Иван Вазов - Под игом

• Название: Под игом
• Автор: Иван Вазов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1970

Роман в трех частях из жизни болгар в канун Освобождения

---

— Из Диарбекира шел пешком до русской Армении, а там через Кавказ пробрался в южную Россию, затем в Одессу, — все с помощью русских. Из Одессы пароходом до Варны. Оттуда через горы — в троянские хижины. Перевалил Стара-планину и очутился в Бяла-Черкве.

— А почему ты выбрал именно этот городок?

— Боялся идти туда, где никого не знаю. В некоторых местах у меня были знакомые, но я не знал, что у них теперь на уме, и не был уверен в них. Вспомнил, что в Бяла-Черкве живет лучший друг отца, благороднейшей души человек. К тому же я был убежден, что меня там никто не знает, кроме него; да и он бы не узнал, не скажи я ему сам, кто я такой.

— Ну, я-то узнал тебя сразу. Итак, ты остался здесь?

— Да. Этот человек, друг отца, помог мне устроиться учителем, и пока, слава богу, все идет хорошо.

— Значит, ты теперь за преподавание взялся, Кралич?

— Официально — за преподавание, а неофициально — за прежнее ремесло.

— Апостольство?[52]

— Да, революция…

— Ну, как у вас тут идут дела? Мы-то оскандалились.

— Дела пока хороши. Настроение очень приподнятое, почва — что твой вулкан. Ведь Бяла-Черква была одним из пристанищ Левского.

— Какой у вас план?

— Плана еще нет. Готовимся к восстанию, но, так сказать, лишь теоретически и ждем, пока время нас научит. А брожение усиливается с каждым днем и в городе и в окрестностях; рано или поздно восстание вспыхнет.

— Молодец, Кралич! Герой!

— Теперь ты расскажи о своих мытарствах.

— Да ты уже знаешь. В Стара-Загоре мы так оскандалились[53], что стыдно смотреть в глаза людям…

— Нет, нет, рассказывай с самого начала: что произошло с тех пор, как разбили отряд и мы с тобой расстались. За те восемь лет, что я пробыл в Диарбекире, я ничего не слышал ни о тебе, ни о наших товарищах.

Муратлийский лег на камень, положив руки под голову, и, устроившись поудобнее, начал. Рассказывать ему пришлось долго. Он участвовал в Софийском заговоре Димитра Обшти[54] и в ограблении орханийской почты. Попав в тюрьму в результате предательства, он чудом избежал Диарбекира, а может быть, и виселицы. Затем отправился в Румынию, где полтора года скитался, терпя нужду, а оттуда опять перешел в Болгарию с поручением и снова боролся с опасностями и трудностями, сопутствующими агитатору. Этой весной он очутился в Стара-Загоре и активно участвовал в подготовке к восстанию. Восстание кончилось печально. Муратлийский был легко ранен турками в небольшой стычке у Элхова и ушел на Стара-планину, преследуемый турецкой погоней и даже иными болгарами, к которым обращался с просьбой дать хлеба и крестьянское платье, чтобы переодеться. Десять дней скитался он таким образом по горам, подвергаясь тысячам опасностей и лишений. Нестерпимый голод заставил его спуститься с гор, причем он решил, что попросит хлеба у первого встречного, приставив ему к груди пистолет… К счастью, ему повстречался дед Стоян. И Муратлийский с чувством рассказал о том, как хорошо его принял мельник, ведь с тех пор как он начал скитаться по Стара-планине, это был первый человек, отнесшийся к нему по-братски.

Огнянов с волнением слушал все то, что рассказывал Муратлийский о своих приключениях и пережитых опасностях. Он переживал вместе с ним его тревоги, страдания, горькие разочарования и стыд за подлое поведение людей, неизбежное, впрочем, после крушения всякой революции. С братским участием он сейчас принялся обдумывать, как бы получше устроить друга.

Муратлийский умолк. Река шумела у их ног. Кругом было пусто и тихо. Против того места, где сидели друзья, высились освещенные луной немые громады скал; ночной ветерок покачивал растущие на их вершинах низкорослые деревца и кусты дикой сирени.

XVI. Могила говорит

Утром Огнянов решил вернуться в город. Миновав ущелье, он вышел к монастырю. На поляне перед монастырем, под большими ореховыми деревьями, прогуливался игумен. Наслаждаясь утренней красотой этих романтических мест, он обнажил голову и полной грудью вдыхал живительный, свежий горный воздух. Теперь, осенью, от природы веяло новым меланхолическим очарованием, золотились листья деревьев, желтели бархатные склоны гор, и повсюду был разлит сладостно-нежный запах увядания.

Огнянов поздоровался с игуменом.

— Красивые места, отче, — сказал Огнянов, — ваше счастье, что вы живете среди природы и можете спокойно радоваться ее божественной красоте. Если я когда-нибудь вздумаю уйти в монастырь, то лишь из любви к природе, которая всегда прекрасна.

— Из апостолов да в монахи! Берегись, Огнянов, сразу скатишься на несколько ступенек ниже. Оставайся в миру. К тому же я бы тебя и не принял в свой монастырь, — ты такой безбожник, что, чего доброго, заразишь неверием самого отца Иеротея, — пошутил игумен.

— А что он за человек, этот старик? — спросил Бойчо.

— Весьма благочестивый и почтенный брат, очень похожий на господа Саваофа: по есть у него один грешок — закапывает свои деньги в землю, и они там зарастают плесенью. Сколько раз мы ему намекали, советовали отдать их для общего дела. Притворяется, что не понимает… О нем уже поговорку сложили. «Недогадлив, как отец Иеротей», — говорим мы в подобных случаях. Откуда идешь в такую рань?

— Ночевал на мельнице у деда Стояна.

Игумен посмотрел на молодого человека немного удивленно.

— Тебе что-нибудь угрожает?

— Нет… Я встретился там с одним товарищем.

И Огнянов рассказал о своей встрече с Муратлийским.

— Почему же вы не пришли в монастырь? — укоризненно проговорил игумен. — Там вы, наверное, спали на мешках с зерном.

— Нашему брату революционеру не привыкать стать.

— Благослови вас господь!.. А как вы собираетесь его окрестить, твоего товарища?

— Ярослав Бырзобегунек, австрийский чех, фотограф, решивший обосноваться в Бяла-Черкве.

Отец Натанаил рассмеялся.

— Ну и дерзкие же вы люди, апостолы! Смотрите, как бы крынка не разбилась в третий раз…

— Не беспокойся! И у революционеров, как и у разбойников, есть свой бог, — многозначительно проговорил Бойчо и улыбнулся. — Ба, ты, оказывается, с оружием, — проговорил он, заметив ружье Натанаила, прислоненное к стволу вербы.

— Да вот надумал пристрелять его сегодня утром. Давно уже я не брал ружья в руки… Ты всех точно с ума свел: я теперь каждый день эту музыку слышу… перед самым монастырем… Такая пальба, что и мертвого взбодрит, а про меня, старого грешника, и говорить нечего…

— Ну что ж, не мешает и тебе поупражняться, отец игумен.

Так они говорили, пока не добрались до мельницы — той самой, где Огнянов однажды провел страшную ночь. Он вспомнил все и нахмурился.

Теперь мельница не работала. С той ночи мельник Стоян забросил ее и снял другую, на монастырской реке.

Запущенная и заросшая бурьяном, мельница как-то не вязалась с этой прекрасной местностью и походила на гробницу.

Между тем к собеседникам незаметно подкрался Мунчо и, остановившись возле них, уставился на Огнянова. По тупому лицу помешанного блуждала какая-то странная усмешка. А в глазах отражались и дружелюбие, и страх, и удивление — чувства, которые Огнянов пробуждал в душе Мунчо. Надо сказать, что несколько лет назад Мунчо обругал пророка Магомета в присутствии одного онбаши, и тот избил юродивого до полусмерти. С тех пор в его затемненной душе осталось только одно чувство, только одна мысль, только один проблеск сознания: ужасная, нечеловеческая ненависть к туркам. Оказавшись случайным свидетелем убийства двух турок на мельнице и погребения их трупов в яме, Мунчо стал испытывать к Огнянову благоговейное удивление и почтительный страх. Эти чувства походили на поклонение божеству. Почему-то юродивый называл Огнянова «Руссиан». В ту ночь на галерее он испугался Огнянова, но позднее привык к нему, так как часто встречал его в монастыре. Завидев Огнянова, Мунчо уже не мог оторвать от него глаз и, должно быть, считал его своим покровителем. Когда его обижали монастырские батраки, он их пугал Руссианом: «Вот погодите, скажу Русс-и-ану, чтоб он и вас-с-с за-ре-зал!» — и проводил пальцем поперек горла. Эти же слова он твердил, бродя по городу, но, к счастью, никто не понимал их смысла.