Павел Федоров - Генерал Доватор

• Название: Генерал Доватор
• Автор: Павел Федоров
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман посвящен героическим действиям советских кавалеристов в оборонительных и наступательных боях против немецко-фашистских захватчиков под Москвой в 1941 году. В центре повествования — образ легендарного командира кавалерийской группы, а затем кавкорпуса генерала Л. М. Доватора.

Роман составляет первый том выпускаемого Военным издательством двухтомника избранных произведений П. Федорова. Во второй том войдут романы «Синий Шихан» и «Витим Золотой».

---

В письме четким, круглым почерком было написано:

«Милый и дорогой товарищ!

Мы знаем, что на войне нелегко. Враг напал жестокий, коварный. Но мы уверены, что вы не отдадите нашу Родину фашистам на поругание. Мы, девушки и парни заводской комсомольской бригады, посылаем вам по скромному подарку. Это во имя скорой победы и нашей будущей дружбы. Пришлите мне ваш адрес, я буду писать вам…»

Тут Филипп Афанасьевич важно и не торопясь погладил свои усы и начал читать дальше: «А скоро мы вам пришлем другие подарки. От них у гитлеровцев полезут глаза на лоб. Бейте их, гадов, крепче и не давайте пощады. Другие наши подарки мы сами привезем вам на фронт. Может быть, встретимся.

Целую вас заочно, как брата и как советского воина.

Техник Н-ского завода Феня Ястребова».

Внизу был написан адрес.

— Ты только посмотри, Буслов! Ты только побачь! Побачь, яка дивчина! — восторгался Шаповаленко, показывая Буслову фотографию.

— Да-а! Это дивчина! — заглядывая сбоку, говорил Буслов.

Он сидел рядом. У ног его лежал ящик с подарками от именитого московского профессора. В профессорскую посылку вместе с другими предметами был вложен самый модный полосатый шерстяной шарф.

Захару Торбе досталась посылка от старушки вдовы из города Иванова; Яше Воробьеву — из Киргизии от колхозного пастуха Уртабая. Записка была написана по-киргизски, и Яша был огорчен, что не может ее прочитать.

Но самая замечательная посылка была все-таки у Филиппа Афанасьевича. Фотокарточка и письмо стали предметом всяких толков и споров.

— Везет же хрычу старому! — с откровенной завистью говорил Яша Воробьев. — Ведь землячка моя, из одной области!

— Ну и девушка! — продолжал восхищаться Буслов, не отрываясь от фотографии Фени Ястребовой. — Поглядите, друзья, чудится мне, что она облокотилась на подоконник и ножками болтает…

— Красота! — ликовал Шаповаленко. — Ох, хлопцы, мне бы рокив двадцать скинуть! — Филипп Афанасьевич молодецки приосанился, крутнул усы и лихо брякнул шашкой.

— А ты ей свой портрет пошли. Она твоими усами любоваться будет, проговорил Яша Воробьев.

— И в бородищу твою ленточки вплетет, — добавил Салазкин.

— Ты ленточки оставь для себя, — ответил Шаповаленко. — Ведь родятся же на свете такие красавицы!

— Анютка ни як не хуже, — ревниво заметил Захар Торба.

— Що твоя Анютка!

Было ясно, что Филипп Афанасьевич осуждает свою станичницу, и тогда Захар, задетый за живое, вытащил из бумажника фотографию Анюты. Отдав ее Буслову, сказал:

— Посмотри…

— Ого, брат! А я и не знал. Ишь ты!.. — протянул Буслов, сдвигая на лоб кубанку, подарок Доватора. — Хороша! Гордая. Но только каждая на свой лад, — сличая обе фотографии, продолжал Буслов. — На сибирячку смотришь и думаешь, будто родилась она для того, чтобы сидеть с ней рядышком, гладить по голове и мечтать. Хороша!.. — Буслов глубоко и тяжко вздохнул. — А на твою, Захар, можно смотреть, а притронуться вроде как боязно…

Фотокарточки пошли по рукам. Все восхищались ими. Каждый старался сострить, но за веселой шуткой крылись душевное беспокойство и тоска по родным и близким. Кто не переживал этого чувства в тяжкие годы войны?!

Филипп Афанасьевич, трижды побывавший на войне, отлично понимал все это и сам был растроган до глубины души вниманием людей, приславших подарки на фронт. Раскупорив бутылку вина, он громко крикнул:

— Хлопцы, подставляй кружки! — И когда вино было разлито, Филипп Афанасьевич продолжал: — Сынки, выпьем чарку, як гости пьют за честь хозяина, за здоровье его семьи. А наша семья велика, богатейша! Наша семья — весь советский народ! Смотрите, яки нам пишут письма, подарки шлют…

Филипп Афанасьевич грозно обвел всех глазами, точно готов был всякое возражение встретить решительным отпором, и неожиданно смягчил голос:

— Стыдно нам будет дивиться в очи нашим сынам и внукам, ежели мы не побьем фашистов! О це и все!

Все в раздумье затихли. Как будто все замерло на миг: кто сидел на корточках, кто стоял на коленях, кто, вытянувшись во весь рост, прижимал кружку к груди, точно прислушиваясь к отзвуку сердца. Это была торжественная минута безмолвной присяги.

Вдруг Буслов поднялся, подошел к Шаповаленко, обнял его и поцеловал.

Минуту спустя все уселись за письма. Один только Яша Воробьев был в затруднении: в эскадроне разведчиков никто не знал киргизского языка.

Филипп Афанасьевич пристроился под елкой и, еще раз перечитав письмо Фени Ястребовой, принялся сочинять ответ. Но он так был возбужден, что не знал, с чего начать, и для «успокоения» решил было подкрепиться еще одной чаркой. Покосившись на переметную суму, он, однако, не потянулся к ней, а лишь крякнул и вслух ругнулся: «Барбос, не замай думать!» От греха подальше он пошел в палатку к Салазкину и попросил его написать девушке ответ.

— В Пластинск, Фене Ястребовой? — спросил Салазкин.

— Точно, Володя, будь ласков, удружи.

— С удовольствием! Сейчас строевую записку отработаю и приступим.

Закончив свои дела, Володя оторвал чистый лист бумаги, разложил его на ящике из-под махорки и, взглянув на Филиппа Афанасьевича, спросил:

— Может, в стихах дунем?

— Брось, Володя! Пиши так, чтоб подходяще было. Ну, это самое…

— Понятно! — решительно перебил Салазкин и принялся строчить. Писал он бойко и стремительно. Карандаш в его руке двигался, как автомат.

«Писарь — так и есть писарь», — подумал Филипп Афанасьевич и вспомнил, как однажды в райземотделе подивился он на машинистку, которая одной рукой пудрила нос, а другой щелкала на машинке… Он просто не мог уразуметь, как можно одновременно совмещать два таких дела. Вот и Салазкин сейчас писал и грыз яблоко — подарок Уртабая.

— Готово! — сказал писарь, отрываясь от письма.

— Читай! — Филипп Афанасьевич, наклонив голову, приготовился слушать.

— «Разлюбезная Феня! — начал Салазкин. — С величайшим чувством воинского долга, с горячим в сердце стремлением сообщаю Вам, что получил Ваш подарок, от которого закипело в моей груди, как в эскадронной кухне…»

— Борщ або каша? — зверски поглядев на Салазкина, спросил грозно Шаповаленко.

— Нет, я поставил многоточие, — невозмутимо ответил Салазкин.

— Запятую тоби в бок, що ты пишешь! Бисова твоя душа! «Разлюбезная», «закипело»! Щоб у тебя в башке закипело, як тесто в квашне твоей бабушки!

— Не нравится?

— Тьфу! Иди ты ко всем чертям с твоим письменством! — Филипп Афанасьевич яростно сплюнул и поднялся.

— Не хочешь, от себя пошлю, — заявил Салазкин.

— Куда пошлешь?

— Фене Ястребовой.

— А кому посылка?

— Да какое мое дело! Адрес есть, а посылка могла и мне достаться.

— Ну и что же? — немного опешив, спросил Филипп Афанасьевич.

— Ничего. Кому хочу, тому и напишу. Тебе-то что?..

— Да пиши хоть турецкому султану!

Шаповаленко, махнув рукой, стремительно шагнул к своей палатке.

— И напишу! — запальчиво крикнул вслед Салазкин. Но тут же, хохоча, добавил: — Филипп Афанасьевич, вернись, я пошутил. Честное слово! Вернись!

— Вернусь, так не обрадуешься! — огрызнулся Филипп Афанасьевич и неожиданно лицом к лицу столкнулся с офицером связи Поворотиевым.

— Чего это вы бранитесь, товарищ Шаповаленко?

— Да вот, товарищ старший лейтенант, попросил писаря письмо составить, а он, щоб ему пусто…

— А вы что, неграмотный?

— Не то щоб неграмотный, но тут таке дило…

Филипп Афанасьевич подробно изложил всю историю и показал Поворотиеву фотографию.

Увидев на карточке девушку, Поворотиев так и застыл с улыбкой на лице. Ему казалось, что сейчас эта милая девушка с ласковым взглядом выпрыгнет из окна и белыми мягкими руками обовьет его шею. Шаповаленко протянул письмо Фени. Поворотиев быстро прочел его, и лицо его озарилось ясной, счастливой улыбкой.

— Написать, конечно, надо… Даже обязательно надо, — точно размышляя, проговорил Поворотиев.

— Як же не писать. Разве можно не писать… — подтвердил Шаповаленко.

— Вы напишите попроще и покороче. Скажем, так: большое красноармейское спасибо за подарок, постараюсь с честью защищать нашу Родину…

— Верно, — согласился Филипп Афанасьевич. Совет лейтенанта ему понравился.

— Послушайте, товарищ Шаповаленко. Эта фотокарточка… Она вам очень нужна?.. — вдруг нерешительно спросил Поворотиев. При этом он невольно покосился прищуренным глазом на бороду казака, обильно украшенную сединой; на отвислые усы и глубокие морщины; точно сравнивая его лицо со своими загорелыми щеками, на которых, собственно говоря, и брить-то было нечего, если не считать золотистого пушка над верхней губой. Только брови у него росли густо и ровно, сцепившись над самой переносицей.