые, до седьмого колена, поляки-католики:

Эдуард Борковский (Эдек), Ян Станкевич (Соломон Энтин), а также караим Тамаров (Мордехай Тенненбаум).

На заседаниях координационного комитета решено было снабдить всех товарищей поддельными удостоверениями на случай акции или депортации.

А в гетто царит относительное спокойствие. Вот уже некоторое время не происходит ничего из ряда вон выходящего. Люди, пользуясь передышкой, начинают налаживать жизнь, проявляя при этом незаурядную волю и талант.

По инициативе учителя Олицкого в гетто основана школа. Здесь дети проводят большую часть дня до возвращения родителей с работы. Повсюду организованно борются с антисанитарией. На улицах продают кипяток для заварки чая.

А по вечерам можно уже видеть толпы гуляющей молодежи, заметить подчас и влюбленные пары. Их юные, полные жизни лица особенно выделяются на сером фоне. И бьет по сердцу их немой крик: мы молоды, верните нам весну нашей жизни!..

На улице Страшунь 6 находится книгохранилище "Мефицей-Хаскала". Немцы разрешили сосредоточить здесь книги из остальных библиотек. И люди читают. Здесь постоянно длинные очереди, причем многие становятся завсегдатаями.

А на воротах гетто большая вывеска, прибитая гитлеровцами:

"ЭПИДЕМИЯ! ВХОД ВОСПРЕЩЕН!"

Под нею вторая вывеска, и буквы поменьше:

"Евреям запрещается вносить продукты питания и топливо.

За нарушение — расстрел!"

В гетто начинаются браки... "шейнов". Поскольку обладатель "фахарбейтершейна" имеет право содержать семью — жену и детей, многие регистрируются фиктивно. Поначалу эти браки носят только "семейно-дружественный" характер: сыновья записывают своих матерей как жен, есть отцы — ровесники своих детей. Много таких супружеских пар, где жена замужем за посторонним, у которого есть "фахарбей-тершейн", в то время как ее настоящий муж тоже ищет себе привилегированную с "шейном", согласную зарегистрироваться с ним...

Вскоре эти браки начинают служить источником спекуляции. За регистрацию требуют платить наличными и золотом. Цена на владельцев "шейнов" головокружительно растет. Люди снимают с себя последнее, продают все подчистую, чтобы заплатить за регистрацию. И если набирают нужную сумму, покупают "шейн".

Настал Судный день. Первый в гетто. На рассвете все рабочие ушли на свои объекты. В старых полуопустошенных синагогах, на частных квартирах истово молятся старики.

Не знаю, правда ли, или мне только померещилось, будто взмыл над городом слитный, могучий крик смертного плача:

Боже, за что ты меня отринул!..

После полудня по всем дворам забегала еврейская полиция, приказывая мужчинам выходить из домов и собраться на улице. В гетто вошли немцы. Пришли якобы установить, кто не вышел сегодня на работу. Начались обыски. Нескольких евреев избили. Орали, издевались, потом убрались восвояси, никою не забрав. Гетто глубоко вздохнуло. В измученных сердцах затеплился лучик надежды: может, одним страхом и отделаемся?

В сумерках вернулись мужчины. На местах работы ничего не стряслось. Люди повеселели. В воротах разрешают проносить больше продуктов, чем обычно. Вернулись с молитвы старики, ослабевшие, истомленные постом, но приободрившиеся.

К ночи, когда после дневных треволнений воцарился покой, гетто было окружено немцами и литовцами. Тысячи людей заметались в кромешной тьме. Женский плач, крики. Что происходит, чего хотят немцы?.. Кто без "шейнов", кинулись в "малины", прекрасно понимая, что в любом случае первые жертвы — они. Да и обладатели "шейнов" раздумывают, не лучше ли им попрятаться. Панику усиливает еврейская полиция, которая издает противоречивые приказы и распространяет неверную информацию. В гетто вошли литовцы.

В этот момент у большинства наших товарищей не было "шейнов". В последнюю минуту, когда гетто уже окружили, все по собственной инициативе собрались в комнатке на улице Страшунь. В такие мгновения люди судорожно льнут друг к другу.

В комнате почти весь наш актив. С нами и Хайка, она пришла в гетто накануне. Нет у нас никакого убежища, ни одной "малины", а сейчас искать поздно.

В последний момент, когда уже нечего было терять, все собравшиеся втиснулись в нашу комнатку в самой глубине квартиры. Дверь замаскировали найденным у соседей тяжелым дубовым шкафом. Скрыв таким образом наличие комнаты, с бьющимися сердцами принялись ждать развития событий. Я с Виткой осталась в пустой квартире. У нас тоже не было "шейнов". Но ведь нельзя было оставить всю квартиру без единой живой души — это вызвало бы у немцев подозрение и начался бы обыск.

А дело принимало скверный оборот. Приказ гласил, что все обладатели "фахарбейтершейнов" должны собраться с семьями у ворот для перерегистрации, а те, у кого "шейнов" нет, — немедленно отправляться во Второе гетто.

Литовцы входили в квартиры, вытаскивали прячущихся, выстукивали стены, взламывали полы. И где бы они ни появлялись, раздавались крики и плач депортируемых.

По такому пронзительному крику, просверлившему тишину нашей квартиры, мы поняли, что они рядом и вот-вот войдут.

А вдруг — чудо, вдруг пройдут мимо?!..

Внезапно мы сорвались с места. До этого мгновения мы не обменялись ни единым словом. Надо посмотреть, что происходит. Сидеть так и ждать — этого нельзя больше выдержать. Двор был погружен во мрак, ни души, но мы точно знали, что литовцы рядом, они где-то здесь. А может, были и ушли?! Да нет, это было бы слишком большим счастьем. Мы начали подниматься по ступенькам и наскочили на них на лестничном пролете первого этажа, откуда они вывели нашего соседа. Сердце упало. Конец, и некому будет даже рассказать. И тут мы заговорили с ними — на авось, терять-то все равно нечего. Невинно спрашиваем, должны ли жены полицейских тоже регистрировать "шейны"? Мы жены полицейских и слыхали, что на нас это не распространяется. Говорим, а внутри озноб — вдруг сейчас потребуют показать "шейн".

— Почему здесь вертитесь? - пробурчал один, а другой жестко спросил:

— Что вы здесь делаете?

Мы затянули ту же песню: жены полицейских, тут живем. Вглядываются в нас, изучают. Колеблются. В глазах хмурое недоверие. И вдруг:

— Жены полицейских — марш по квартирам! Нечего вам здесь!

Ноги у меня подкашиваются. Собираю последние силы, чтобы уронить: наверху только квартиры полицейских, и сейчас там никого нет.

Молча мы вернулись наверх, в наши пустые комнаты, в которых еще стыл страх, не осмеливаясь нарушить их кладбищенское безмолвие. Мы боялись собственного голоса, боялись подумать, что удалось-таки спасти жизнь...