Алексей Литвин - Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг.

• Название: Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг.
• Автор: Алексей Литвин
• Издательство: ООО «Издательство «Эксмо», 2004 © ООО «Издательств ««Яуза»
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5-87849-164-8

Книга профессора Казанского университета Алексея Литвина посвящена малоисследованной теме — карательной политике красных и белых правительств против сограждан. Исследование основано на неизвестных ранее материалах из архивов бывшего КГБ СССР и других, прежде закрытых архивохранилищ.

Тех, кто прочтет эту книгу, ждет немало неожиданного. Это и секретные репрессивные акты ВЧК, и достоверные факты о покушениях и убийствах политических противников той поры. Вы узнаете, что не Каплан стреляла в Ленина, и имена убийц Николая II, а главное, кому все это было нужно. Вы убедитесь в том, что террор тех лет породил Большой террор 30-х годов. Прочтите эту книгу: Вы не напрасно потратите время!

---

За год на территории с населением в 400 тысяч жителей только через архангельскую тюрьму прошло 38 тысяч арестованных. Из них было расстреляно 8 тысяч и более тысячи умерло от побоев и болезней. В пяти тюрьмах Мурманска содержалось не менее тысячи заключенных, а кроме того, были еще концлагеря смерти на безлюдном острове Мудьюг.

«„Белый террор“ — мы возьмем только Северную область, — писал А. И. Потылицин, — в руках ставших у власти буржуазии и интервентов стал системой управления, так как положение белых было неустойчивым». П. П. Рассказов, прошедший архангельскую губернскую тюрьму, мудьюгскую каторгу и, в качестве заложника, тюрьмы Франции, подчеркивал, что ни эсеры, ни меньшевики, ни различного рода социалисты не давали никаких гарантий не оказаться в тюрьме, а там издевались как хотели. Рассказов описал все эти ужасы достаточно красноречиво[293]. Подобных и иных примеров множество. Их сопоставление между собой и сравнение с карательной политикой советской власти позволяет признать их определенное сходство.

В 1918 г. в России существовало не менее двух десятков различных правительственных режимов, советский — один из них. Видимо, говоря о том времени, следует отказаться от устоявшегося мнения о том, что в октябре 1917 г. было создано государство, политике которого было обязано подчиняться все население России. Это право еще нужно было завоевать в годы гражданской войны. В 1918 году сторонники Учредительного собрания считали себя высшей законно избранной властью страны, а большевиков — узурпаторами, захватчиками власти. Естественно, что эсеры (за исключением левых) считали себя правительственной партией, ведь им принадлежало большинство мандатов избирателей Учредительного собрания. Отсюда политические режимы, установившиеся в то время в стране, весьма сопоставимы по преимущественно насильственным методам решения вопросов организации государственной власти, по отсутствию в их действиях понимания цены человеческой жизни как таковой, по стремлению к диктатуре.

Разумеется, можно говорить об аналогах со временем якобинства[294], с опорой в действиях на теоретические доктрины, максимализме и экстремизме. При этом апологетами режимов будут найдены исторические параллели и оправдания своим действиям, борьбе за власть, но не за жизнь людей, не за права личности.

«Принципом демократического правительства, является добродетель, а средством, пока она не установится, — террор», — говорил в конце 1793 года Робеспьер, желавший гильотиной переделать французов в общество, полное добродетели. «Успех революции — высший закон, — подчеркивал Г. В. Плеханов на II съезде РСДРП. — И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или иного демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться»[295].

На подобные принципы опирались тогда и красные, и белые, и левые, и правые в своем неистовом, неистребимом желании завоевать и удержать власть. Обвинения конфронтирующих сторон в адрес друг друга напоминают эпоху «кровной мести» и выглядят неубедительно. Проиллюстрируем это несколькими диалогами.

М. Лацис, чекист: «На белый террор жизнь заставила ответить красным террором».

B. Лебедев, правый эсер, член Военного штаба при правительстве Комуча: большевики расстреляли мирную демонстрацию, направлявшуюся в день открытия Учредительного собрания к Таврическому дворцу. «Итак, война была объявлена официально. И уже началась, не мы ее начали. Ее начали те, кто разогнал Учредительное собрание, кто заключил позорный мир и одновременно с германцами расстреливал инакодумающих противников».

М. Лацис: «В припадке отчаяния эсеры стали развивать самый ужасный белый террор. На фронте это сказалось в чрезвычайных жестокостях, проявленных чехословацко-белогвардейскими частями. Был дан приказ — пленных не брать! И пленных не брали. Даже больных в лазаретах убивали».

Из резолюции 2-го съезда горнорабочих Западной Сибири (начало июля 1918 г.) о действиях Сибирского правительства: «Прикрываясь лозунгами гражданских свобод, оно держит в тюрьмах под уголовным режимом сотни рабочих за инакомыслие».

C. Мельгунов, бывший народный социалист, историк, эмигрант: «Жестокость повсюду порождали большевики — эти отрицатели всякой „буржуазной“ морали первые разнуздали гражданскую войну. На них лежит вина за дикость произвола, они морально ответственны за темные пятна междоусобной борьбы».

В. И. Ленин: «…довольно неумно порицать Колчака только за то, что он насильничал над рабочими и даже порол учительниц за то, что они сочувствовали большевикам. Это вульгарная защита демократии, это глупые обвинения Колчака. Колчак действует теми способами, которые он находит»[296].

Это верно не только по отношению к Колчаку, а к действиям всех правительств, функционировавших тогда в России, в том числе и советского. Каждое из них действовало так, как считало необходимым. И в этих действиях насильственного со всех сторон было очень много.

А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» пришел к выводам: 1) большевики захватили силою власть и вызвали гражданскую войну; 2) эсеры не были инициаторами гражданской войны, хотя и «не стали на колени перед Совнаркомом… Они продолжали упорствовать, что единственно законным было предыдущее правительство»; 3) террор против советской власти трижды обсуждался на ЦК с.-р. в 1918 г. и был трижды отвергнут (несмотря на разгон Учредительного собрания).

Можно сколько угодно иронизировать, как это делает Солженицын, на тему о том, что гражданская война началась потому, что «не все жители единовременно и послушно подчинились законным декретам Совнаркома»[297]. Эту идею даже можно продолжить — эсеры начали гражданскую войну и создали правительство в Поволжье, Сибири, на Севере потому, что не все население встало на защиту идеи Учредительного собрания и т. д. Над большевиками, левыми эсерами и правыми социалистами тогда в значительной степени довлели идеологические догматы, каждая сторона соглашалась на союз с другой только при условии полного подчинения себе. Признание большевиками прав на проведение государственного террора и поощрение подобных же действий конфронтирующей стороной не делали ее действия более нравственными. Гражданские войны нигде и никогда не велись в цивилизованных, правовых формах. С. П. Мельгунов признавал, что власть Комуча должна нести ответственность за все, что делалось от ее имени, а карательные экспедиции Комуча мало чем отличались от аналогичных актов других властей. Когда казанская рабочая конференция потребовала от комучевцев объяснения по поводу арестов членов конференции, В. Лебедев и Б. Фортунатов, представлявшие самарский Комуч в Казани, ответили: «Власть, исходящая из всенародного голосования, никаких требований от частных групп населения не принимает и впредь отнюдь не допустит, не останавливаясь для того перед мерами строгости»[298] Причем в Самаре находилась тогда большая часть ЦК партии эсеров во главе с В. М. Черновым, и эсеровский ЦК никак не предотвращал и не осуждал террор по отношению к различным слоям населения, инакомыслящим на захваченной территории…

Меньшевистский ЦК осудил действия И. М. Майского и своих поволжских коллег, а эсеровский — нет. Следовательно, убивать захваченных большевистско-советских работников эсеровский ЦК считал законным, а карание их коллег на советской территории — нет. Шла жестокая борьба за власть, и действия всех сторон были непредсказуемы. Эта борьба еще раз высветила беспочвенность любого террора. Хотя в то время правящая элита в стране сделала для себя вывод о его эффективности и превратила в обыденное явление, опираясь на самые разрушительные элементы общества.

Эсеры пытались не раз оправдать свои действия. Н. И. Ракитников писал о том, что «в столкновении Омска и Самары проявилась борьба двух программ возрождения России вне большевистской диктатуры и большевистского террора». С. А. Щепихин утверждал, что «террор и связанные с ним насилия… не входили в кодекс общего уклада белых». Английский журналист А. Рэнсом передал свой разговор в феврале 1919 г. с бывшим председателем самарского Комуча В. К. Вольским: «Я спросил его, что побудило его и тех, чьим представителем он был, покинуть Колчака и перейти на сторону советского правительства. Он поглядел мне прямо в глаза и проговорил: „Я скажу вам правду. Факты убедили нас, что политика представителей союзников в Сибири имела своей целью не поддержку Учредительного собрания против большевиков и немцев, а просто усиление реакционных сил за нашими спинами“»[299]. Но эти объяснения нельзя считать убедительными, поскольку они опровергаются фактами жестоких реалий. И в этом смысле террор и большевиков, и комучевцев, и колчаковцев был одинаково реакционным явлением — ведь убивали за право людей думать и жить не по предписанию свыше.