Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

• Название: Проигравший.Тиберий
• Автор: Александр Филимонов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0641-Х

Роман Александра Филимонова рассказывает о жизни знаменитого римского императора Тиберия Клавдия Нерона (42 г. до н. э. — 37 гг. н.э). Читатель становится свидетелем событий, происходящих на протяжении пятидесяти лет Римской империи.

---

(Тело Германика, обнаженное, было выставлено на антиохийском форуме, чтобы каждый желающий мог удостовериться в явственных признаках отравления: синих и красных пятнах, усеивающих кожу. Факт был налицо — Германика отравили, и первое, что сделал Сенций, — это арестовал Мартину и под охраной отослал ее в Рим, где она должна была выступать свидетельницей против Пизона и Планцины в суде. После того как тело было осмотрено, его предали огню, а прах собрали в урну. Германик должен был быть похоронен в Риме.)

Сенций узнал о военных приготовлениях Пизона и притязаниях его на старую должность. Он произвел смотр войскам и убедился, что большинство солдат остались верными долгу. Тогда Сенций потребовал от Пизона полного разоружения и прибытия в основной лагерь. Пизон ответил отказом. Сенций вывел ему навстречу свою армию.

Состоялось сражение, но оно было недолгим. Разный сброд, из которого было составлено войско Пизона, разбежался, как только увидел боевой порядок легионов Сенция. А оставшиеся солдаты, вспомнив свою выучку, единственное, что сделали, — это помогли Пизону покинуть поле боя живым. Пизон попытался захватить флот, стоящий в антиохийской гавани, но и это ему не удалось. Отступая, он дошел с остатками своего войска до Киликии и там укрылся в крепости Келендерий. Сенций осадил его со всех сторон. Но и осада получилась недолгой, хотя Пизон делал попытки переманить на свою сторону солдат из легионов Сенция.

Пизон запросил пощады. Он обратился к Сенцию с просьбой разрешить ему пока оставаться в крепости — до тех пор пока из Рима не придет ответ Тиберия. Но Сенций ничего не хотел слышать — для него Пизон был убийцей Германика и государственным преступником. Он пообещал Пизону только одно: помочь беспрепятственно добраться до Рима. Тому пришлось согласиться, но скрепя сердце: Пизон как-то стал разуверяться в том, что получит от Тиберия обещанную поддержку.

Была уже глубокая осень, море становилось опасным для плавания. И все же Агриппина решилась везти прах мужа в столицу именно морем — так было быстрее. Здесь ей больше нечего было делать. С детьми — новорожденной Юлией и Калигулой — она села на корабль и отправилась в путь, хотя ее и отговаривали от такого рискованного поступка.

А в Риме тем временем царила настоящая смута. Никто не знал, чему верить: слухи из Сирии приходили самые противоречивые. То ли Германик тяжело болен, то ли уже умер. Последнему верили больше — слишком уж это было похоже на правду. Разве пощадила смерть хоть одного из внуков Ливии? Злость по отношению к Тиберию и его августейшей матери была всеобщим чувством. Зачем они прервали военную карьеру Германика, не позволили ему завершить дело всей его жизни — и услали на край света, совсем в противоположную сторону? Не для того ли, чтобы легче было с ним расправиться? Зачем Ливии было приглашать к себе Планцину перед ее отъездом в Сирию? Отчего Пизон так нагло вел себя с Германиком? Он и рта не посмел бы раскрыть, если бы не знал, что Тиберий и Ливия на его стороне!

Вспоминали и Друза Старшего. Он и Германик, отец и сын, — какие похожие судьбы у обоих! Они оба, не жалея сил, служили Риму, и оба нашли свою смерть далеко от родной земли. Оба были сторонниками народовластия, и кое-кому это очень не нравилось. Пока Германик был консулом в Риме, всем казалось, что возвращаются старые времена, когда каждый человек, живущий по закону, мог не опасаться за свою жизнь. Этот Сеян — при Германике его было не видно и не слышно — теперь снова становится самым важным после Тиберия человеком в Риме.

Город, не дожидаясь сенатского постановления и вообще какого-либо официального сообщения о смерти Германика, постепенно погружался в траур. Тиберий ничего не делал, чтобы подтвердить или опровергнуть слухи. Но все больше горожан одевались в траурные одежды — помимо выражения искренней скорби это было и вызовом Тиберию, трусливо отмалчивавшемуся из-за боязни беспорядков в городе. Повсюду закрывались лавки, завешивались белым окна домов, пустели улицы и площади.

Потом все неожиданно изменилось — в один миг. Из Сирии пришел торговый караван, и купцы, бывшие в Антиохии как раз в те дни, когда Германик почувствовал временное улучшение, рассказали, что он поправляется. Этому сразу поверили — всегда хочется верить в лучшее! Была уже ночь, но это не помешало распространению счастливой вести. Люди вышли из домов, обменивались друг с другом услышанным, каждый старался еще и приукрасить то, что знал. Всем хотелось по такому случаю совершить благодарственные молебны — и по всему городу люди открывали двери храмов, не давая и богам возможности спать в такую ночь. Песни, радостные крики, смех раздавались до самого утра.

А потом все кончилось — печальная весть наконец достигла Рима и разом оборвала веселье. Все, кто любил Германика и радовался его выздоровлению, словно потеряли его во второй раз. Это расценили как еще одно издевательство Тиберия над народом — позволить людям радоваться, когда Германик уже был мертв, мог только человек, ненавидевший его. И значит, приложивший руку к его смерти.

Ни Тиберий, ни Ливия не принимали участия в общей скорби. Их поведение больше всего напоминало поведение заговорщиков, пытающихся спрятаться от наказания. Оба заперлись в своих дворцах, окруженных охраной, и не делали попыток оправдаться или хотя бы показать, что горюют о незабвенном Германике. Впрочем, сенат тоже безмолвствовал — ни одного заседания не собиралось, будто сенаторы без указаний Тиберия не могли решиться ни на какое постановление, опасаясь вызвать императорский гнев.

А народ требовал ответа. Везде в городе на стенах появлялись надписи, вроде: «Ливия пожирает своих внуков» или «Тиберий — убийца». По ночам возле дворца Тиберия раздавались громкие крики: «Отдай Германика!» Но по-прежнему — без ответа. Тиберий не мог не слышать этих криков, не мог не знать о настроениях граждан, но до объяснений не снисходил и даже не приказывал арестовать крикунов. И уже никто не сомневался в его виновности.

Потом стало известно, что Агриппина с прахом мужа возвращается в Рим — искать защиты у народа. Общее внимание было отвлечено от Тиберия и Ливии, город жил ожиданием, словно приезд Агриппины мог оправдать какие-то неясные надежды. Встречать ее отправилось почти все население Рима, да и всей Италии. Тиберий, словно желая еще поиздеваться над общественным мнением и показать, что ему безразлично, что о нем думают, даже Антонии, матери Германика, запретил ехать в Брундизий, куда должна была прибыть Агриппина. Разумеется, не поехал и сам, хотя обязан был это сделать — и как отец, пусть даже и названый, и как первое должностное лицо в государстве. Вместо себя он выслал Друза Младшего и четверых детей Германика и Агриппины — Друза, Нерона, Агриппиниллу и Друзиллу, которых не отпустил с Германиком на Восток, оставив их в Риме на всякий случай, чтобы Германик и Агриппина острее чувствовали свою зависимость от Рима.

В Брундизии Агриппину встречала скорбным молчанием огромная толпа. Прижимая к груди урну с прахом Германика, Агриппина сошла на берег. И первое, что она сделала, это воскликнула, обращаясь к растерянному Друзу Младшему:

— Отомсти за своего брата! Поклянись, что отомстишь!

И Друз, на виду у требовательно молчащей толпы, поклялся, проливая вполне искренние слезы. Жизнь уже кое-чему научила его — это был не прежний бездельник и гуляка Друз, а взрослый человек, имевший опыт и военной и гражданской службы. И на основании своего, пусть и небольшого, опыта, он мог судить о масштабах личности Германика и громаде его свершений. К тому же Друз был Германику братом и любил его.

Урна с прахом была поставлена на носилки, которые от Брундизия до Рима должны были нести на плечах гвардейские офицеры. В знак траура со значков когорт были сняты украшения, ликторы держали фасции и топорики опущенными вниз. На всем пути до Рима к погребальной процессии стекалось множество людей — отдать последние почести. Почти все чувствовали одно и то же — пока был жив Германик, можно было надеяться на справедливость, на то, что перед глазами власти — Тиберия в первую очередь — всегда будет образец римского гражданина, и по нему, хочешь не хочешь, придется сверять свои поступки. Теперь же Германика нет и заменить его некем.

Когда процессия прибыла в столицу, выяснилось, что Тиберий издал указ, в котором предлагалось не оказывать Германику никаких особых почестей по сравнению с другими славными римлянами: его похороны должны состояться по высокому рангу, но не превышающему принятых в таких случаях норм. Погребение Германика уже состоялось в Сирии — разве он не был там предан сожжению? И если устраивать ему повторные похороны в Риме, то это может разгневать богов.

Тем не менее указ не был выполнен — хоронить своего любимца взялся римский народ, и даже гвардия не стала бы мешать в таком деле. Преторианцы ослушались бы и своего грозного Сеяна, потому что видели — настроение в городе слишком взрывоопасное, это не то что беспорядки из-за плохого снабжения хлебом.