Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника

• Название: День народного единства: биография праздника
• Автор: Юрий Эскин
• Издательство: Литагент «Дрофа»d9689c58-c7e2-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-358-03531-7

Книга посвящена драматичным событиям российской истории XVII в. – Смутному времени. На основе широкого круга источников и литературы авторы детально исследуют, как в борьбе за независимость Русского государства зарождалось общенациональное общественное движение.

В центре внимания исторических очерков В.Козлякова, П.Михайлова и Ю.Эскина – деятельность Второго ополчения и судьба его руководителей К.Минина и Д.М.Пожарского. В.Токарев рассматривает, как тема русской Смуты преломлялась в 1930-х годах, И.Андреев анализирует исторические уроки Смутного времени.

Для широкого круга читателей.

---

В момент приобщения к кинематографическому проекту Лебедев и Пичета были заняты подготовкой первого тома вузовского учебника «История СССР». На Лебедева, входившего в состав авторского коллектива, была возложена также обязанность редактора, и во многом благодаря его хлопотам учебник получился достойным своих создателей.

Непосредственно Пичетой была написана глава «Крестьянская война XVII в. и польско-шведская интервенция».

Само ее название говорит о том, что, рассматривая Смуту, автор во главу угла ставил социальные противоречия и только потом внешнеполитические коллизии. Историк выделял движение народных масс против крепостных порядков, которое имело сложную амплитуду и разнообразные формы проявления. Не менее острый кризис поразил само феодальное сословие, что привело к политической нестабильности в Русском государстве. В отличие от своих молодых коллег, ориентировавшихся на текущее состояние официальной идеологии, Пичета старался следовать в русле марксистской схемы. В Смуте он видел сложное переплетение социально-экономических факторов, классовой и политической борьбы, которыми были вызваны польское вмешательство и открытая интервенция Речи Посполитой в русские дела. Пичета акцентировал внимание на зависимости самозванцев от польской стороны и помощи поляков. Применительно к порядкам, которые установились на территориях, подконтрольных Сигизмунду III и правительству Владислава, Пичета употребил выражение «польское иго». Русское государство, констатировал ученый, оказалось на грани гибели. Вопреки утвердившейся в советской историографии традиции замалчивать роль церкви, Пичета высоко оценивал позицию патриарха Гермогена, отказавшегося признать царем Сигизмунда III и рассылавшего грамоты с призывом «дерзать на кровь» и идти к Москве на литовских людей (даже такой религиозный человек, как А. А. Савич, не акцентировал внимание на роли Русской православной церкви в событиях Смутного времени). Взгляды Пичеты на Смуту радикально расходились с концепцией Покровского [39]. Он порицал своего покойного оппонента за нежелание видеть в нижегородском ополчении Минина и Пожарского общенародное движение, инициированное «здоровыми национальными чувствами» посадского населения [23, 444]. «Покровский органически не хотел или не мог понять того, что борьба русского народа против поляков была не борьбой в интересах излюбленного Покровским торгового капитала, а борьбой за национальное освобождение» [39, 138] (пятью годами ранее Пичета не решился бы на такое крамольное заявление). Целью Минина и Пожарского было освобождение Москвы от интервентов, а не всякого рода корыстные соображения.

Итак, Шкловским и его соавторами был проделан колоссальный труд, о чем свидетельствуют одиннадцать вариантов сценария. В сентябре 1938 г. сценарий был передан для утверждения в Комитет по делам кинематографии (за сценарием необходимо признать популяризаторские достоинства). Как раз в те дни приближалась кульминация Судетского кризиса. Территориальные претензии Варшавы к Чехословакии вызвали крайнее обострение советско-польских отношений. Москва отреагировала на прессинг польской стороны частичной мобилизацией резервистов и сосредоточением войск у границы. Отнюдь не случайно осенью 1938 г. Воениздат поспешил опубликовать брошюру А. Савича и секретаря издательства «Правда» О. Ровинского о борьбе с польской интервенцией в XVII в., которую авторы подытожили предупреждением в адрес «старых врагов Русского государства»: «Интервенты начала XVII века получили хороший и назидательный урок. Но этот исторический урок должен быть назидательным и для тех, кто и сейчас мечтает о походе на нашу свободную социалистическую родину» [54, 59]. Само собой пришло понимание сверхзадачи будущего фильма. «Кино, имея многомиллионную аудиторию, должно осуществлять указания партии и правительства о необходимости держать весь народ в мобилизационной готовности перед лицом фашистских авантюр», – писал Пудовкин о предстоящих съемках [47].

4 декабря 1938 г. С. С. Дукельский направил сценарий для ознакомления Сталину. Прозрачная историческая концепция киносценария удовлетворила советского лидера.[137] По прочтении он снабдил текст своим пожеланием: «т. Молотов. Следовало бы обязательно прочитать. Вышло не плохо. И. Ст.». Председатель Совнаркома согласился: «Прочитал. Не плохая вещь. В. Молотов» [51]. Тот и другой вынесли впечатление добротности литературной основы будущего фильма (в феврале 1939 г. киносценарий В. Шкловского был издан пятитысячным тиражом).[138]

Пройдет всего месяц, и 21 февраля 1939 г. в Большом театре состоится премьера оперы «Иван Сусанин». После премьеры начитанный диктатор возразил по поводу эпилога: «Почему на сцене так темно? Нужно больше света, больше народу!» [35, 153] – и предложил, чтобы в финале спектакля «живые» Минин и Пожарский выехали из Кремля верхом на лошадях, а перед воеводами русские ополченцы провели пленных поляков и бросили вражеские стяги под копыта «ворошиловских» скакунов. Благодарные потомки обязаны были знать своих героев в лицо… Сталин не прогадал: ««Девятый вал» эмоционального возбуждения поднимался в зале, – свидетельствовал бывший начальник Главного управления театров А. Солодовников, – когда из ворот Спасской башни на конях выезжали Минин и Пожарский, а огромный хор Большого театра, сопровождаемый духовым оркестром, встречал их грандиозным гимном «Славься!»» [59, 199]. Кстати, опера, по свидетельству солиста Большого театра Алексея Иванова, полюбилась Сталину. После вынужденной паузы, вызванной нападением Германии на СССР, опера по его личному распоряжению в 1944 г. вернулась на сцену, непредвиденным образом стимулируя антипольские настроения [63, 153].

2 февраля 1939 г. на «Мосфильме» начались съемки «Минина и Пожарского». Приступая к съемкам фильма, Пудовкин считал своей задачей «раскрыть события в марксистском освещении, очистить их от неправильной трактовки, которую давала старая официальная историческая школа» [48]. На словах режиссер стремился отразить наряду с патриотической канвой событий социальные противоречия эпохи. На деле экранизация усугубила сценарный уклон в сословную невыразительность центральных персонажей.

В нижегородском старосте Минине и князе Пожарском Пудовкин искал исключительно выдающиеся качества, которые позволили им возглавить народное движение. В первую очередь он ценил в Минине обширный государственный ум, а не нижегородскую смекалку, дальновидность политика, а не коммерческий расчет, организаторские таланты, а не купеческую хватку. В Пожарском его привлекали скромность и честность. В итоге Пудовкин повторил исходные классические образы, от которых он стремился воздержаться. Главные герои получились излишне монументальными, в духе оперы «Иван Сусанин» и памятника Мартоса.

В остальном постановщики решили соблюсти историзм преимущественно через изобразительную сторону фильма. По просьбе Пудовкина талантливые художники А. А. Уткин и К. Н. Ефимов детально продумали и щепетильно воссоздали материальный мир начала XVII в.

Среди непосредственных консультантов фильма находился также сотрудник Исторического музея Н. Д. Протасов, о котором В. Пудовкин и М. Доллер писали, что тот консультировал буквально на месте съемки и подсказал множество интереснейших деталей, начиная от старинного способа бинтовать пораненную руку и кончая приемами заряжания пушки [49].

Пока съемочная группа Пудовкина воплощала сценарий Шкловского, сам писатель перерабатывал хронику «Русские в начале XVII века» и киносценарий в самостоятельный роман «Русские XVII века» (в окончательном виде произведение известно как повесть «Минин и Пожарский»).[139]

Хорошо разбираясь в материале, писатель продолжал следить за новыми научными исследованиями и даже откликался на них рецензиями. В день, когда Шкловский поставил, как ему казалось, заключительную точку в рукописи новой повести, по радио сообщили о начале германо-польской войны. Две недели подряд поступали тревожные сведения о стремительном продвижении немецких войск на восток. В данных условиях становилась неизбежной стратегическая реакция Советского Союза. В соответствии с условиями секретного дополнительного протокола, подписанного 23 августа 1939 г., сталинское руководство приняло решение о подготовке военной акции против западного соседа. 17 сентября 1939 г. советские войска вторглись в восточные воеводства Польши и устремились навстречу вермахту. «Освободительный поход» Красной армии и сопутствовавшая ему советизация восточных воеводств (Западной Украины и Западной Белоруссии) актуализировали «польскую» тему.

Под впечатлением внешнеполитической конъюнктуры советские ученые, по словам Б. Н. Флоря, окончательно склоняются «к изображению всех действий поляков в годы Смуты как шагов по осуществлению долгосрочного, разбитого на ряд этапов коварного плана, направленного против России» [64, 16]. Осенью 1939 г., после многомесячных проволочек, стремительно готовится к печати книга историка и библиофила А. И. Козаченко «Разгром польской интервенции в начале XVII века». Научно-популярный труд выходит щедрым стотысячным тиражом. Двумя годами ранее чуткий Козаченко первым среди советских историков возвеличил князя Александра Невского, верно оценив комплименты Карла Маркса в адрес новгородского обидчика тевтонских рыцарей, а также внимание редколлегии «Правды» к Ледовому побоищу. В 1937–1938 гг. Козаченко прославлял Александра Невского на страницах «Правды», «Исторического журнала» и в своей брошюре «Ледовое побоище». Работы Козаченко всегда отличались политической злободневностью. Поэтому Смута рассматривалась им преимущественно как продукт авантюристского движения «польских панов на восток, в пределы Русского государства». Против захватчиков и предателей развернулась народная война, которую вели восставшие москвичи, защитники Смоленска, безымянные «шиши» и костромской крестьянин Иван Сусанин, чей подвиг при советской власти «был очищен от всяких извращений». Заключительные страницы книги, посвященные освобождению Москвы Вторым ополчением во главе с «вождями, призванными народом», были написаны явно в спешке и к тому же с прицелом на тогдашние европейские события. По словам Козаченко, именно империалистическая Польша, возродившая «захватническую и продажную политику старой панской Польши», в сентябре 1939 г. начала войну с Германией. В этих условиях советское правительство выступило на защиту Западной Украины и Западной Белоруссии, поставив себе задачу «вызволить польский народ из злополучной войны» [30, 173]. Похожим образом подытожили «освободительный поход» составители сборника «Смоленская оборона: 1609–1611 гг.»: «Через 330 лет история повторилась, но на этот раз уже так, что польский пан окончательно выброшен из истории. Доблестная Красная армия осуществила заветные мечты наших белорусских и украинских братьев и навсегда уничтожила их векового угнетателя» [58, 4].[140]