Филип Рот - Призрак уходит

• Название: Призрак уходит
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 5-367-01617-8

Одиннадцать лет назад известный писатель Натан Цукерман оставил Нью-Йорк ради уединенной жизни в горах. И вот он снова на Манхэттене, чужой всему и всем.

---

— Спустя сорок лет? Неужели за сорок лет не появилось никого, кто мог бы тебя успокоить?

— Разве это могло случиться?

— А разве могло не случиться?

— После него?

— Когда он умер, тебе было тридцать. Свести всю жизнь к одному эпизоду… Ты была молода. — Я удержался от вопроса: «Неужели все дальнейшее пошло прахом из-за каких-то нескольких лет?», так как ответ был очевиден: да, пошло прахом, всё до последней крохи.

— Продолжения быть не могло, — сказала она в ответ на произнесенное.

— Но что ты делала?

— Делала? Странное слово. Делала. Переводила книги: с норвежского на английский, с английского на норвежский, со шведского на английский, с английского на шведский. Вот что я делала. Но в основном просто плыла по течению. Плыла и плыла, пока мне не стукало семьдесят пять. Именно так и подошла к семидесяти пяти — дрейфуя. Но ты не дрейфовал. Твоя жизнь летела стрелой. Ты работал.

— И в результате дошел до семидесяти одного. Так или этак, дрейфуешь или летишь, конец один. И ты не побывала на той вилле во Флоренции с кем-то другим?

— Откуда ты знаешь про флорентийскую виллу?

— Он говорил со мной об этом в тот вечер. Так, отвлеченно, просто как о мечте. А потом — признаюсь — я подслушал, как вы разговаривали. Имел наглость подслушать той ночью ваш разговор.

— Как тебе это удалось?

— Меня поместили как раз под вами. Ты, разумеется, этого не помнишь. Он постелил мне на кушетке у себя в кабинете. А я забрался на письменный стол и прижал ухо к потолку. Ты говорила: «Мэнни, нам было бы так хорошо во Флоренции».

Услышав это, она просияла:

— Ну и ну! Ты был несносным мальчишкой. А еще? Что еще ты услышал? Иметь свидетеля такого далекого прошлого — это ведь просто подарок! Расскажи все, что ты слышал, несносный мальчишка. Расскажи все-все-все!

Расскажи, говорила она, расскажи мне, пожалуйста, о тех минутах близости с единственным человеком, которого я любила и потеряла, расскажи мне об этом сейчас, когда я узнала, что опухоль снова вцепилась в меня и тащит к могиле, в честь чего я и облачилась сегодня в это желтое платье.

— С удовольствием рассказал бы, — ответил я. — Но почти ничего не помню. Запомнил слова о Флоренции, потому что и он говорил об этом — о вилле во Флоренции и юной женщине, рядом с которой жизнь станет прекрасной и обновленной.

— «Прекрасной и обновленной» — он так сказал?

— По-моему, да. Так вы съездили во Флоренцию?

— Вдвоем? Нет. Я ездила туда одна. Поехала и поселилась там на время сразу же после того, как он умер. Срезала цветы и ставила в его вазу. Вела дневник. Гуляла. Взяла напрокат машину. Потом, несколько лет подряд, приезжала туда в июне, жила в пансионе, работала над своими переводами и повторяла все заведенные ритуалы.

— Никогда не была там с другим?

— А зачем?

— Но разве можно так долго жить одной памятью?

— Не только памятью. Я все время с ним разговариваю.

— А он тебе отвечает?

— Да! Мы замечательно справились с трудностями, вызванными его физическим отсутствием. Мы так не похожи на всех остальных и так схожи друг с другом!

Эти слова заставили меня пристальнее всмотреться в нее, пытаясь уразуметь, в самом ли деле она хотела сказать, что сказала, или прибегла к метафоре, а если говорила прямо и всерьез, то не завязано ли это на работу мозга, фрагмент которого хирургически удален. Рассмотрел я только одно: она полностью беззащитна. Рассмотрел то, что увидел и Климан.

— А что бы он подумал о твоем стиле жизни? — спросил я ее. — Может, он предпочел бы, чтобы ты нашла себе кого-нибудь? Что он подумал бы, зная, что ты одна столько лет? — И добавил: — Что он говорит об этом?

— Он никогда не затрагивает эту тему.

— А что он думает о твоей жизни здесь, в таком месте?

— О, нас это не занимает.

— А что же занимает?

— Книги, которые я читаю. Мы разговариваем о книгах.

— И ни о чем другом?

— О разных происшествиях. Я рассказала ему о случае в библиотеке.

— И как он отреагировал?

— Как всегда в таких случаях. Рассмеявшись, сказал: «Ты слишком серьезно относишься к ерунде».

— А что он говорит об опухоли мозга?

— Что я не должна бояться. Скверно, конечно. Но я все равно не должна бояться.

— Ты веришь тому, что он говорит?

— Когда мы разговариваем, боль ненадолго отступает.

— И остается только любовь.

— Да, абсолютно верно.

— Так что же ты рассказала ему про случай в библиотеке? Что там еще случилось?

— Ох, я носилась по коридору и просто кипела от злости, глядя на все эти морды писателей, «чье творчество стало вехой в современной литературе».

Была вне себя. Раскричалась. Прибежали двое охранников, и не успела я моргнуть глазом, как уже оказалась на крыльце. Они, должно быть, подумали, что я сумасшедшая, которая случайно забрела с улицы. И я тоже стала так думать. Считать себя ненормальной с дикими мыслями. С тех пор я и принялась выдавать по тысяче слов в минуту. И все еще продолжаю. Даже когда одна. Про опухоль я тогда не знала. Это я, кажется, говорила. Но она была там, в затылочной доле, и выворачивала все наизнанку. Всю свою жизнь, сомневаясь, как поступить, я всегда спрашивала себя: «А что бы сделал Мэнни? Как поступил бы Мэнни в этой дурацкой ситуации?» И всю жизнь он мне помогал. Я любила великого человека. И это навсегда. Но потом появилась опухоль, и я его больше не слышала, ему не пробиться сквозь постоянный шум.

— Ты слышишь звуки?

— Нет. Правильнее назвать это «облаком». Облако. У меня в голове гудящее облако.

— А что же было «омерзительно глупым политкорректным мусором»?

Она рассмеялась. Лицо, покрытое тонкими морщинками и начисто лишенное былой красоты, — это лицо смеялось, но ежик обритых на половине черепа и начинающих отрастать волос и жуткий шрам преобразовывали смех во что-то совсем другое.

— Можешь и сам догадаться. На этой выставке была Гертруда Стайн, но не было Хемингуэя. Они представили Эдну Сент-Винсент Миллей, но не Уильяма Карлоса Уильямса, или Уоллеса Стивенса, или Роберта Лоуэлла. Чистый бред! Все это началось с колледжей, а теперь проникло повсюду. Ричард Райт, Ральф Эллисон и Тони Моррисон есть, а Фолкнера нет.

— И что же ты кричала? — спросил я.

— Кричала: «Где Лонофф? Как вы посмели забыть Лоноффа?» На самом-то деле я собиралась сказать: «Как вы посмели забыть Уильяма Фолкнера?», но имя Мэнни вырвалось само собой. Собралась чуть не целая толпа.

— А как ты узнала об опухоли?

— У меня были жуткие головные боли. Такие страшные, что меня рвало. Помоги мне избавиться от этого Климана. Поможешь?

— Попробую.

— У меня снова выросла опухоль. Я сказала об этом?

— Да.

— А кто-то должен защитить Мэнни от этого человека. Любая написанная им биография будет лишь проявлением «мелкой зависти ничтожества к большому писателю». Ницше сказал пророческие слова: искусство убивают мелкой завистью. Этот Климан явился, когда я не знала еще про опухоль. Вскоре после того инцидента в библиотеке. Я уже говорила тысячу слов в минуту. Дала ему чашку чаю, а он вел себя так прилично и, с точки зрения моей опухоли, так блистательно говорил о рассказах Мэнни, что опухоль сочла его чистосердечно преданным литературе, серьезным молодым гарвардцем, у которого одна цель — возвратить Мэнни былую репутацию. Моя опухоль сочла Климана обаятельным.

— Жалко, что ты не разглядела в Климане обаяния оскалившегося пса и не пнула его хорошенько. Но как все-таки был поставлен диагноз?

— Я потеряла сознание. Ставила чайник на плиту, включила газ и ап! — увидела двух полицейских, стоящих надо мной в отделении скорой помощи Ленокс-Хилла. Наш управляющий учуял запах газа и нашел меня здесь, — она указала в сторону кухни, где стояла ванна на ножках, — увидел, что я лежу на полу, и решил, что я собиралась покончить самоубийством. Это меня взбесило. Да меня все бесило. А ведь когда-то я была такой милой, такой приятной девушкой, правда?

— Ты казалась прекрасно воспитанной.

— Ну, я и выложила этим копам все, что думала.

Впервые после безуспешного ожидания у Пьер-луиджи мне пришло в голову, что не я, а она перепутала ресторан. Возобновление ракового процесса опять привело к мешанине в сознании, но, похоже, заслонило от нее и ужас возвращения болезни. Она дважды сказала, что это вернулось, но не тем тоном, которого можно бы ожидать в страшный день, когда ты раздавлен убийственной новостью, а как о мелком, хотя и досадном, происшествии, например невозможности получить деньги по чеку, потому что, оказывается, твой банковский счет оголен.

Минуты протекли в молчании. Потом она произнесла:

— У меня есть его ботинки.

— Прости, не понял?