Джойс Оутс - Одержимые

• Название: Одержимые
• Автор: Джойс Оутс
• Издательство: AO „Издательство «Новости»"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7020-1017-5

Романист, поэт, драматург и автор многих лучших американских рассказов нашего времени, Джойс Кэрол Оутс показывает еще один аспект ее бесконечного творческого потенциала.

«Одержимые» — коллекция из шестнадцати рассказов, жанры которых варьируются от классических историй про призраков, до психологического саспенса, и поднимаются до уровня сложной, многослойной, действительно пугающей литературы.

Рассказы в этой сборнике погружают читателя в мир кошмаров, где неожиданно подкрадывается насилие, где реальность превращается в кривое зеркало, и где американская культура идет наперекосяк самым шокирующим и провокационным способом. Джойс Кэрол Оутс пишет, умело сочетая насыщенные сюжеты с глубокой психологической проницательностью, которые делают ее вымышленные ужасы достойными продолжателями историй Эдгара Аллана По и всех остальных корифеев жанра.

---

Джойс Кэрол Оутс Одержимые

Посвящается Эллен Датлоу

ЧАСТЬ I

Привидения

Дома с привидениями — запретные дома. Старая ферма Медлоков. Ферма Эрлих. Ферма Минтон на речке Элк. «Посторонним вход запрещен», — гласили таблички, но мы входили сколько хотели. Закон не допускал охоту, ловлю рыбы и любые прогулки, но мы делали все, что вздумается, потому что кому было остановить нас?

Наши родители предостерегали, чтобы мы держались подальше от покинутых владений: «Старые дома и амбары опасны», — говорили они. «Вас могут напугать», — говорили они. Я спросила маму, были ли там привидения, и она ответила, что, конечно нет, что там нет таких вещей, как привидения, и что я должна знать это. Она была недовольна мной, она недоумевала, как я могла верить в то, во что раньше никогда не верила, в то, из чего я давно уже выросла. Хотя это была лишь детская привычка — притворяться, что все еще маленькая, более ребенок, чем есть на самом деле. Я таращила глаза и старалась выглядеть удивленной и испуганной. Девочки склонны к таким притворствам, это форма скрытности, когда почти всякая мысль — тайная мысль. А с открытыми, но невидящими глазами можно окунуться в мечты, от которых кожа становится холодной и влажной и сердце начинает сильно биться, в мечты, которые, кажется, тебе не принадлежат, которые, должно быть, явились тебе откуда-то от кого-то, кого ты не знаешь, но кто знает тебя.

«Призраков не бывает, — говорили нам. — Это обыкновенное суеверие». Но ведь мы могли пораниться, лазая там, где нельзя. Полы и лестницы старых домов, должно быть, сгнили, крыши готовы обрушиться. Мы можем порезаться гвоздями и битым стеклом, мы можем провалиться в незакрытые колодцы. И потом, никогда не знаешь, с кем повстречаешься в заброшенном доме или амбаре, которые, казалось бы, давно пусты.

— Ты имеешь в виду бродяг? Вроде тех, кто слоняется по дорогам? — спросила я.

— Это может быть и бродяга, и кто-то, кого ты знаешь, — уклончиво ответила мама. — Мужчина или мальчик, кто-нибудь, кого ты знаешь… — Ее голос смущенно затих, и я передумала расспрашивать дальше.

Есть вещи, о которых не говорят. Так это было тогда. Но и впоследствии я никогда не беседовала об этом со своими собственными детьми, потому что у меня не находилось подходящих слов.

Мы выслушивали все, о чем рассказывали наши родители, мы почти всегда соглашались со всем, что они говорили, но потом тайком убегали и делали все, что заблагорассудится. Когда мы были маленькими девочками — моя соседка Мэри Лу Шискин и я — и когда мы подросли: в десять, в одиннадцать лет, наши мамы называли нас мальчуганками, хулиганками. Мы любили бродить по лесам и по берегу речки, оставляя позади целые мили. Мы, бывало, забирались на фермерские поля и следили за их домами — за теми, кого знали, за знакомыми ребятишками из нашей школы. Больше всего мы любили исследовать пустовавшие, заколоченные усадьбы. Если удавалось залезть внутрь, пугали себя, воображая, что комнаты населены привидениями, хотя на самом деле знали, что привидений там не было, потому что привидений не существовало вообще. Хотя…

Я пишу в дешевенькой записной книжке с заляпанной обложкой и линованными страницами, в такой, которыми мы пользовались в школе. «В некотором царстве, в некотором государстве», — как говорила я своим детям, когда они засыпали в своих кроватках. «В некотором царстве, в некотором государстве», — начинала я, читая книжку, потому что так было надежнее. Несколько раз, слушая мои собственные истории, они пугались моего голоса и потом долго не могли заснуть. Я тоже не могла спать, а мой муж спрашивал: «Что случилось?» И я отвечала: «Ничего», — отворачиваясь, чтобы он не видел презрительного выражения моего лица.

Пишу карандашом, чтобы легко было стирать, и замечаю, что стираю постоянно, затирая бумагу до дыр. Миссис Хардинг, учительница пятого класса, учила нас аккуратно обращаться со школьными тетрадями. Она была грузная, с лицом жабы. У нее был низкий и хриплый, но задиристый голос, когда она спрашивала: «Вы, Мелисса, что скажете в свое оправдание?» А я с дрожащими коленками стояла молча. Моя подруга, Мэри Лу, смеялась в ладонь, извиваясь на стуле, потому что находила меня очень смешной. «Скажи старой ведьме, чтобы катилась к черту, — говорила она. — Тогда она тебя зауважает». Но, конечно, никто никогда не скажет такое миссис Хардинг. Даже Мэри Лу.

— Что вы имеете в свое оправдание, Мелисса, подавая тетрадь с рваной страницей? — Моя отметка за домашнюю работу была снижена с А до В, а миссис Хардинг награждена чувством глубокого удовлетворения, когда ставила жирную красную В, сморщив страницу. — От вас, Мелисса, я ожидала большего, вы разочаровали меня, — всегда говорила миссис Хардинг. Вот так, много лет спустя я помню эти слова лучше, чем те, что слышала на днях.

Однажды в классе появилась хорошенькая сменщица миссис Хардинг.

— Миссис Хардинг нездорова, сегодня я вместо нее, — сообщила она. Но мы видели беспокойство на ее лице, и мы догадались, что был какой-то секрет, который она пока не скажет. Мы терпеливо ждали. А через несколько дней сам директор пришел в класс, чтобы сообщить нам, что миссис Хардинг больше не придет — она умерла от удара. Он говорил осторожно, будто мы были маленькие дети и могли огорчиться. Мэри Лу, встретившись со мной взглядом, подмигнула, а я села на место с очень странным чувством, будто что-то начало заполнять мою голову, густое, как мед, и теплое, медленно стекая по спине.

— Отче наш, сущий на небесах… — возносила я молитву вместе со всеми, опустив голову и сжав сильно руки, но мои мысли были где-то, где-то там, прыгая бешено и неистово, и я знала, что у Мэри Лу они тоже были где-то.

По дороге домой в школьном автобусе она шепнула мне на ухо:

— Это все из-за нас, верно! То, что случилось с этой старой кошелкой Хардинг. Но мы никому не скажем.

«В некотором царстве, в некотором государстве жили-были две сестрицы, и одна была очень красивая, а другая была очень безобразная…» Хотя Мэри Лу Шискин вовсе не была моей сестрой. Я не была безобразной на самом деле, просто болезненного цвета мелкое, как у хорька, личико, с темными, почти без ресниц глазами, очень близко посаженными, и с носом, который выглядел не очень правильным. Вдобавок постоянное выражение тоски и разочарования.

А вот Мэри Лу действительно была хорошенькой. Даже в те немногие минуты, когда она бывала грубой и неуклюжей. С такими длинными шелковистыми белыми волосами, за которые долгие годы ее помнили все… А как же? Ведь когда потребовалось опознать ее, то именно эти шелковые белые волосы рассеяли последние сомнения.

Бессонные ночи. Я их люблю. По ночам я пишу, а сплю днем. Уже год, как умер мой муж, мои дети разлетелись и заняты своей собственной эгоистичной жизнью, как все дети, и некому помешать мне, некому совать нос в мои дела, некому во всей округе постучать в мою дверь и спросить, жива ли я. Иногда из глубины зеркала явится неожиданное лицо, незнакомое, четкое, опустошенное, с глубоко посаженными глазами, вечно мокрыми, вечно моргающими от испуга, или смятения, или просто от удивления, но я быстро отвожу взгляд, мне вовсе незачем глядеть.

Все правда, что вы слышали о суетности стариков. Сознают себя молодыми, и действительно, под старыми лицами — сущие дети, и такие наивные!

Однажды, когда я была молоденькой невестой, почти симпатичной, румяной при хорошем настроении, со сверкающими глазами, мы поехали за город на воскресную прогулку. И, конечно, хотели полюбезничать. Он был робок и неловок, как я, но он хотел нашей близости, а я убежала в кукурузное поле, в чулках, на высоких каблуках, притворяясь той, какой я никогда не могла быть, может Мэри Лу Шискин, Мэри Лу, которую мой муж никогда не знал. Вдруг я стала задыхаться и испугалась. Это был ветер в стеблях кукурузы, сухой шуршащий звук, этот ужасный шелест, будто шепот, как потусторонние голоса, и он поймал меня и хотел удержать, а я оттолкнула его, рыдая, а он спросил: «Что случилось? Боже мой, что случилось?»

Будто он действительно меня любил, будто его судьба заключалась во мне, но я знала, что никогда не буду достойна ее, той любви, того значения. Я прекрасно понимала, что была всего лишь Мелиссой, дурнушкой, той, на которую мальчики не взглянут второй раз, и однажды он это поймет, и узнает, как его провели. Я оттолкнула его и сказала: «Оставь меня! Не прикасайся ко мне! Ты презираешь меня!» — прокричала я.

Он отпустил, а я спрятала лицо, рыдая.

Но потом, всего несколько недель спустя, я забеременела, как это обычно бывает.

Вокруг покинутых домов всегда были истории, и почти всегда они были печальные. Потому что фермеры разорялись и вынуждены были уезжать. Потому что кто-то умирал, а ферму невозможно было содержать в должном порядке, и никто не хотел ее покупать, как ферму Медлоков, за речкой. Мистер Медлок умер в семьдесят девять лет, а миссис Медлок отказалась продавать ферму и жила одна, пока не пришел кто-то из местного здравоохранения и забрал ее. «Какой ужас», — говорили мои родители. «Бедная женщина», — говорили они и просили нас никогда, никогда не соваться в амбары Медлоков или в дом — постройки едва держались, даже при хозяевах они нуждались в хорошем ремонте.