Виктор Гюго - Наполеон малый

• Название: Наполеон малый
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Прочая документальная литература

Поэт, писатель, драматург, общественный деятель, признанный лидер французского романтизма, классик мировой литературы. Родился в Безансоне, получил классическое образование, в 1822 году опубликовал первый сборник стихов.

В настоящем томе представлены памфлеты Виктора Гюго "Наполеон Малый" и "История одного преступления", написанные в 1852 году.

---

Часть меньше целого.

А теперь пусть ваши семь с половиной миллионов голосов заявят, что дважды два — пять, что прямая есть наидлиннейшее расстояние между двумя точками, что целое меньше своей части; пусть это заявят восемь миллионов голосов, десять миллионов, сто миллионов голосов — и вы не сдвинетесь ни на шаг.

Так вот, вас, может быть, это удивит, но совершенно так же, как существуют аксиомы в геометрии, существуют аксиомы в честности, в порядочности, в справедливости, и нравственная истина так же мало зависит от голосования, как истина алгебраическая.

Проблема добра и зла не разрешается всеобщим голосованием. Голосование не может сделать ложь правдой и несправедливое справедливым. Человеческую совесть не ставят на голосование.

Теперь вам ясно?

Вы видите этот светильник, маленький, тусклый огонек, что горит в углу, еле заметный в темноте? Посмотрите на него, полюбуйтесь им. Он еле виден, он горит уединенно. Заставьте дунуть на него семь с половиной миллионов ртов разом — вы не потушите его. Вам даже не удастся поколебать это пламя. Пустите на него ураган. Пламя будет все так же, чистое и прямое, подниматься к небу.

Этот светильник — совесть.

И ее пламя в ночи изгнания освещает бумагу, на которой я сейчас пишу.

IX В чем заблуждается Бонапарт

Итак, каковы бы ни были ваши цифры, выдуманные или настоящие, вырванные силой или нет, правильные или подложные, это не так важно; все те, что живут, устремив взор к справедливости, считают и будут считать, что злодеяние есть злодеяние, клятвопреступление есть клятвопреступление, что предательство — это предательство, убийство — убийство, кровь — кровь, что грязь есть грязь, а злодей есть злодей и что у того, кто старается изобразить из себя Наполеона в миниатюре, получается сильно увеличенный Ласенер. И так они и говорят и будут говорить это, невзирая на ваши цифры, ибо семь с половиной миллионов голосов ничего не значат по сравнению с совестью честного человека; и будь это десять миллионов, сто миллионов или хотя бы голоса всего рода человеческого, собранные вместе, все равно они ничего не значат по сравнению с этим атомом, с этой крупицей божества — душой справедливого человека; потому что всеобщее голосование, которое в вопросах политических решает все, не имеет никакого касательства к вопросам морали.

А теперь оставим на минуту в стороне, как мы уже говорили выше, все ваши фокусы с голосованием — повязки на глазах, заткнутые рты, пушки на площадях, обнаженные сабли, шпионов, шныряющих всюду, безмолвие и террор, которые ведут избирателя к урне, как злоумышленника в полицейский участок, — оставим все это в стороне и представим себе, как я уже говорил, всеобщее голосование, свободное, подлинное, чистосердечное, добровольное, действительно свободное изъявление воли народа, каким оно и должно быть, — газеты доступны всем, люди и дела всесторонне обсуждены, на всех стенах расклеены воззвания, каждый высказывается свободно, все освещено, выяснено. Такому всеобщему голосованию вы можете предложить вопросы о мире, о войне, о численности армии, о кредите, бюджете, общественной благотворительности, о смертной казни, несменяемости судей, нерасторжимости брака, о разводе, о гражданских и политических правах женщины, о бесплатном обучении, об устройстве общин, о правах трудящихся, об оплате духовенства, свободе торговли, железных дорогах, денежном обращении, колонизации, взимании налогов — любые вопросы, которые оно признает за собой право разрешить, ибо всеобщее голосование может все, оно не может только отречься от своего права. Дайте ему разрешить эти вопросы, и оно разрешит их, конечно не без возможности ошибок, но с той справедливостью, какой может достигнуть сила человеческого ума. А теперь заставьте его решить, хорошо или плохо поступил Жан или Пьер, когда стащил яблоко на ферме. Здесь оно запнется. Здесь оно не сможет вынести решения. Почему? Разве это уж такой мелкий вопрос? Нет, напротив, — он выше его компетенции. Все, что относится непосредственно к организации общества, будет ли это вопрос территориальный, вопрос общины, или, может быть, государства, или родины, — любая политическая, финансовая, общественная проблема зависит от всеобщего голосования и подвластна ему; но самый простой, самый несложный вопрос морали ему не подсуден.

Корабль — во власти океана, звезда — нет.

Говорят, что Леверрье и вы, господин Бонапарт, — единственные два человека, которые верят в свою звезду. Вы поистине верите в свою звезду, вы ищете ее у себя над головой. Так вот, эта звезда, которую вы ищете где-то вовне, у других людей находится внутри их самих. Она озаряет их разум, светит им и ведет их, она позволяет им различать истинные черты жизни, показывает им скрытые во мраке человеческой судьбы добро и зло, справедливое и несправедливое, истинное и ложное, подлость и благородство, прямодушие и измену, добродетель и злодеяние. Эта звезда, без которой душа человеческая — непроглядная тьма, есть нравственная правда.

Будучи лишены этого света, вы впали в заблуждение. Ваши выборы 20 декабря для мыслящего человека кажутся чудовищной наивностью. Вы прибегли к тому, что вы именуете «всеобщим голосованием», чтобы разрешить вопрос, который не подлежит голосованию. Вы не политический деятель, вы преступник. И то, как следует поступить с вами, не имеет ни малейшего отношения ко всеобщему голосованию.

Поистине, это наивность. Разбойник из Абруццких гор, не отмыв рук от крови, запекшейся у него под ногтями, идет к священнику за отпущением грехов; а вы, вы ищете отпущения у голосования. Только вы позабыли исповедаться в своих грехах. И, обратившись к голосованию со словами: «Отпусти мне!», вы приставили ему к виску дуло вашего пистолета.

Нет, неисправимый злодей! Дать вам «отпущение», как вы изволите выражаться, — за пределами власти народной, за пределами человеческой власти.

Слушайте.

Нерон, а он-то в сущности и изобрел общество Десятого декабря, которое он, совершенно так же как и вы, заставлял рукоплескать не только своим комедиям, но даже, как и вы, — своим трагедиям, — Нерон, после того как он пронзил кинжалом чрево родной матери, тоже мог бы устроить свое всеобщее голосование, и оно очень напоминало бы ваше, ибо оно так же не было бы стеснено вольностями печати. Верховный жрец и император, Нерон в присутствии простертых перед ним судей и жрецов мог бы, положив одну из своих окровавленных рук на теплый труп императрицы, а другую подняв к небесам, призвать в свидетели весь Олимп, что он не проливал этой крови, и приказать своему всеобщему голосованию заявить перед лицом богов и людей, что он, Нерон, не убивал этой женщины; его всеобщее голосование, мало чем отличающееся от вашего, с той же осведомленностью и с той же свободой могло бы подтвердить семью с половиной миллионами голосов, что божественный кесарь Нерон, верховный жрец и император, не причинил никакого вреда этой умершей женщине; так знайте же, милостивый государь, Нерон не получил бы «отпущения»: достаточно было бы одного голоса, одного-единственного скромного, безвестного голоса, который поднялся бы из этой глубокой ночи римского владычества и крикнул во мрак: «Нерон — матереубийца!» — и эхо, немолчное эхо человеческой совести, подхватило бы его и передавало до скончания веков от народа к народу: «Нерон убил свою мать!»

Так вот, этот голос, который поднимается во мраке, — это мой голос. Я кричу ныне на весь свет — и не сомневайтесь, совесть всего мира, всего человечества повторяет вместе со мною: «Луи Бонапарт зарезал Францию! Луи Бонапарт убил свою мать!»

Книга седьмая ОТПУЩЕНИЕ (Вторая форма: присяга)

ПРИСЯГА

I Что посеешь, то и пожнешь

Что такое Луи Бонапарт? Это само вероломство, это воплощенное убожество духа, предательство во плоти, это клятвопреступление в генеральской треуголке, требующее, чтобы его величали монсеньером.

А что ему нужно от Франции, чего он домогается от нее, этот злоумышленник? Присяги.

Присяги?

Казалось бы, после 20 декабря 1848 и 2 декабря 1851 года, после облавы на неприкосновенных депутатов и их ареста, после переворота — что еще оставалось сделать этому злодею, этому Сбригани, как не расхохотаться, вспомнив собственную свою присягу, и с откровенным бесстыдством заявить Франции: «В самом деле, я, кажется, давал честное слово! Забавно! Стоит ли говорить о таком вздоре?»

Так нет. Он требует присяги.

А потому — мэры, жандармы, судьи, шпионы, префекты, генералы, полицейские агенты, сельские сторожа, полицейские комиссары, представители власти, чиновники, сенаторы, государственные советники, законодатели, служащие — эй вы, стадо, сюда! Он пожелал, ему пришло в голову, ему вздумалось, так ему угодно: бегите скорее, стройтесь в ряды, — вы — в канцелярии, вы — в суде, вы — под надзором своего командира, вы — своего министра, вы, сенаторы, — в Тюильри, в салоне маршалов, вы, шпики, — в полицейской префектуре, вы, председатели Верховного суда и главные прокуроры, — в его собственной прихожей, торопитесь: кто в каретах, кто пешком, кто верхом, в мантиях, в мундирах, во фраках, с перевязью через плечо, со шпагой на боку, с перепоясанным брюхом, в шляпах с плюмажем, в киверах, в брыжах, расшитые, раззолоченные, украшенные галунами, — пожалуйте! Выстраивайтесь — кто перед гипсовым бюстом, кто перед его собственной персоной. Ну вот, вы все здесь, никто не отсутствует, смотрите на него, не сводя глаз, соберитесь с мыслями, покопайтесь в вашей совести, в вашей законопослушности, в вашей стыдливости, в вашей религии, снимите перчатку, поднимите руку и принесите присягу его клятвопреступлению, присягните на верность его предательству.