Игорь Тимофеев - Бируни

• Название: Бируни
• Автор: Игорь Тимофеев
• Издательство: Мол. гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Книга молодого советского литератора и историка И. Тимофеева посвящена одному из крупнейших ученых-энциклопедистов средневекового Востока, Абу-Рейхану Мухаммеду ибн Ахмеду аль-Бируни, жившему в X–XI веках нашей эры. Уроженец Хорезма, Бируни прожил нелегкую, полную драматических событий жизнь. Его перу принадлежат трактаты по математике и астрономии, физике и ботанике, географии и истории. След, оставленный Бируни в истории культуры народов, населяющих Среднеазиатские республики Советского Союза, поистине огромен, как и его влияние на мировую культуру в целом.

---

В отличие от кинематики, не интересующейся причинами описываемых ею движений, философия издревле выдвигала крайне существенный для понимания мироустройства вопрос о причинах движения: «Omni quod movetur ab alio movetur»[16]. Этот афоризм, широко распространенный в ученых кругах средневековой Европы, имел в своей основе известное высказывание Аристотеля: «Все движущееся необходимо бывает движимо чем-то. Ведь если оно не имеет начала движения в себе самом, ясно, что оно движимо другим».

Размышляя еще в молодые годы об источнике движения Вселенной, Аристотель исходил из платоновской мысли о том, что «путь и перемещение неба, со всем существующим на нем, имеет природу, подобную движению, кругообращению и умозаключениям разума». Одушевленные светила, таким образом, двигались в результате собственного разумного произволения. Впоследствии в книгах «О небе» Аристотель в разных местах предложил две взаимоисключающие причины вечного круговращения неба: одна из них вытекала из особых свойств, якобы присущих самой природе небесной материи; другой причиной был вынесенный за пределы мироздания и трансцендентный[17] ему «перводвигатель».

Зрелый Аристотель остановился на второй идее. Вечный и невозникший двигатель мира — это бог, который, по Аристотелю, отождествлялся с неподвижным, бестелесным, созерцающим умом, мыслящим только себя.

«И без сомнения ему присуща жизнь, — писал Аристотель, — ибо деятельность разума есть жизнь, а он есть деятельность, и деятельность его, как она есть сама по себе, есть его жизнь, самая лучшая и вечная».

Учение Аристотеля о боге как перводвигателе мира и причине всех происходящих в мире движений оказалось созвучным исканиям мусульманских мыслителей, для которых главным был вопрос о соотношении бога и мира. В конце раздела, повествующего о геоцентрической системе Птолемея, Бируни, не считая возможным обойти стороной эту ключевую проблему, писал: «Каждая из планет двигается согласно положениям и законам миропорядка, усердно выполняя положенное ей, ибо создана каждая из них не зря, а явной мудростью и поразительным могуществом творца, упорядочивающим мир…»

В этом проявляется ориентация Бируни на отождествление деятельности бога с «положениями и законами «миропорядка», что сближает его с представителями рационалистического пантеизма, для которых «бог» символизирует целостность универсума[18] и разумность мироздания. В гносеологическом плане это неизбежно вело к признанию возможности познания реального мира и далее — к утверждению превосходства разума над верой. Именно таким было отношение к религии у Бируни; выступая за освобождение науки от пут религиозной догмы, он исходил из безграничного уважения к человеческому разуму, наделенному способностью познавать окружающий мир.

Основным критерием познания Бируни считал наблюдение и опыт. А это вкупе с признанием им реальности мира во многих вопросах приводило его на путь естественно-научного материализма, который, по определению В. И. Ленина, есть «стихийное, неосознаваемое, неоформленное, философски-бессознательное убеждение большинства естествоиспытателей в объективной реальности внешнего мира, отражаемого нашим сознанием»[19].

Таким видел мир Бируни.

Пущенное в ход божественной волей, небо совершало равномерное и вечное круговращение, и с каждым его оборотом убывали дни, но они, как известно, движутся по прямой к своему пределу, ибо в отличие от неба ничего на земле не возвращается на круги своя.

* * *

При дворе Масуда вошло в моду кичиться богатством. Тон задавал сам султан — за десять лет его правления близким и дальним родичам, военачальникам и вельможам, воинам и купцам, поэтам и музыкантам и еще всякому темному люду, роившемуся вокруг дворца, было роздано из государственной казны 20 миллионов серебряных дирхемов и с четверть миллиона золотых динаров.

Серебро переходило из рук в руки, шло в размен, разлеталось и возвращалось вновь; желтый металл вкладывался в строительство загородных особняков, базаров, караван-сараев и общественных бань; прилипая к ловким рукам, оседал в сандаловых ларях. На газнийских пирушках подавались блюда из нежнейшего мяса и дичи, приправленные смесями из мускуса, камфары и розовой воды; для султанской кухни везли засоленных осетров, добывавшихся острогами в прозрачных водах озера Ван, айву из Балха, сирийские яблоки, индийские померанцы; на столах вырастали диковинные сахарные дворцы с выносными башнями и отверстиями бойниц. Развалившись на коврах, вельможи опускали бороды в кубки с дорогим укбарским вином; хмелея, брызгались им, как дети, и рассказывали анекдоты, которыми на всю империю славился Нишапур.

Расточительство не знало пределов, а на рынках цены взвинчивались с каждым годом; народ, обескровленный поборами, нищал, ходили слухи, что в некоторых рустаках голодной смертью умирают тысячи людей. Вакханалия, которую уже нельзя было остановить, пожирала огромные средства, и для пополнения пустеющей казны в 1035 году Масуд решил идти походом в Табаристан.

— Говорят, там десятки тысяч жителей, и все богаты, — пояснил он, заметив недоумение на лице визиря Майманди. — Если с каждого взять по динару, это уже составит немалую сумму. К тому же добудем золото и одежду для войск — и все за три-четыре месяца.

Ни золота, ни одежды в Табаристане Масуд не добыл и, обозленный неудачей, двинулся в Горган, где предался развлечениям, откладывая со дня на день возвращение в Газну. А когда наконец выступил в путь, из Нишапура пришло известие о том, что сельджуки внезапно переправились через Джейхун и в жестоком сражении разгромили хорасанское войско. Положение стало угрожающим. Визирь и государственный секретарь настоятельно советовали Масуду задержаться в Нишапуре, чтобы личным присутствием вселить уверенность в растерявшихся хорасанских военачальников и организовать оборону провинции от назойливого степного врага.

Но в голове у Масуда было уже другое. Золотая лихорадка гнала его в Индию. В 1037 году, фактически бросив Хорасан на произвол судьбы, он ушел через перевалы на восток, добрался почти до самого Дели и неподалеку от него разграбил знаменитую «Крепость девственницы», до которой в свое время так и не дотянулась жадная рука отца. Из похода Масуд возвратился в марте 1038 года, а в мае сельджукский предводитель Тогрул-бек вновь вторгся в Хорасан и, захватив Нишапур, провозгласил себя султаном.

Получив известие о коронации кочевого вождя, Масуд скривил рот в презрительной усмешке, но в глубине души содрогнулся, затосковал. Он еще не отдавал себе отчета, что в Хорасане создается новая могучая империя и, разрастаясь, она будет впредь теснить его с запада, отрезая все новые и новые куски от газнийского пирога.

Созывали сархангов и хайлташей, сулили деньги и чины.

В конце 1039 года, когда армия, с трудом собранная для решающей битвы, уже вот-вот собиралась выступить из Газны, в Нишапуре случился голод, которого не знали почти тридцать лет. Сельджуки оставили город без боя, и Масуд занял его весной 1040 года, но тут же вынужден был уйти — голодная смерть, подстерегавшая на каждом шагу, оказалась страшнее туркменских клинков. «Цены выросли настолько, что ман хлеба стоил 13 дирхемов и достать его было невозможно, — сообщал летописец, — а ячменя и в глаза не видали. Люди и животные гибли от бескормицы, дело дошло до того, что рать от отсутствия продовольствия стала бунтовать и начался развал».

Вновь пошли в ход уговоры и посулы. Но поправить уже ничего не удалось.

В конце мая 1040 года у стен крепости Данданакан близ Мерва произошло генеральное сражение, в котором Масуд потерпел сокрушительное поражение и спасся от плена лишь потому, что сельджуки занялись грабежом брошенных им обозов. Сразу после битвы прямо на поле был поставлен украшенный золотом и драгоценными камнями трон, и сельджукская знать посадила на него Тогрул-бека, окончательно признав его султаном и принеся клятву верности. Так родилось государство Сельджукидов, к которому отныне и навсегда отошла вся западная часть Хорасана и его столица Нишапур.

Весть о катастрофе быстро разнеслась по всему государству, кое-где вспыхнули бунты и мятежи, и газневидская знать уже почти не скрывала своего недовольства бездарностью и малодушием султана. Обстановка требовала решительных действий, но вопреки здравому смыслу именно в этот ответственный момент Масуд начал в тайне от всех готовиться к бегству в Индию. Люди из ближайшего окружения тщетно пытались отговорить его от этого рокового шага — смертельно напуганный неудачами в Хорасане, Масуд не принимал никаких советов и упрямо шел навстречу своей гибели.

В конце 1040 года на пути из Пешавара в Лахор его войско восстало. Мятежные гулямы разграбили следовавшую с обозом государственную казну и, поняв, что отступать уже некуда, решили расправиться с султаном. 18 января 1041 года Масуд был убит собственными телохранителями в пенджабской крепости Марикале. Власть в Газне перешла в руки его брата Мухаммеда, который ждал этого часа в течение десяти лет. Но и на сей раз Мухаммеду суждено было стать «калифом на час». В апреле Газну захватил энергичный и решительный сын убитого султана Маудуд, и через несколько дней Мухаммед кончил свою жизнь на плахе, так и не сумев убедить разгневанного племянника в своей непричастности к убийству отца.