Нагиб Махфуз - Шахразада. Рассказы

• Название: Шахразада. Рассказы
• Автор: Нагиб Махфуз
• Издательство: Наука
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: ISBN 5-02-017048-8

Нагиб Махфуз (1911 г. — 2006 г.) — выдающийся египетский писатель, основоположник современной арабской литературы, лауреат Нобелевской премии, автор трех десятков романов и двенадцати сборников рассказов. В 1988 году Нагиб Махфуз награжден Нобелевской премией «за реализм и богатство оттенков арабского рассказа, которые значимы для всего человечества».

«Великий египтянин» и истинный гуманист, близкий как простым людям, так и интеллектуалам, Махфуз был не только блистательным писателем, но и удивительным человеком. Никогда не имея машины, этот скромный человек проводил много времени, прогуливаясь пешком по улицам его родного Каира. Бесчисленные прохожие, желавшие пожать ему руку или расспросить о том или ином произведении, не только не раздражали его, но, наоборот, доставляли радость — общение с простыми египтянами было для Махфуза потребностью. «Мои сограждане имеют право здороваться и разговаривать со мной, если у них есть такое желание. Не забывайте, что их поддержка и чтение моих работ — вот, что принесло мне Нобелевскую премию».

В предлагаемый сборник включены рассказы, уже публиковавшиеся ранее, и новые переводы.

---

Но как бы там ни было, а слух подтвердился. И вот уже и Далиля переехала в дом Ясина, чтобы жить там с его первой женой и остальной семьей. Предположениям не было конца. Все терялись в догадках и судачили не переставая, пока не остановились на правдоподобной версии, которую передавали шепотом соседи:

Между покойным Рамаданом и Далилей что-то было, но все должна была скрыть скорая свадьба. А тут неожиданно вмешалась смерть и спутала все планы. Далиля оказалась в безвыходном положении, некому было ее защитить и не на кого надеяться. Ее мать, знавшая тайну, сообщила все матери Рамадана, а та передала своему горюющему мужу. На бедного старика свалилось новое несчастье. Но надо было что-то делать, нельзя же оставлять девочку в беде, которую навлек на нее его покойный сын, да будет милостив к нему Аллах. Старый Ясин думал-думал, а потом принял решение, которое так удивило наш квартал. Далиля стала ему второй женой и родила в его доме мальчика.

Некоторые одобрили поступок Ясина, сочли достойным благословения и божьей награды, другие в неведении упрекали старика в глупости и даже безумии, а любители позубоскалить и насмехаться указывали украдкой на него пальцем и шептали:

— Вот он, отец своего внука!..

Из сборника «С добрым утром» (1987)

Да осчастливит Аллах вечер твой Пер. А. Матвеева

Сегодня я начинаю новую жизнь, жизнь в отставке. Долгое время, проведенное на государственной службе, погубило мою юность и зрелые годы, привело к порогу старости. Я служил при короле и четырех президентах, но не почувствовал между ними никакой разницы. Поднимаясь вверх по ступенькам служебной лестницы, я все ниже опускался в подвалы тоскливого одиночества. Память и мечты терзают меня, но букашке, блуждающей в куче мусора, лучше, пожалуй, ничего не помнить и ни о чем не мечтать. Да чаще всего букашка и довольствуется этим мусором. Если говорить обо мне, то ведь нет большой разницы между моим ветхим жилищем и кучей мусора Право, все это несправедливость — и какая несправедливость! Почему я не живу сегодня в новой квартире, сверкающей чистотой и великолепием? Почему я не стал благоденствующим деревом, покрытым листвой, цветами и плодами? Стоит мне вспомнить свою семью, как мое лицо искажается от горечи и гнева, хотя время сводить счеты давным-давно миновало. Не хочется верить, что я прожил в этой комнате всю жизнь — со школьных лет и до самой отставки. И мало что изменилось здесь за это время! Вот деревянная кровать — такая прочная! Даже годы не убавили здоровья и выносливости у этой кровати-долгожительницы. Да, нет у теперешней мебели такой основательности. Вот небольшой одностворчатый шкаф, давно вышедший из моды, с зеркалом во всю дверцу. А между окон — маленький облезлый письменный стол на крепких ножках, неизменный свидетель моих школьных и университетских занятий. А вот длинный турецкий диван, достойный быть экспонатом в каком-нибудь музее, перед ним — персидский ковер, подарок к окончанию университета, пожалуй, единственная вещь, еще сохранившая былое великолепие. Современная архитектура уже не знает комнат такого размера, не знает потолков такой высоты и таких полов из каменных плит. И самому зданию явно пришла пора уходить в отставку, да и от былой улицы Абу Хода не осталось ничего, кроме названия. Жалкие останки прошлого, отринутые жестоким веком, в ваших потаенных уголках прячутся самые прекрасные воспоминания! И ничего, ничего нового — лишь новые жители, несущие с собой отчужденность, безразличие и недоброжелательность.

Один в большой квартире из четырех комнат и гостиной, ставших добычей пыли. В квартире, где кроме меня только мыши да тараканы. Я пытаюсь чем-нибудь заняться, но все валится у меня из рук от одиночества, тоски и уныния. И от воспоминаний. Будьте вы прокляты, память и воображение!

Обычно, убирая постель, в стремлении навести хотя бы относительный порядок в своей комнате, я говорю себе: ведь когда-то ты был центром и средоточием забот этой уже исчезнувшей семьи, был источником света, вокруг которого кружились прекрасные бабочки. Ей-богу, я обладал и привлекательной внешностью и обаянием. Но мечты мои оставались самыми скромными и осуществимыми для любого юноши: жениться и спокойно зажить в кругу семьи, среди детей. Меня не одолевали честолюбивые помыслы, какие я замечал у многих моих приятелей и сослуживцев. В конце концов иные из них добились своего и блистали в обществе, а то, о чем мечтал я, было для них всего лишь первым шагом на долгом пути. Как же так получилось, что мои надежды не сбылись, а цель оказалась недосягаемой? Почему же теперь я совершенно одинок? Мои друзья — лишь радио и телевизор, да еще мучительные воспоминания. Я веду бесконечный разговор с призраками моей исчезнувшей семьи: «Если бы не вы, то каким бы я был!» А они все возражают: «Если бы не злая судьба, то какими были бы мы!» Упорствовать ли мне в своем гневе? Или лучше отдаться состраданию и милосердию? И тогда я увижу, что мне нечего и некого проклинать, кроме судьбы…

После полудня, в самый зной, меня потянуло в кофейню. Там все же лучше, чем в тюрьме этой ужасной квартиры. У меня не осталось никого из моих прежних знакомых: одни умерли, а те немногие, что еще живы, давно уже рассеялись в большом городе. А дорога от улицы Абу Хода до кофейни «Ан-Наджах» на площади Армии? И она теперь не та: разбитые тротуары, галдящий людской поток, грохот и скрежет машин разных марок и стоящая в воздухе пыль. Да, такой стала дорога, а былые ее изысканность, величие и несуетный покой кажутся далеким сном.

Как обычно, я нахожу Хамаду ат-Тартуши на террасе кофейни — он уже поджидает меня. Хамада ушел в отставку лет пять назад, а сблизили нас возраст и одиночество. Разрушительная старость сделала его морщинистым стариком и так завладела телом и голосом, что он выглядит даже старше своих лет. Голова у него совсем седая, брови наползают на веки, взгляд погас, потускнел. Однако Хамада не прочь поболтать и повеселиться. Время тоже отняло у него друзей, но он все еще остается главой семьи, сыновья его преуспели, удачно устроившись в провинции. И теперь только жена разделяет с ним дом на улице Аш-Шурафа.

Хамада встретил меня радостной улыбкой, обнажившей беззубые десны:

— Здравствуй! Ну как первый день в отставке? Да продлит Аллах твою жизнь!

— Безраздельная тоска, и ничего больше…

— По правде говоря, на меня отставка подействовала еще сильнее.

— Небось, повседневные заботы притупляют все чувства?

Он утвердительно махнул своей сухонькой рукой:

— Что верно, то верно, дядюшка Халим. Конечно, пенсия в любом случае меньше жалованья.

— Да и жалованья-то не хватало. Ну а между получающими пенсию и жертвами голода в Эфиопии всего лишь шаг.

Хамада беззвучно засмеялся и предложил уже другим голосом:

— Может, попросить нарды?

— Впереди у нас много времени, слишком много… — ответил я без особого воодушевления.

— Все дело в твоем одиночестве!

— Конечно! Раньше я хоть полдня проводил в министерстве.

— Да, но тебя же никто не заставляет превращаться в домоседа.

— Одиночество-то не только в доме, оно ведь и здесь тоже, — указал я на свою грудь.

Хамада улыбнулся:

— Ты что, до сих пор еще не забыл своей старой мечты о женитьбе?!

— А разве случай уже упущен?!

— Все в руках Аллаха — хвала ему! Но есть ли еще в тебе нужные силы?

— Подумай сам, — принялся уверять я, — никто не дает мне моих лет, а иногда мне даже кажется, что вернулась молодость! Меня пока что миновали тяжелые болезни, да и вообще мне знаком только насморк. Зубы тоже целы, разве что стоят четыре пломбы, мне не нужны очки ни для дали, ни для чтения. Впрочем, последнее время я почти не заглядываю в книги. Да и седины у меня почти не видно. Впрочем, не люблю много говорить о здоровье, боюсь сглаза.

— Что ж, если тебе представится случай, то ради бога! Ну а если не получится, то будь доволен своим уделом. И не завидуй людям женатым: клянусь Аллахом, ничто так не нарушает наши планы и не сокращает наш век, как семейная жизнь и средняя школа!

Сколько раз я уже это слышал — но не для меня такие речи. Да, я не знаю ни одной из домашних забот, а лишившись семьи, просто перешел на сандвичи и консервы. Однако я не перестал страстно желать, чтобы у меня были жена и дети. И даже сейчас не перестал… Мы начали играть в нарды, и я наконец нашел избавление от своих невеселых мыслей. Но впереди меня ждало возвращение в старый дом на улице Абу Хода — тоскливейший миг!

За время знакомства с Хамадой ат-Тартуши я раскрыл ему многие тайны своей жизни, а когда рассказал историю с Маликой, то он спросил:

— Сколько же ей сейчас лет?

— Она младше меня на год, максимум на два.

— А как женщина?

— Я ее видел несколько раз издали, на балконе дома, когда шел в кофейню. По-моему, она по-прежнему еще привлекательная женщина.