Михаил Херасков - Собрание сочинений

• Название: Собрание сочинений
• Автор: Михаил Херасков
• Жанр: Поэзия

Херасков (Михаил Матвеевич) — писатель. Происходил из валахской семьи, выселившейся в Россию при Петре I; родился 25 октября 1733 г. в городе Переяславле, Полтавской губернии. Учился в сухопутном шляхетском корпусе. Еще кадетом Х. начал под руководством Сумарокова, писать статьи, которые потом печатались в "Ежемесячных Сочинениях". Служил сначала в Ингерманландском полку, потом в коммерц-коллегии, а в 1755 г. был зачислен в штат Московского университета и заведовал типографией университета. С 1756 г. начал помещать свои труды в "Ежемесячных Сочинениях". В 1757 г. Х. напечатал поэму "Плоды наук", в 1758 г. — трагедию "Венецианская монахиня". С 1760 г. в течение 3 лет издавал вместе с И.Ф. Богдановичем журнал "Полезное Увеселение". В 1761 г. Х. издал поэму "Храм Славы" и поставил на московскую сцену героическую поэму "Безбожник". В 1762 г. написал оду на коронацию Екатерины II и был приглашен вместе с Сумароковым и Волковым для устройства уличного маскарада "Торжествующая Минерва". В 1763 г. назначен директором университета в Москве. В том же году он издавал в Москве журналы "Невинное Развлечение" и "Свободные Часы". В 1764 г. Х. напечатал две книги басней, в 1765 г. — трагедию "Мартезия и Фалестра", в 1767 г. — "Новые философические песни", в 1768 г. — повесть "Нума Помпилий". В 1770 г. Х. был назначен вице-президентом берг-коллегии и переехал в Петербург. С 1770 по 1775 гг. он написал трагедию "Селим и Селима", комедию "Ненавистник", поэму "Чесменский бой", драмы "Друг несчастных" и "Гонимые", трагедию "Борислав" и мелодраму "Милана". В 1778 г. Х. назначен был вторым куратором Московского университета. В этом звании он отдал Новикову университетскую типографию, чем дал ему возможность развить свою издательскую деятельность, и основал (в 1779 г.) московский благородный пансион. В 1779 г. Х. издал "Россиаду", над которой работал с 1771 г. Предполагают, что в том же году он вступил в масонскую ложу и начал новую большую поэму "Владимир возрожденный", напечатанную в 1785 г. В 1779 г. Х. выпустил в свет первое издание собрания своих сочинений. Позднейшие его произведения: пролог с хорами "Счастливая Россия" (1787), повесть "Кадм и Гармония" (1789), "Ода на присоединение к Российской империи от Польши областей" (1793), повесть "Палидор сын Кадма и Гармонии" (1794), поэма "Пилигримы" (1795), трагедия "Освобожденная Москва" (1796), поэма "Царь, или Спасенный Новгород", поэма "Бахариана" (1803), трагедия "Вожделенная Россия". В 1802 г. Х. в чине действительного тайного советника за преобразование университета вышел в отставку. Умер в Москве 27 сентября 1807 г. Х. был последним типичным представителем псевдоклассической школы. Поэтическое дарование его было невелико; его больше "почитали", чем читали. Современники наиболее ценили его поэмы "Россиада" и "Владимир". Характерная черта его произведений — серьезность содержания. Масонским влияниям у него уже предшествовал интерес к вопросам нравственности и просвещения; по вступлении в ложу интерес этот приобрел новую пищу. Х. был близок с Новиковым, Шварцем и дружеским обществом. В доме Х. собирались все, кто имел стремление к просвещению и литературе, в особенности литературная молодежь; в конце своей жизни он поддерживал только что выступавших Жуковского и Тургенева. Хорошую память оставил Х. и как создатель московского благородного пансиона. Последнее собрание сочинений Х. вышло в Москве в 1807–1812 гг. См. Венгеров "Русская поэзия", где перепечатана биография Х., составленная Хмыровым, и указана литература предмета; А.Н. Пыпин, IV том "Истории русской литературы". Н. К

---

Песн. XI, ст. 75–79.

Но не один Гидромир поступает как рыцарь. Князь Курбский говорит дворянам Муромским:

       Храните рыцарский, герои, в бранех чин.

Песн. XI, ст. 317.

Можно быть снисходительным к великим художникам за их ошибки против времени; изящность их произведений заставляет нас забывать сии мелочи. Например: Рафаэль в картине, изображающей Иисуса в яслях, украсил тот сарай, в коем он находился, столпами Коринфского ордена6, но сия ошибка помрачает ли его славу? Вот гадания Сумбеки.

Она

       Змию в котле варит, кавказский корень трет;
       Дрожащею рукой извитый прут берет,
       И пламенным главу убрусом обвивает;
       Луну с небес, духов из ада призывает.

Это похоже на гадания Дидоны в вывороченной "Енеиде"; но Херасков имел конечно намерение совсем противное намерению г. Осипова7.

Зачем Троекур снимает доспехи с убитого им рыцаря? Это можно видеть из римской истории. Чтобы понять слова Сеита

Там агнца черного в жертву я принес,

довольно заглянуть в римские древности: там узнаем мы, что богам подземным приносились в жертву черные скоты.

Едигер раздирает свою ризу {Песн. ХI и XII.} и потом с посыпанной пеплом главою является ко Иоанну {Песн. XII.}. Это обычав иудеев.

Что скажут потомки наши, читая "Россияду"? Может быть, какому-нибудь антикварию вздумается, доказывать что казанские татары были язычники, что у них существовало рыцарство или что руссы весьма сходствовали с римлянами; и сошлется на "Россияду". То не вправе ли они ему поверить? Не основываем ли и мы иногда наши доказательств на каком-нибудь стихе Гомера или Виргилия?

Я бы одолжил ещё свои замечания на "Россияду" если бы не боялся вам наскучить. До сих пор я рассматривал ее в отношении к главным правилам эпической позмы; в другом письме предложу вам мое мнение об ее слоге и красотах пиитических.

В прежнем письме к вам я уже показал, что в "Россияде" не наблюдены те правила, без коих ее нельзя ставить наряду с образцами древних и новых времен; теперь предложу мое мнение о ее слоге. Не спорю, что многие эпические стихотворцы, особенно новейшие, впадали в одинакие с Херасковым погрешности; по крайней мере в их произведениях есть много истинно пиитического: слог их имеет натуральную высокость, описания их живы, картины очаровательны. Мимоходом замечу, что в самом механизме стихосложения древние имеют пред нами важное преимущество; мера их при каждом стихе могла переменяться, напротив того, шестистопные ямбы, коими обыкновенно пишут у нас эпические сочинения, всегда однообразны и даже утомительны. Не лучше ли бы принять для сего рода поэзии гекзаметры? Г. Капнист предложил было о том свое мнение, но его отвергли. Удачные переводы Гомера г. Гнедича удостоверяют нас в их достоинстве; их должно только усовершенствовать и приспособить к российской просодии {Замечания на перевод отрывков из "Илияды" г. Гнедича, и о гекзаметрах — нам обещаны. — Издат.}8.

Я имел уже случай упомянуть, что эпическая поэма требует слога высокого: это достоинство столько же в ней необходимо, сколько страстное в трагедии или смешное в комедии. Великие люди должны действовать образом отличным от людей обыкновенных: они должны возбуждать в нас чувствования высокие; но можно ли произнести их слогом обыкновенным? Впрочем, и сия высокость не должна выходить из надлежащих ей пределов, в противном случае она превратилась бы в надутость и неестественность. В этом-то, по всей справедливости, можно упрекать Хераскова: описания его всегда однообразны, сухи и даже иногда смешны. Видно, что стихотворец, так сказать, надувался и, желая казаться высоким, выходил из пределов возможности. Не странно ли, например, следующее изображение сражающегося Озмара:

       Тогда злодей полки, как волны, разделил,
       На Троекурова всю ярость устремил.
       Воитель в подвигах неукротимый, злобный,
       Закинув на хребет свой щит, луне подобный,
       В уста вложив кинжал и в руки взяв мечи,
       Которы у него сияли, как лучи,
       Бежит.

Песн. X, ст. 583–589.

Не знаю, как Озмар мог сражаться с кинжалом во рту! Может быть, Херасков думал, что искусство сражаться состоит во множестве оружия; в таком случае напрасно рыцаря и лошадь его не утыкал копьями. Следующее описание немного уступает этому:

Тогда совокупясь, как страшные стихии,

Четыре рыцаря пошли против России [63],

Подобно слившися четыре ветра вдруг,

Бунтуют океан, летая с шумом вкруг,

Их жадные (?) мечи в густой пыли сверкают,

Разят, свирепствуют, как страшны львы, рыкают [64].

Россияне уже хотели отступить,

Но силы новые пришли их подкрепить,

Бог волею своей, царь добрыми очами,

Вельможи твердыми и мудрыми речами [65].

Песн. XI, ст. 227–236.

Представления одного или нескольких рыцарей, побивающих целое войско, принадлежат к нелепым сказкам времен рыцарских. Хераскову мало казалось, что четыре рыцаря обратили в бегство полки россиян, он заставляет еще подкрепить бегущих: бога "своею волею", царя "добрыми очами" (!!), а вельмож — "мудрыми речами"!!!

Мироед, сражаясь с Курбским, получил смертельную <рану>. Рамида, стоя на городской стене

       И видя во крови Мироеда, воздохнула:
       К Мироеду паче всех она была склонна;
       Забыла, что сама в чело поражена,
       Мгновенно в сердце к ней Мироедов стон преходит
       И в духе жалость, гнев, отмщенье производит:
       Бежит и встрешного мечом своим сечет;
       На копья, на мечи Рамиду страсть влечет.

Песн. XI, ст. 204–210.

Вот как описывает Херасков смерть одного из своих героев:

       Щитом себя Мироед закрыть не ускорил,
       Взревел, и тылом он хребет коня покрыл.

Песн. XI, ст. 201 и 202.

И невольник, надевши присланную Алею от Сумбеки одежду,

      …пал, взревел и дух свой испустил.

Буря разбила суда с воинскими снарядами, Иоанн с твердостию духа

       Вещал: погибло все, осталась храбрость нам!
       На храбрость, воины, надежду возложите
       И грудью грады брать искусство покажите.

Воины отвечали:

       Мы грудью град возьмем!

Что ж, вы думаете, они сделали? бросились на приступ? Совсем напротив:

И с шумом как орлы ко стану потекли[66].

Письмо мое сделалось бы слишком длинным, если бы я захотел вычислять все худые места в "Россияде". Справедливость требует также упомянуть о прекрасном описании царства Зимы в XII песни. Жаль только, что ее пребывание назначено на Кавказе, гораздо правдоподобнее и лучше было бы сделать ее царством Уральские горы и Ледовитое море. Может быть, стих:

       Там зримы кажутся вещаемы слова

есть один из превосходнейших стихов, какие только когда-либо производили отличнейшие гении стихотворства.

Из всех фигур уподобление или сравнение чаще употребляется эпическими стихотворцами: оно делает предмет ясным и более его живописует. Вы знаете прекрасное Луканово уподобление Помпея древнему дубу, который держится на земли уже не корнями, но одною своею тяжестию:

       Qualis frugifero quercus sublimis in agro
       Exuvias veteres populi sacrataque gestans
       Dona ducum nee jam validis radicibus haerens
       Pondere fixa sua est; nudosque per aera ramos
       Effundens, trunco, non frondibus, efficit umbram
       At quamvis primo nutet casura sub Evro,
       Et circum sylvae firmo suo robore tollant,
       Sola tamen collitur {*}.
       {* Дуб величавый таков посреди полей плодоносных
       Весь под дарами вождей, под добычею древней народа:
       Уж не впивается он корнями могучими в землю,
       Держится весом своим и, голые ветви подъемля,
       Тень от нагого ствола, не от листьев зеленых кидает;
       Хоть и грозит он упасть, пошатнувшись от первого ветра,
       Хоть возвышаются вкруг леса в своей силе цветущей,
       Только ему весь почет (лат.). — Перевод Л. Е. Остроумова9.}

Я не нашел в "Россияде" ни одного истинно пиитического сравнения. Герои ее или действия их уподобляются предметам самым обыкновенным, низким, а иногда даже ничего не значащим, наприм<ер>:

Главу единому как шар он (Озмар) разрубил [67].

Казанцы:

Как волки наших сил в средину ворвались[68].

Бронями зашумел как ветвистое древо [69].