Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 1

• Название: Картины из истории народа чешского. Том 1
• Автор: Владислав Ванчура
• Издательство: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-280-01392-7

Прозаический шедевр народного писателя Чехо-Словакии Владислава Ванчуры (1891–1942) — «Картины из истории народа чешского»— произведение, воссоздающее дух нескольких столетий отечественной истории, в котором мастер соединяет традиционный для чешской литературы жанр исторической хроники с концентрированным драматическим действием новеллы. По монументальности в сочетании с трагикой и юмором, исторической точности и поэтичности, романтическому пафосу эта летопись прошлого занимает достойное место в мировой литературе.

В первый том включены «Картины» — Древняя родина, Государство Само, Возникновение Чешского государства, Великая Моравия, Обновитель, Космас, Рабы, Крестьянский князь.

На русском языке издается впервые, к 100-летию со дня рождения писателя.

---

Так, безжалостно грабя народ, собрал Владислав несметное богатство. Товары он продал, а золотом, вырученным за них, наполнил дважды по девять ларцов и отправил их Барбароссе с просьбой перестать гневаться на Бедржиха Чешского и отвернуться от Ольдриха и его братьев.

Четыре недели ехали возы в Майнц, и еще пять недель ждал Владислав ответа. Он гласил:

«Король, ты посылаешь мне этот дар несомненно для того, чтобы сломить мою волю. Ты дурной вассал и безумный король, если веришь в нечто подобное, ибо слово, единожды сказанное, не может быть взято обратно Итак, приказываю тебе и решительно на этом настаиваю: отвори темницу князя Собеслава, брата преданнейшего моего друга Ольдриха и сына Собеслава I».

СВОБОДА

В 1173 году после тринадцати страшных лет вышел Собеслав из заточения. Тринадцать лет не сидел он в седле. Тринадцать лет не касался поводьев. Тринадцать лет дышал воздухом жалких келий. Он утратил уже осанку опытного наездника, лошадь под ним шарахалась, шла неровно, словно ее плохо взнуздали, а лицо князя пылало от прикосновений ветра. И все же Собеслав был счастлив. Всюду, где он проезжал, всюду, где люди только успевали прослышать — кто это там едет, народ стоял вдоль дороги и выкрикивал его имя. Ни одного короля, ни одного победителя не встречали с большей радостью.

Когда Собеслав доехал до предместья Праги, на дорогах столпилось уже столько народа, что князю пришлось остановиться. Тут Ойирь ухватил его коня за узду и вскричал срывающимся голосом:

— Наш государь вернулся! Пробил его час!

Рассказывают — и похоже, что много людей трезвого ума в это поверили, — будто возглас этот исходил не из уст Ойиря, а несся с облака. Еще повествуют, будто не Ойирь вел княжеского коня под уздцы, а какой-то отрок, в точности похожий на Собеслава тех давних лет, когда его родной брат Владислав стоял в Садской перед собранием дворян.

После радостной встречи отправился Собеслав, босой, в церковь и долго молился там. Затем с величайшим смирением прошел он к королю и племяннику своему, Бедржиху. Тот вместе со своим сыном отвел ему помещение, и Собеслав улегся на покой. Он уже спал, когда его разбудил какой-то шорох. Собеслав сел на ложе и различил перед собой фигуру юноши.

— Кто тут? — спросил князь.

— Я слуга, — ответил юноша. — Помогаю поварам на кухне, а послали меня твои друзья — предупредить. Недоброе замыслил король: он хочет ослепить тебя.

— Ах! — вздохнул князь. — Знать бы мне только, где Ойирь!

— Кастелян изменил королю и привел Ойиря. Он ждет тебя в подградье, а с ним десять всадников.

Тогда оба тихонько отворили дверь и на ощупь в темноте прошли по коридору мимо стражей, которые ничего не желали видеть.

На другой день Собеслав пересек имперскую границу и нашел прибежище в Германии.

СЕЙМ

Фридрих Барбаросса созвал сейм в Гермсдорфе. Владиславу и Бедржиху Чешскому предстояло там ответить за свои деяния. Они приветствовали всех присутствующих — кроме своих недругов, коими были Собеслав и Ольдрих. Когда все расселись, заговорил император: — Я, Фридрих, кесарь Римский, охранитель права. Печалюсь я и наказываю властителей, когда по их вине ущемляется право, и веселюсь, когда право чтят и исполняют до последней буквы. С этим чувством справедливости обвиняю короля Владислава в том, что он, вопрекп закону и обычаю, одной лишь своей волей передал власть сыну своему, нимало не считаясь с тем, что нет на это ни утверждения императора, ни согласия чехов. Далее обвиняю Бедржиха Чешского в том, что он правил страной как самозваный государь.

Затем император выслушал участников сейма и вынес решение: лишить Бедржиха Чешского власти и в будущем никогда чешскому властителю не носить звания короля.

Когда Барбаросса кончил речь, внесено было пять знамен, и, передав эти знамена Ольдриху, кесарь отдал Чехию ему в лен.

Тут взгремели литавры, затрубили трубы, поднялись крики; возгласы славы недругу оглушили Владислава. Пала на него тень безмерного унижения. Вдовьим покрывалом окутал его позор. Он чувствовал, что умирает.

Ольдрих же просил императора снять с его плеч бремя власти и передать его Собеславу.

Что руководило им — мягкость или любовь? Опасался принять оскверненное наследство? Не хотел пройти мимо того, что кесарь пренебрег выбором дворян? Или пришло ему в голову, что права старшего брата переходят к тому, кто рожден вторым? А может, он прислушивался и к голосу народа? Чувствовал себя слишком слабым? Желал избежать раздоров? Или, измерив глубину падения Пршемысловичей, уже не надеялся на успех?

ВЛАСТЬ

В сентябре 1173 года Собеслав вступил на чешский престол. Было ему сорок пять лет, но долгое заточение, изгнание и лишения делали его старше. Волосы его поседели, и смирение воцарилось в его сердце. Тем не менее он вовсе не походил на старика, согласного со всем. Он не был пленником своей доброты. Не складывал рук, не хотел отойти от борьбы и всей душой признавал твердость, что разит мечом и защищается против кривды.

Итак, по древнему обычаю был Собеслав торжественно возведен на трон и стал править; но когда он занялся будничными делами, выяснилось, что казна Пражского града зияет пустотой. Князь вызвал своих приближенных и управляющего казной. Те принялись причитать, жалуясь на оскудение.

— Государь, — сказал один из них. — Нам не из чего платить, на дне сундуков осталось разве несколько серебряных монет. Назначь новую дань! Обратись к доброму народу, который так хорошо тебя встретил. Потряси крестьян — и денег наберется более чем достаточно!

— Замолчите! — ответил князь. — И оставьте в покое крестьян! Я пришел не для того, чтобы отбирать у них последнюю овцу.

Он распорядился заложить некоторые княжеские драгоценности, а чтобы умножить впоследствии свои доходы, отправил множество людей в пограничные области и дал им там землю. Люди эти нашли пропитание себе в тамошних лесах, начали поднимать целину и строить селения. Князь помогал им, и они с охотою, по закону платили ему десятину.

Насколько этот крестьянский князь чтил справедливость, сказалось и после смерти бывшего короля Владислава. Этот заклятый враг Собеслава скончался вскоре после Гермсдорфского сейма в Тюрингии в родовых владениях супруги своей Юдиты. Смерть настигла его в унижении, и все были уверены, что погребут его в чужой земле как сверженного короля, как человека, потерявшего все.

Когда разговор об этом зашел при князе, Собеслав ответил так:

— Смерть — примирительница всякой злобы. Что значит теперь мой спор с королем? Ничего! Ничего! Он очень долго держал меня в заточении, и все это время я его ненавидел; и если б злоба моя могла воплотиться — более пятнадцати лет лежал бы он в подземелье, скованный по рукам и ногам. Ах, я могу сказать, что не был я милосерднее в помыслах, чем король в делах. Прощаю ему и прошу у него прощения.

Слыша такие речи, вельможи переглядывались за спиной Собеслава и понимающе пожимали друг другу руки. В этих переглядываниях и пожатиях таился вопрос: что же это за государь, который отступает и боится уже мертвого противника?

Собеслав отлично понял знаки, которыми обменивались придворные, но пренебрег ими. Он повелел устроить пышный погребальный обряд и похоронил Владислава с величайшими почестями в Страговском монастыре.

У гроба бывшего короля собралась знать со всей страны. Когда отзвучали песнопения и кончился обряд, и епископ погасил погребальные свечи, вельможам предложено было явиться в Град. Но, видимо, некоторым из них не по вкусу была такая обязанность; а может быть, и по большей дерзости пять — десять самых гордых рыцарей остались во дворе. Стояли кружком, отчитывали слуг и, беседуя меж собою, расспрашивали Конрада Штурма, служившего кастеляном в крепости Примда, о заточении Собеслава. Бедняга поначалу отвечал сдержанно. Не по себе ему было; он живо чувствовал, что было бы куда разумнее спрятаться где-нибудь в уголке, но благородные господа, приведшие его к королевскому замку, клали ему на плечи руки и тем настолько его ободрили, что в конце концов он стал глядеть орлом.

«Что может со мной статься? — думал он. — Меня защитят вельможи, которые все вместе могущественнее князя. Тем более, государь обещал мне безнаказанность. Удивительно ли после этого, что я пользуюсь дарованной мне свободой?»

Такие соображения развязали Конраду язык, и он стал рассказывать о страданиях Собеслава, об отчаянии, временами охватывавшем его, и вельможи, поглядывая на окна замка, смеялись и обнимали кастеляна, давая ему всякие шуточные прозвища.