Степан Славутинский - Жизнь и похождения Трифона Афанасьева

• Название: Жизнь и похождения Трифона Афанасьева
• Автор: Степан Славутинский
• Жанр: Сказка

Степан Тимофеевич Славутинский родился в г. Грайвороне Белгородской области в семье отставного военного. После смерти отца мать увезла его в Рязань, где он поступил в гимназию, которую из-за материальных трудностей закончить не удалось. Пятнадцатилетним мальчиком он поступил на службу писцом в Рязанскую палату гражданского суда. Усердие, находчивость и деловые качества обеспечили продвижение Славутинского по службе, и в 1855 г. он становится старшим чиновником по особым поручениям при рязанском губернаторе. В 1859 г. вышел в отставку и переехал на постоянное место жительства в Москву. На литературную стезю С.Т. Славутинский ступил в 1857 г., поместив в журнале "Русский вестник" несколько стихотворений. Затем обращается к прозе и пишет повести "История моего деда", "Читальщица", "Мирская беда". Славутинский являлся активным сотрудником "Современника", дружил с Н.А.Добролюбовым. Роман "Правое дело" заслужил похвалу редактора "Современника" и знаменитого русского поэта Н.А. Некрасова. С 1860 г. наш земляк возглавил одну из ведущих рубрик журнала "Заметки профессионала", а затем и раздел "Внутреннее обозрение". Наиболее значительные его произведения — "Генерал Измайлов и его дворня", "Бунт и усмирение в имении Голицына", "Крестьянские волнения в Рязанской губернии". Последние годы С.Т. Славутинский провел в г. Вильно. Там он и скончался в 1884 г.

---

— Об окаянстве своем, — отвечал Трифон печально. — Нету, Михей Савостьяныч! не для чего теперича дело это затевать!.. Знаешь ты мою семью?.. Господь на меня прогневался!.. Знаешь — каков человек я был недавно?.. Ох! грешник окаянный!.. А мать-то… ведь она…

И старик не мог договорить.

— Господи помилуй! — молвил Михей и перекрестился. — А зачем ты тоску на себя напускаешь?.. Ну, как на бога не надеяться!.. Милость его велика!.. Молися о грехах со слезами, а не унывай… Господи тебя помилуй!.. что ты, право?.. Ты вот теперича потрудись честно, зависти не имей, потрудись, душу сберегаючи… Трифон! ведь бог-то любит честный труд!

— Не могу, Михей Савостьяныч! видит бог, не могу!.. Мне и жить-то здесь нельзя, — разве не знаешь?.. что людей еще на грех наводить?.. Все-то клянут меня… гонят, ненавидят…

— Что ж делать-то?.. Богу молися!.. Дай срок, и они увидят, что надо по-божьи делать!

Но все возражения и утешения Михея Савостьянова были тщетны: Трифон наотрез отказался от его благодушного предложения и в конце разговора высказал свою потаенную мысль.

— Вот что я задумал, Михей Савостьяныч: сказывают, барин приедет сюда вкруг троицына дня… думаю попросить его, — коли б перевел он меня в Делюхино!.. Далеко отселева… там не знают… не буду там и добрых людей на грех наводить… Напоследях-то авось мне полегче будет…

К троицыну дню барин, точно, приехал в сельцо Пересветово. Он был сильно не в духе на ту пору: пересветовцы опять неисправно заплатили оброк, да к тому же приходилось ленивому Ивану Данилычу позаняться, в течение нескольких дней, полюбовным размежеванием с соседними помещиками. Неудачно выбрал время Трифон Афанасьев для разговора своего с барином.

— Что ты?.. зачем еще? — спросил сурово Одоньев, увидав старика.

— К вашей милости, батюшка…

— Говори ты мне скорее… некогда тут возиться со всякими вашими глупостями!

— Батюшка, — сказал Трифон дрожащим голосом: — сделайте божескую милость… переведите меня в Делюхино…

— Это зачем?

— Да невмоготу, батюшка, стало… невмоготу стало проживать здесь…

— Что за вздор!.. это пустяки!.. Объясни по крайней мере толком: отчего нельзя жить тебе здесь?

— Все обыскивают… понапрасну теперича… А видит бог…

И старик горько, горько заплакал. Жаль стало его Одоньеву.

— Взял бы я тебя во двор, — сказал он, несколько подумав: — но у тебя семья такая, ну да и дворня-то у меня… Нет, эдак не приходится.

— Куда хотите, батюшка, девайте, а отселева-то… сделайте божескую милость!.. увольте, батюшка…

— Но что ж ты будешь делать в Делюхине? — спросил Иван Данилыч.

— Кормить буду семью, батюшка.

— Ну, хорошо, хорошо, — так и быть! Однако верного обещания не даю, а подумаю… Подожди — вот увидим…

И барин наш, по обыкновению своему, не решил дела окончательно. Зато судьба скоро порешила участь Трифона.

XIII

На ильин день бывает храмовой праздник в селе Лимаве, в приходе которого состоит и деревня Загорье. Лимавские и, особенно, загорские крестьяне очень зажиточны и любят широко попировать, когда "праздник на их улицу заходит". Обыкновенно празднованье это продолжается три дня: в первый и второй дни собственно празднуют, а в третий провожают праздник, опохмеляясь и добром его поминаючи.

Накануне ильина дня зашел к Трифону отец его невестки Анны, Алексей, крестьянин из села Лимавы, человек небогатый, но радушный и добрый.

— Сват Трифон, — сказал Алексей: — о празднике к нам милости просим. Ты и Аннушку со внучками отпусти, хоша на завтрашний денек, — истопит дома печку, да и к нам, а к ночи вернется…

— Пожалуй, сват Алексей, невестку отпущу, — отвечал Трифон.

— Да ты сам-то беспременно приходи.

— Нету, сват Алексей!.. где мне по праздникам таскаться?.. Не могу… Спасибо…

Как ни просил Алексей, но Трифон наотрез отказался и только обещал прийти вечером, чтобы проводить домой невестку.

— Ты, сват, не забудь же, приди, — говорил Алексей, прощаясь с Трифоном: — ведь у меня некому будет проводить домой Аннушку; а пойдет она одна, так, пожалуй, загорские парни с хмелю-то изобидят… Ведь сам ты знаешь — озорный они народ!..

Во всю ночь под ильин день не спал Трифон; он пробыл долго, долго на пригорке своем и жарко молился. В эту ночь душа его была исполнена смертной печалью; ныла и билась она под каким-то грозным предчувствием.

На самый праздник он был у заутрени и у обедни в селе Мохове. С появлением света дневного тоска его рассеялась, и стало легко у него на душе, как давно уже не бывало. После обедни зашел он на кладбище и беспечально помолился: даже на могиле матери не гнела его прежняя душевная скорбь. Затем и во весь день он был спокоен.

Перед вечером зашел он к Михею Савостьянову на пчельник и пробыл там с часок. Старый пчелинец, обрадовался, увидав, что Трифон спокоен духом. Трифон рассказал ему свои предположения о переходе в Делюхино и о житье там, Михей вполне одобрил их. Старики наговорились досыта и по душе. Но перед уходом Трифон задумался и тоскливо опустил голову.

— Что ты словно опять закручинился? — спросил Михей.

— А так, — отвечал тихо Трифон: — прощай, Михей Савостьяныч… — В дверях пчельника он остановился на мгновение и промолвил:

— Уж такая тоска!.. Михей Савостьяныч!.. коли что со мной подеется… помолись ты о грешной душе моей…

— Да полно ты, полно!.. Господь с тобою!.. ну, что ты это?..

— Трудно оченно на душе стало, — прошептал Трифон.

Трифон прямо отправился в Лимаву.

Путь его шел на Загорье. Опасаясь, чтобы пьяные мужики не привязались к нему да не побили бы, он пошел не по деревне, а по задворьям. Деревня эта вытянута в одну длинную линию — и он миновал все пространство задворьев благополучно, не встретив ни одного человека.

Но на конце деревни встрелась ему небольшая толпа самых удалых, отчаянных гуляк: тут были молодые парни, сильно пьяные, да несколько баб молодых, большею частию солдаток, видимо тоже подгулявших. Надо заметить, что Загорье — селение большое и зажиточное по отходной и фабричной промышленности своих жителей и что жители эти, как мужчины, так и женщины, не отличаются нравственностью.

Толпа гуляк, встретившихся Трифону, была шумна и весела. Она шла медленно, с громкими песнями, а перед нею бойко отплясывал, с визгом и гиком, Иван Головач. Но, завидев Трифона, он вдруг перестал плясать и закричал ему:

— Эй ты, старый черт, вор Тришка!.. опять по задам шатаешься!.. высматриваешь!.. Я тебя, старый черт!.. уж доконаю!..

Но в толпе послышались голоса, понуждавшие Головача приняться за пляску, и он снова пустился выделывать ногами разные штуки; а Трифон прошел дальше, сторонкой.

У свата Алексея праздник оказался не в праздник. Жена его вдруг разнемоглась — и Трифон, оставив Анну при больной матери, отправился один домой.

Поздно уж было, когда он подошел опять к Загорью. В раздумье он остановился у околицы. "Где тут пройти? — думал он, — через деревню аль опять по задворьям?" Слышал он, что народ шибко гуляет на улице; с разных мест неслись буйно-веселые крики и звонкоголосое пенье… И с страшным замиранием сердца он решился идти по задворьям.

Ночь была не светлая; мутная мгла осталась от дневного зноя и потопляла всю окрестность; сквозь нее тускло кой-где мерцали звезды; с левой стороны, над краем горизонта, вставал месяц огромным темнобагровым шаром.

Трифон прошел уже половину дороги. На самой этой половине дорога делала изгиб, и, поворотив за него, старик очутился лицом к лицу с Головачом да с другим каким-то парнем, тщедушным и рыжеватеньким.

— Ах, ты!.. все не уймаешься! — молвил, стиснув зубы, Головач: — поджидал я тебя… теперича не минуешь!..

И он со всего размаху ударил Трифона толстым колом по голове. Старик успел только приподнять немного руку, чтобы перекреститься, и упал на землю.

— Никак, тово… сразу… — сказал рыжеватенький парень, невольно содрогнувшись.

— Нет еще! — отвечал злобно Головач: — а вот теперича… доконать надо!..

И Головач нанес бездыханному старику еще два страшных удара по голове, но они были напрасны: Трифон первым ударом был уже убит…

Началось следствие — и было открыто только, что череп Трифона разбит на тридцать семь кусков. Следствие это шло долго; временное отделение земского суда производило его со всем возможным для него усердием, — но все было напрасно: кровь Трифона осталась невзысканною с головы убийцы от суда людского.

Как-то тяжело изумились пересветовцы, сведав про злополучную долю Трифона. Память о нем еще до сих пор жива в Пересветове; о невинной смерти его часто толкуют крестьяне, и имя убийцы поминают с проклятием за то, что не пощадил старика…

Семью Трифона призрел и устроил Иван Данилыч. Барин сделал свое дело — и, конечно, никто и ни в чем не осудит его за Трифона…