Михаил Херасков - Собрание сочинений

• Название: Собрание сочинений
• Автор: Михаил Херасков
• Жанр: Поэзия

Херасков (Михаил Матвеевич) — писатель. Происходил из валахской семьи, выселившейся в Россию при Петре I; родился 25 октября 1733 г. в городе Переяславле, Полтавской губернии. Учился в сухопутном шляхетском корпусе. Еще кадетом Х. начал под руководством Сумарокова, писать статьи, которые потом печатались в "Ежемесячных Сочинениях". Служил сначала в Ингерманландском полку, потом в коммерц-коллегии, а в 1755 г. был зачислен в штат Московского университета и заведовал типографией университета. С 1756 г. начал помещать свои труды в "Ежемесячных Сочинениях". В 1757 г. Х. напечатал поэму "Плоды наук", в 1758 г. — трагедию "Венецианская монахиня". С 1760 г. в течение 3 лет издавал вместе с И.Ф. Богдановичем журнал "Полезное Увеселение". В 1761 г. Х. издал поэму "Храм Славы" и поставил на московскую сцену героическую поэму "Безбожник". В 1762 г. написал оду на коронацию Екатерины II и был приглашен вместе с Сумароковым и Волковым для устройства уличного маскарада "Торжествующая Минерва". В 1763 г. назначен директором университета в Москве. В том же году он издавал в Москве журналы "Невинное Развлечение" и "Свободные Часы". В 1764 г. Х. напечатал две книги басней, в 1765 г. — трагедию "Мартезия и Фалестра", в 1767 г. — "Новые философические песни", в 1768 г. — повесть "Нума Помпилий". В 1770 г. Х. был назначен вице-президентом берг-коллегии и переехал в Петербург. С 1770 по 1775 гг. он написал трагедию "Селим и Селима", комедию "Ненавистник", поэму "Чесменский бой", драмы "Друг несчастных" и "Гонимые", трагедию "Борислав" и мелодраму "Милана". В 1778 г. Х. назначен был вторым куратором Московского университета. В этом звании он отдал Новикову университетскую типографию, чем дал ему возможность развить свою издательскую деятельность, и основал (в 1779 г.) московский благородный пансион. В 1779 г. Х. издал "Россиаду", над которой работал с 1771 г. Предполагают, что в том же году он вступил в масонскую ложу и начал новую большую поэму "Владимир возрожденный", напечатанную в 1785 г. В 1779 г. Х. выпустил в свет первое издание собрания своих сочинений. Позднейшие его произведения: пролог с хорами "Счастливая Россия" (1787), повесть "Кадм и Гармония" (1789), "Ода на присоединение к Российской империи от Польши областей" (1793), повесть "Палидор сын Кадма и Гармонии" (1794), поэма "Пилигримы" (1795), трагедия "Освобожденная Москва" (1796), поэма "Царь, или Спасенный Новгород", поэма "Бахариана" (1803), трагедия "Вожделенная Россия". В 1802 г. Х. в чине действительного тайного советника за преобразование университета вышел в отставку. Умер в Москве 27 сентября 1807 г. Х. был последним типичным представителем псевдоклассической школы. Поэтическое дарование его было невелико; его больше "почитали", чем читали. Современники наиболее ценили его поэмы "Россиада" и "Владимир". Характерная черта его произведений — серьезность содержания. Масонским влияниям у него уже предшествовал интерес к вопросам нравственности и просвещения; по вступлении в ложу интерес этот приобрел новую пищу. Х. был близок с Новиковым, Шварцем и дружеским обществом. В доме Х. собирались все, кто имел стремление к просвещению и литературе, в особенности литературная молодежь; в конце своей жизни он поддерживал только что выступавших Жуковского и Тургенева. Хорошую память оставил Х. и как создатель московского благородного пансиона. Последнее собрание сочинений Х. вышло в Москве в 1807–1812 гг. См. Венгеров "Русская поэзия", где перепечатана биография Х., составленная Хмыровым, и указана литература предмета; А.Н. Пыпин, IV том "Истории русской литературы". Н. К

---

ПѢСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

                       Подъ тѣнью горъ крутыхъ Казанскiй видѣнъ лѣсъ,
             Въ который входа нѣтъ сiянiю небесъ;
             На вѣтвяхъ вѣчные лежатъ густые мраки;
             Прохожимъ дивные являющи призраки;
   5          Тамъ кажется простеръ покровы томный сонъ;
             Трепещущи листы даютъ печальный стонъ;
             Зефиры нѣжные среди весны не вѣютъ,
             Тамъ вянутъ вкругъ цвѣты, кустарики желтѣютъ;
             Когда усыплетъ нощь звѣздами небеса,
   10          Тамъ кажутся въ огнѣ ходящи древеса;
             Изъ мрачныхъ нѣдръ земныхъ изходитъ бурный пламень;
             Кустарники дрожатъ, о камень, бьется камень;
             Не молкнетъ шумъ и стукъ, тамъ вѣчно страхъ не спитъ,
             И молнiя древа колеблетъ, жжетъ, разитъ;
   15          Пылаетъ гордый дубъ и тополы мастисты,
             Повсюду слышатся взыванiя и свисты;
             Источникъ со холма кремнистаго течетъ,
             Онъ шумомъ ужасу дубравѣ прiдаетъ;
             Непостижимый страхъ входящаго встрѣчаетъ:
   20          Лѣсъ воетъ, адъ ему стенаньемъ отвѣчаетъ.
             Вѣщаютъ, что духовъ въ печально царство то
             Безъ казни отъ Небесъ не смѣлъ вступать никто;
             Издревле для прохладъ природю основанъ,
             Но послѣ оный лѣсъ волхвами очарованъ.
   25          Среди дубравы сей обширно мѣсто есть,
             На коемъ ложное вниманiе и лесть,
             Надъ тлѣнной жертвою они земной утробы,
             Возставили Царямъ Казанскимъ горды гробы;
             Которыхъ грозная не отдала война,
   30          Тѣхъ память и безъ нихъ гробницей почтена.

                       О коль такая честь тщетна для человѣка!
             Въ сей лѣсъ печальная должна итти Сумбека;
             Не можетъ удержать сiю Царицу страхъ:
             Ей нуженъ въ крайности супружнинъ тлѣнъ и прахъ;
   35          Отчаянна любовь надеждѣ тщетной внемлетъ,
             И путь назначенный Царица предпрiемлетъ.
             Ужъ первый утра часъ на небѣ возсiялъ,
             Авроринъ блѣдный путь цвѣтами усыпалъ;
             Сумбека не страшась ни нощи, ни злодѣя,
   40          Надежду въ сердцѣ взявъ, и страстiю владѣя,
             Судьбу свою отдавъ на произволъ Небесъ,
             Отважна и бодра вступаетъ въ мрачный лѣсъ.
             Рабыни вѣрныя за нею въ слѣдъ текущи,
             Унынiе и страхъ въ сердцахъ своихъ несущи,
   45          Вступить во мрачный лѣсъ съ Сумбекой не могли;
             Трепещущи кругомъ на холмахъ возлегли.

                       Волшебство нѣкое, или прекрасны взоры,
             Вiющихся змiевъ въ подземны гонятъ норы;
             Сумбекинъ будто бы почувствуя приходъ,
   50          Умолкъ звѣриный ревъ и шумъ бурливыхъ водъ;
             Мечтанiя отъ ней и страхи удалились,
             Казалось, древеса предъ нею разступились;
             И вихри пламенны престали въ вѣтви дуть;
             Все кроется отъ ней, и все даетъ ей путь.
   55                    Уже въ печальную она долину входитъ,
             На гробы Царскiе смущенный взоръ возводитъ:
             Унылость у гробницъ, потокомъ слезъ лiясь,
             Сѣдяща зрится тамъ на гробъ облокотясь;
             Тоска свою главу на грудь печальну клонитъ,
   60          И въ томномъ шествiи повсеминутно стонетъ;
             Раскаянiе грудь свою разяще тамъ,
             Терзающе власы является очамъ;
             Тамъ пышность на себя съ отчаяньемъ взираетъ,
             И мнится каждый часъ съ Царями умираетъ;
   65          Къ лежащей гордости свирѣпый змiй ползетъ,
             И внутренну ея терзаетъ и грызетъ;
             Тамъ рвется узами окованна кичливость;
             Подъ камнями лежитъ стеня несправедливость;
             Всечасно видимы тамъ всѣ пороки тѣ,
   70          Которые Цари творили въ животѣ:
             Неправедна война, забвенье вѣрной службы,
             Презрѣнье къ сиротамъ и нарушенье дружбы;
             Тамъ горесть мучитъ ихъ, тоска, и зной, и хладъ.
             Во образѣ такомъ изображаютъ адъ,
   75          Въ который мстящими включенны Небесами,
             Порочные Цари мученье терпятъ сами….
             Печальный твой покровъ, о Муза! опусти;
             Гробницы Царскiя и жизнь ихъ возвѣсти.

                       Тамъ видѣнъ черный гробъ свирѣпаго Батыя,
   80          Которымъ вольности лишилася Россiя.
             Онъ полночь съ пламенемъ и западъ пробѣгалъ,
             Рѣками кровь точилъ и грады пожигалъ;
             Богемiю держалъ и Польшу подъ пятою;
             Сей варваръ былъ почтенъ какъ Богъ Ордой златою.
   85          Москва, лишенная цвѣтущей красоты!
             Преобратилась въ прахъ его набѣгомъ ты!
             Подъ пепломъ зрѣлися твои прекрасны домы;
             Дѣвицы были въ плѣнъ изъ стѣнъ твоихъ влекомы;
             Позорной смертiю кончали старцы вѣкъ;
   90          По улицамъ ручей невинной крови текъ;
             Дать сердцу твоему послѣднiе удары,
             Оставилъ твой злодѣй тебѣ одни пожары.
             Какъ бурный вихрь, прешедъ Россiю всю Батый,
             Коснулся и тебѣ, о Кiевъ! градъ святый:
   95          Господни храмы тамъ сокровищей лишились,
             Надолго красныя мѣста опустошились;
             Гдѣ крестъ Пророческiй Андреемъ водруженъ,
             Тамъ видъ, плачевный видъ, развалинъ положенъ;
             И вмѣсто пѣнiя отшельцовъ сладкогласныхъ,
   100          Сталъ вѣтровъ слышенъ шумъ, и ревъ звѣрей ужасныхъ.

                       Сiи нещастiя, погибель и бѣды,
             Бунтующихъ Князей родились отъ вражды,
             Когда за скипетры другъ съ другомъ воевали,
             И хищною рукой вѣнцы съ чела срывали.
   105          О Муза! какъ сiи напасти возглашу?
             Я токи слезъ лiю, когда о нихъ пишу.
             Сынъ всталъ противъ отца, отецъ противу сына,
             И славой сдѣлалась пронырливость едина;
             Не уважаючи въ Россiи общихъ золъ,
   110          Стремился похищать у брата братъ престолъ.
             Россiя надъ главой узрѣла вѣчны тѣни,
             И раздробленна вся поверглась на колѣни;
             Въ ней жало зависти кровавый тронъ вертѣлъ;
             Батый на зыблему Россiю налетѣлъ;
   115          Такъ юныхъ двухъ тельцовъ, гдѣ гладный волкъ встрѣчаетъ,
             За паству бьющихся, въ добычу получаетъ.

                       Толикихъ золъ Батый причиной Россамъ былъ;
             Онъ кровью ихъ Князей престолы ихъ омылъ:
             Но чтожъ осталося отъ сей причины страха?
   120          Единый мрачный гробъ, и горсть истлѣвша праха;
             Кто прежде гордостью касался Небесамъ,
             Того остатки вихрь разноситъ по лѣсамъ;
             Льстецы прибѣжища ко праху не имѣютъ;
             Лишь спятъ на немъ змiи, и только вѣтры вѣютъ.
   125                    О вы, которымъ весь пространный тѣсенъ свѣтъ,
             Которыхъ слава въ брань кровавую зоветъ!
             На прахъ, на тлѣнный прахъ Батыевъ вы взгляните,
             И гордости тщету съ своею соравните,
             Не кровью купленный прославитъ васъ вѣнецъ,
   130          Но славитъ васъ любовь подвластныхъ вамъ сердецъ.

                       Изъ твердыхъ камней тамъ составленна гробница,
             Подъ нею погребенъ несытый кровопiйца,
             Сартакъ, Батыевъ сынъ. Онъ слѣдуя отцу,
             Коснулся Суздальскихъ владѣтелей вѣнцу,
   135          И робость сѣя въ нихъ, противу общихъ правилъ,
             Своихъ начальниковъ по всей Россiи ставилъ.

                       Тамъ въ тлѣнномъ гробѣ спитъ Баркай, Батыевъ братъ,
             Чинившiй горести Россiи многократъ,
             Онъ чувствуя въ войнѣ свое изнеможенье,
   140          Россiянъ принуждалъ себѣ на вспоможенье;
             Но днесь на небесахъ носящъ вѣнецъ златый,
             Отважный Александръ, Князь храбрый и святый,
             До самой крайности ихъ власть не допуская,
             Татаръ не защищать, склонить умѣлъ Баркая.
   145                    Тамъ врановъ слышенъ крикъ, производящiй страхъ,
             Крылами вѣющихъ Менгу-Темировъ прахъ;
             Отмщается ему сiя по смерти рана,
             Которой онъ пресѣкъ дни храбраго Романа.
             Цари! мученья вамъ сулятся таковы,
   150          Подъ видомъ дружества гдѣ зло чините вы.

                       Тамъ видится Узбекъ, лишенный вѣчно свѣта;
             Онъ первый принялъ тму и басни Махомета;
             Россiю угнѣталъ сей Князь во весь свой вѣкъ,
             Онъ имянемъ своимъ Ордынскiй родъ нарекъ.
   155                    Тамъ дремлетъ блѣдный страхъ, на гробѣ возлегая,
             Россiйскаго врага, невѣрнаго Нагая,
             Который въ родственный съ Князьями вшедъ союзъ,
             Уважить не хотѣлъ родства священныхъ узъ,
             Мечемъ и пламенемъ опустошалъ Болгары;
   160          Днесь терпитъ въ адѣ самъ подобные удары.

                       Тамъ видѣнъ изъ земли твой черепъ, Занибекъ;
             О ты, свирѣпый Царь, и лютый человѣкъ
             Который гордаго принудилъ Симеона,
             Искать Россiйскаго твоей рукою трона.
   165          Сей братiевъ родныхъ для царства погубя,
             Усилилъ страшну власть въ Россiи и себя;
             Простерши въ сердце къ ней грабительныя длани,
             На храмы Божiи взложилъ позорны дани:
             Но Богъ, отъ горнихъ мѣстъ бросая смутный взоръ,
   170          Въ отмщенiе послалъ на Орды гладъ и моръ,
             И смерти Ангелъ ихъ гонящъ мечемъ суровымъ,
             Разсыпалъ по брегамъ при Донскимъ и Днепровымъ;
             Являются главы и тлѣнны кости тамъ;
             Мнѣ тѣни предстоятъ ходящи по холмамъ,
   175          Я вижу межъ древесъ стенящаго Хидира,
             Который кроется по смерти отъ Темира.
             Темиръ свирѣпый мечь простеръ въ полночный край,
             Но съ трона свергъ его безвремянно Мамай;
             Мамай какъ будто бы изъ нѣдръ изшедый земныхъ,
   180          Въ Россiю прилетѣлъ со тучей войскъ наемныхъ,
             Къ нему склонилися, измѣны не тая,
             Противъ Димитрiя Россiйскiе Князья;
             Обширныя поля ихъ войски покрывали,
             И рѣки цѣлыя въ походѣ выпивали.
   185          Такую Перскiй Царь громаду войскъ имѣлъ,
             Когда съ угрозами на древнихъ Грековъ шелъ;
             Но лавры жнутъ побѣдъ не многими полками,
             Сбираютъ въ брани ихъ геройскими руками.
             Оставилъ намъ примѣръ отважности такой,
   190          Ко славѣ нашихъ странъ, Димитрiй, Князь Донской;
             Съ Непрядвой онъ смѣшалъ Татарской крови рѣки.
             Мамай ушелъ въ Кафу, и тамъ погибъ на вѣки;
             Но вскорѣ ожививъ вражда Ордынскiй прахъ,
             Повергла съ пламенемъ въ предѣлы наши страхъ;
   195          Хотя Казань не разъ поверженна лежала,
             Но вновь главу поднявъ, злодѣйства умножала;
             Томилися отъ ихъ Россiяне Царей;
             Ей много золъ нанесъ послѣднiй Сафгирей.

                       Ялялась гордая надъ симъ Царемъ гробница.
   200          Едва приближилась къ ней томная Царица,
             Какъ будто въ оный часъ супруга лишена,
             На хладномъ мраморѣ поверглася она;
             Всѣ члены у нее дрожали, разрушались;
             Власы разбилися, и съ прахами смѣшались;
   205          Разитъ себя во грудь, горчайши слезы льетъ,
             Дражайшiй мой супругъ! Сумбека вопiетъ;
             Какой мы лютою разлучены судьбою;
             Но ахъ! достойналь я стенать передъ тобою?
             Я та, которая тебя забыть могла,
   210          Въ чьемъ сердцѣ новый огнь любовна страсть зажгла.
             Увы! я тѣмъ себя и паче обвиняю,
             Что твой цѣлуя прахъ, рыдаю и стенаю:
             Достойно ли моимъ слезамъ мѣшаться съ нимъ,
             И быть услышаннымъ стенанiямъ моимъ?
   215          Потоки слезъ моихъ изъ тѣхъ очей катились,
             Которы къ прелестямъ другова обратились;
             И стонъ, позорный стонъ, изъ сердца извлеченъ,
             Которымъ сталъ иной супругомъ нареченъ,
             Уста вѣщающи тебѣ свои печали,
   220          Не давно прелести другова величали.
             Но бѣдная твоя и сирая жена,
             Совмѣстникомъ твоей любви отомщена;
             Конечно онъ мою невѣрность ясно видитъ,
             Во образѣ моемъ порокъ мой ненавидитъ.
   225          О! естьли можешь ты прейти изъ тмы во свѣтъ;
             Востань мой Царь! востань! подай ты мнѣ совѣтъ;
             Твоею смертiю отъ брака свобожденна,
             Входить въ другой союзъ я зрюся принужденна;
             Отъ подданныхъ моихъ къ неволѣ я влекусь.
   230          Но съ кѣмъ я брачными цѣпями сопрягусь?
             Одни противъ себя не видя обороны,
             Со мной вступаютъ въ бракъ лишь только для короны;
             Съ кѣмъ сердце я дѣлю, любви не вижу въ томъ,
             Любви того бѣгу, зажгла я сердце въ комъ.
   235          Кому пожертвую себя, мой тронъ, и сына?
             Мой Царь! въ твоихъ рукахъ Сумбекина судьбина;
             Скажи, что дѣлать мнѣ?… Но ты во гробѣ спишь!
             О тѣнь, любезна тѣнь! ты слезъ моихъ не зришь.
             Дабы спокойствiе твоя вдова имѣла,
   240          Мнѣ тѣнь твоя притти къ гробницѣ повелѣла,
             И нѣкiй тайный гласъ привлекъ въ мѣста сiи;
             Внемли стенанiя и жалобы мои….
             При сихъ словахъ она объемлетъ гробъ руками,
             И слезы горькiя лiетъ надъ нимъ рѣками;
   245          Тревожа въ сихъ мѣстахъ Царей усопшихъ сонъ,
             Сумбекинъ слышался между гробами стонъ;
             Отъ гласа плачущей и рвущейся Царицы,
             Поколебалися и прахи и гробницы;
             Покрыты мхомъ сѣдымъ и терномъ многи дни,
   250          Сходящи съ мѣстъ своихъ казалися они.
             Завылъ ужасный вихрь, земля кругомъ дрожала;
             Сумбека слыша то, во ужасѣ лежала,
             Казалося, ее внезапно чувствъ лиша,
             Ушла изъ ней во гробъ смущенная душа.
   255          И тлѣнность жизненнымъ дхновеньемъ оживилась.

                       Дверь гроба отворивъ, тѣнь Царская явилась;
             Какъ нѣкiй дымъ густый подъемлется она,
             Но въ образъ видится мгновенно сложена,
             Одежду прежнюю и прежнiй видъ прiемлетъ,
   260          Все ясно окрестъ зритъ, всему спокойно внемлетъ.
             Тогда отъ горести почти лишенной силъ,
             Царицѣ голосомъ унылымъ возгласилъ….
             Но тщетно движитъ онъ уста и отверзаетъ,
             Составленная рѣчь въ гортани изчезаетъ.
   265                    И Провидѣнiе на крылiяхъ паритъ,
             Поверьхъ его главы небесный огнь горитъ;
             Тончаетъ мракъ предъ нимъ кругомъ лежащей ночи,
             Повсюду у него и ушеса и очи.
             Нѣтъ въ вѣчности отъ нихъ сокрытаго часа;
   270          Какъ хартiя ему отверзты небеса;
             И тако предлежатъ, какъ чистое зерцало,
             Мiрскихъ вещей конецъ, средина и начало.
             Непостижимое такое божество,
             Тѣнь Царску облекло во прежне существо;
   275          И только мысль его сiяньемъ озарило,
             На будущiе дни глаза ему открыло;
             Черезъ прошедшее давало разумѣть,
             Коль горько, не познавъ блаженства, умереть….
             О Муза! пѣть хощу дѣла необычайны,
   280          И нѣкiя открыть натуры скромной тайны;
             Восторгомъ пламеннымъ наполнился мой духъ,
             Да внемлетъ пѣсни сей имущiй внятный слухъ.

                       Не постигая самъ толь важныя премѣны,
             Изшелъ изъ гроба Царь, и хладны движитъ члены;
   285          Но больше Ангела парящаго не зритъ;
             Къ Сумбекѣ приступивъ, стоная говоритъ:
             Разторгнуты мои съ тобою смертью узы,
             По смерти бракъ забвенъ, забвенны всѣ союзы.
             Почто, нещастная! треѣожишь тѣнь мою?
   290          Мнѣ тяжко то, что я изъ гроба возстаю;
             Но дамъ тебѣ совѣтъ, о сынѣ сожалѣя:

                       О! естьли изберешь супругомъ ты Алея,
             Любовью пламенной возженнаго къ тебѣ:
             Симъ бракомъ угодишь народу и судьбѣ,
   295          Не будетъ слышенъ громъ Россiйской грозной брани,
             Доколѣ Царь Алей не выдетъ изъ Казани;
             Люби его, люби! Но что я говорю?
             Я нѣкую мечту, иль точну бытность зрю!…
             При сихъ словахъ смутясь, тѣнь Царская трепещетъ,
   300          На мрачны небеса печальны взоры мещетъ,
             И паки въ темный гробъ стремится убѣжать;
             Но хощетъ тѣнь сiю видѣнье удержать…..
             Увы! мнѣ кажется, что ты чрезъ духъ и воду,
             Сумбекѣ онъ сказалъ, премѣнишь вдругъ природу;
   305          Тебѣ отверзутся и съ сыномъ небеса;
             Вы новы узрите во свѣтѣ чудеса;
             Обѣихъ вижу васъ, я вижу предъ очами,
             Какъ свѣтлой ризою одѣянныхъ лучами;
             Но какъ исполнится? что значитъ все сiе?
   310          Безсильно то постичь понятiе мое!…
             Вѣщалъ, и будто бы ума во изступленьѣ,
             Вторично видитъ онъ сквозь мраки провидѣнье,
             Которо смутну тѣнь желая наказать,
             Ей будущiе дни хотѣло показать.
   315          Тогда подъемлется времянъ завѣса мрачна,
             И вѣчность вкругъ него открылася прозрачна;
             Ему познанiе о видимомъ даетъ;
             Царь зная жребiй свой, Сумбекѣ вопiетъ:

                       Увы! я чувствую позоръ Махометанства,
   320          И зорю въ сихъ мѣстахъ встрѣчаю Христiянства,
             Подъ защищенiемъ она грядетъ Небесъ,
             Освѣтитъ всю Казань и сей дремучiй лѣсъ,
             На сихъ мѣстахъ, гдѣ мы спокойный сонъ имѣли,
             Гдѣ нашъ тревожить прахъ живущiе не смѣли;
   325          На самыхъ сихъ мѣстахъ созижденъ будетъ домъ,
             Всечасно мечущiй на Махомета громъ.
             Вода, сiи мѣста и древеса кропяща,
             Насъ больше будетъ жечь, геенна чѣмъ паляща,
             Куренiе мастикъ и пѣсней сладкiй гласъ,
   330          И день и ночь въ гробахъ тревожить будутъ насъ;
             Пришельцы бѣдствiя и нашу грусть умножатъ,
             По праху нашему слѣды они проложатъ;
             Гробницы гордыя ногой своей попрутъ,
             Убранства Царскiя изъ оныхъ извлекутъ.
   335          Здѣсь видя крестъ взнесенъ на вышнiя степени,
             Не могутъ обитать гонимы наши тѣни.
             О! естьли я когда тобою былъ любимъ,
             Терпѣть такой позоръ не дай костямъ моимъ;
             Внемли унылому желанiю просящихъ,
   340          Собратiевъ моихъ со мной Царей лежащихъ;
             Вторичну нашу смерть Сумбека упреждай,
             Огню съ гробами нашъ печальный прахъ предай…
             Какъ вѣтеръ горъ крутыхъ въ ущелiи шумящiй,
             Такъ слышанъ отъ гробовъ былъ гласъ произходящiй.
   345          Сумбеку томную холодный потъ покрылъ;
             Но Царь печальную симъ словомъ ободрилъ:

                       Не бойся! жалобы къ тебѣ Цари приносятъ,
             Се! помощи твоей нещастны предки просятъ;
             Отъ бѣдства и стыда ихъ тлѣнiе избавь,
   350          На поруганiе Россiянъ не оставь;…
             Который мысль мою на казнь мнѣ просвѣщаетъ,
             Мнѣ Ангелъ таинства открыть не запрещаетъ,
             Дабы спокойна ты во свѣтѣ семъ была!
             Увидишь дивныя въ дубравѣ сей дѣла,
   355          И можешь прахъ спасти нещастнаго супруга,
             Хранящаго тебѣ во узахъ смерти друга;
             Исполни, что велю: Здѣсь древнiй тополъ есть,
             На коемъ начала гнѣздо орлица плесть:
             Удобно сыщешь ты подъ онымъ древо знакомъ,
   360          Оно окружено густой травой и злакомъ;
             Пожни сiю траву, и корень обнаживъ,
             Сей корень извлеки, тамъ ключь увидишь живъ;
             Изчерпай изъ него до дна текущу воду,
             И влагу ты найдешь совсѣмъ другаго роду;
   365          Зелену древа вѣтвь отъ топола простри,
             И влагу оную поспѣшно собери.
             Когда ты все сiе рачительно исполнишь,
             То мой еще завѣтъ вторичный да напомнишь:
             Ни змѣй ползущихъ вкругъ, ни тѣней не страшись;
   370          Спасти супружнинъ прахъ, спасти себя рѣшись;
             Теки на слезныя сiи мѣста обратно,
             Исполни третiе, что всѣмъ Царямъ прiятно:
             Что помнишь ты меня, Сумбека, докажи,
             Гробницы вѣтвями сухими окружи;
   375          Кропи, кропи на насъ изчерпнутую воду,
             Дай смерти плѣнникамъ желанную свободу,
             И жди подѣйствiя отъ сихъ волшебныхъ водъ,
             Доколѣ солнечный покажется возходъ.
             Тогда познаешь ты, коль дивенъ Богъ бываетъ,
   380          Когда на судъ къ себѣ Онъ грѣшныхъ призываетъ;
             А ты безстрашна будь! Но свѣтитъ ужъ заря;
             Сокрылся Сафгирей, то слово говоря,
             И рѣчи Царскiя внимались во гробницѣ,
             Повелѣвающи начать свой трудъ Царицѣ.
   385                    Хотя приказъ такой Сумбеку возмущалъ,
             Исполнила, что ей супругъ ни возвѣщалъ,
             И злаки и траву вкругъ топола находитъ;
             Но самый сей успѣхъ въ боязнь ее приводитъ:
             Отводитъ водный токъ и влагу достаетъ,
   390          Сухiя вѣтвiя отъ тополовъ беретъ.
             Кострами ихъ она расклала межъ гробами,
             Водою оросивъ и горькими слезами.
             Тогда всходящее въ небесну высоту
             Горяще солнце всю явило красоту,
   395          Живительны лучи на шаръ пустило земный,
             И въ первый ими разъ сквозь лѣсъ проникло темный.
             Стоящи древеса во мракѣ въ той странѣ,
             Казалися очамъ какъ будто бы въ огнѣ;
             Пускаютъ страшный вопль на нихъ нощныя птицы;
   400          Простерся блѣдный свѣтъ на мрачныя гробницы,
             И будто молнiя сверкнувшая въ ночи,
             Въ долину слезную бросаются лучи;
             До сложенныхъ костровъ Сумбекой достигаютъ,
             Сухiя вѣтвiя и влагу возжигаютъ.

   405                    Такiя въ древности явили чудеса,
             Пророческой рукой въ Персидѣ Небеса;
             Когда олтарнаго огня въ землѣ искавый,
             И вмѣсто онаго воды гнѣздо доставый,
             Неемiй вѣтвiя сухiя напоилъ,
   410          И солнцевъ лучь огонь отъ вѣтвей воспалилъ.

                       Подобно вѣтвiя Сумбекой разложенны,
             При всходѣ солнечномъ содѣлались возженны;
             И пламень межъ гробницъ водимый какъ рукой,
             Простерся огненной вiющейся рѣкой;
   415          Одежды Царскiя и кости разрушаетъ.
             Сумбека пламень сей слезами утушаетъ.
             Но воля праведныхъ исполнилась Небесъ;
             Уже Батыевъ гробъ сгорѣлъ, погибъ, изчезъ,
             Субека Царску тѣнь винитъ и провидѣнье,
   420          Какъ облакомъ луна въ ней тмится разсужденье;
             Желаетъ отъ гробницъ огни скорѣй отвлечь,
             Но огнь, какъ бурный вихрь, спѣшитъ гробницы жечь,
             И разстилается волнами красный пламень:
             Горящiй стонетъ лѣсъ, жестокiй таетъ камень.
   425          Касается пожаръ пригоркамъ и кустамъ,
             Но невредимою Царица зрится тамъ.
             Уже гробницы вкругъ свирѣпый огнь объемлетъ;
             Пылаетъ Сафгирей! Сумбека ризу съемлетъ,
             И хощетъ защищать супруговъ тлѣнный прахъ….
   430          Вдругъ чувства у нее объемлетъ новый страхъ:
             Увидѣла она изъ сихъ гробовъ горящихъ,
             Какъ будто изъ воды героевъ изходящихъ;
             Одежды Царскiя являлися на нихъ,
             Но блѣдны зрѣлися и смутны лица ихъ:
   435          Какъ тонки облака зефирами гонимы,
             Цари по воздуху несомы были зримы;
             Не держитъ пламенъ ихъ, не держитъ ихъ земля,
             Но вѣтры повлекли въ геенскiя поля;
             И нудитъ нѣкое упорное влеченье,
   440          Послѣднее творить со свѣтомъ разлученье.

                       Какъ лѣтнихъ нѣжныхъ птицъ отъ полунощныхъ странъ,
             Осеннiй гонитъ хладъ за дальнiй Окiянъ:
             Бѣгутъ изъ пламени печальны тако тѣни,
             Отверзилъ въ бездну имъ струистый огнь степени.
   445                    Эката! пламенникъ на время воспали,
             И видѣть внутренность геенны мнѣ вели!
             Отверзлись предо мной со трепетомъ и громомъ,
             Мѣста, Аидовымъ слывутъ которы домомъ;
             Собравъ грубѣйшее творенiй существо,
   450          Устроило его во гнѣвѣ Божество.
             Небесный сколько огнь другихъ вещей тончае,
             Толико адъ существъ во свѣтѣ всѣхъ тяжчае;
             Три краты девять числъ сiе вселенной дно,
             Отъ круга звѣзднаго лежитъ отдалено.
   455          Тамъ представляется волнами вѣчный пламень,
             Тамъ видима земля, какъ раскалекный камень;
             Зловонный всходитъ паръ отъ загустѣвшихъ водъ;
             Изъ мрака ссѣвшiйся объемлетъ бездну сводъ;
             Но свода темнаго проникнуть не возможно:
   460          Подъ онымъ сѣтуютъ ведущи дни безбожно;
             Тамъ скрежетъ, вопли, плачь, бѣжитъ оттолѣ сонъ,
             Дыханье грѣшниковъ, повсеминутный стонъ;
             Тамъ души въ трепетѣ ко сводамъ возлетаютъ,
             Но преткноѣенiе поѣсюду обрѣтаютъ,
   465          И тлѣютъ бездны сей, какъ искры, въ исподи;
             Тамъ вихри огненны, тамъ пламенны дожди.
             Надежды сладкой нѣтъ во мрачной сей державѣ;
             Тамъ вижу злыхъ вельможъ, живущихъ прежде въ славѣ;
             Недремлющая грусть тревожитъ тѣни ихъ,
   470          Драконы огненны вращаются вкругъ нихъ;
             Тамъ души истинну по смерти познаваютъ;
             Но грѣхъ свой явно зря, томятся, унываютъ;
             Плотская сладость ихъ преобратилась въ ядъ;
             Отрады въ мукахъ нѣтъ: грѣхъ самъ собою адъ!
   475          Святою вѣрою желая просвѣтиться,
             Стараются они на землю возвратиться,
             На солнце съ плотiю въ раскаяньѣ воззрѣть,
             Дабы спокойнѣе вторично умереть:
             Но таинственна цѣпь, какъ змiй кругомъ лежала,
   480          И въ заключенiи преступниковъ держала.
             Тамъ самолюбiе, увидя адско дно,
             Познало, что тщетой прельщалося оно;
             Постигнувъ райскаго веселiя изрядство,
             Познало тлѣнъ сребра, несытое богатство,
   485          И слезы отъ него, которыя текли,
             Какъ огненна роса богатыхъ тѣни жгли.
             Тамъ сладострастiе весь адъ пронзаетъ стономъ,
             Имѣя равну часть во тмѣ со Иксiономъ:
             Являются еще прелестны тѣни имъ,
   490          Коснутся ихъ устамъ, и превратятся въ дымъ;
             Тамъ вѣчный терпитъ хладъ угрюмая измѣна;
             Мучитель вкругъ себя кровавы зритъ знамена,
             Трепещущи тѣла, мечи, оковы, гладъ,
             Которы отъ него скрываютъ Божiй градъ;
   495          Тамъ страхъ смиренiю кичливы души учитъ;
             Прошедшее враговъ и будущее мучитъ.

                       Батый, какъ будто бы послѣдуемъ отъ тѣхъ,
             Которыхъ кровь излить не ставилъ онъ за грѣхъ,
             Со трепетомъ глаза на небеса возводитъ;
   500          Но блескомъ ихъ сраженъ, въ подземный мракъ уходитъ;
             Изъ пламени ему устроенъ тамо тронъ,
             Бѣжитъ, но слышится по немъ во гробѣ стонъ.

                       Преемники его злодѣйствами не сыты,
             Низходятъ въ адъ за нимъ, змiями вкругъ увиты;
   505          Сопровождаетъ вопль на адски муки ихъ,
             И вѣчно кроется душевный миръ отъ нихъ;
             То жажда тѣни ихъ, то гладъ, то зависть мучитъ,
             И быти добрыми чрезъ то живущихъ учитъ.
             Но тщетно мрачный адъ мучителямъ грозитъ,
   510          Ихъ тщетно молнiя стращаетъ и разитъ!
             Умретъ едино зло, другое возрастаетъ;
             Какъ язва страшная по всей землѣ летаетъ,
             Тѣснитъ, свирѣпствуетъ, терзаетъ, множитъ стонъ.
             Нѣтъ, кромѣ слезъ, иныхъ безсильнымъ оборонъ;
   515          И естьли въ тѣ часы гонитель не трепещетъ,
             Когда земля дрожитъ и небо громы мещетъ;
             Что пользы, что стихи въ улику ихъ пишу?
             Ахъ! естьли каплю слезъ невинныхъ осушу,
             И малую подамъ печальному отраду:
   520          Уже я получилъ за слабый трудъ награду!
             Злощастье облегчилъ текущiй нынѣ вѣкъ;
             Сталъ меньше въ наши дни нещастенъ человѣкъ,
             Да вѣчно таковымъ блаженствомъ усладимся….
             Но мрачный лѣсъ завылъ, тѣнь стонетъ; обратимся!
   525                    Свирѣпый Тахтамышъ, какъ огненной стрѣлой
             Свергается во адъ для вѣчной казни злой;
             Тамъ тѣней вкругъ себя онъ узритъ вопiющихъ,
             И пламеннымъ бичемъ во тмѣ его бiющихъ.
             То тѣни мстительны нещастныхъ тѣхъ людей,
   530          Которыхъ умертвилъ мучительски злодѣй.
             Но большимъ варваръ сей терзается призракомъ,
             Встрѣчаясь со врагомъ своимъ Темираксакомъ.
             Жестокiй оный врагъ родился пастухомъ,
             И ставъ разбойникомъ, Монархомъ былъ по томъ;
   535          Каковъ былъ съ посохомъ, таковъ онъ и въ коронѣ:
             Разбойникъ былъ пастухъ, разбойникъ сталъ на тронѣ.
             Страдаетъ въ адѣ самъ теперь Темираксакъ,
             Но страшенъ для Царей его и тамо зракъ.

                       Тамъ кроется во тму, боясь небесна свѣта,
   540          Трепещущая тѣнь Царя Улу-Махмета,
             Отъ собственныхъ сыновъ который бывъ гонимъ,
             Обязанъ сталъ Москвѣ спасенiемъ своимъ;
             Своихъ защитниковъ привлекъ коварствомъ къ брани,
             И Россовъ побѣдивъ, направилъ путь къ Казани,
   545          Развалины ея и тронъ возобновилъ,
             Враждующихъ змiевъ Россiи оживилъ;
             Подъ пепломъ злобу онъ сокрытую возставилъ.
             И стрѣлы на Москву изъ дерзкихъ рукъ направилъ.
             Но дружбы прерванной въ отмщенiе и въ знакъ,
   550          Жизнь отнялъ у него и сына Мамотякъ.
             Улу-Махмета скорбь сiя еще терзаетъ,
             Нося въ рукахъ своихъ младенца, лобызаетъ,
             И въ адъ свергаяся, уже онъ муки зритъ,
             Которыми ему нощь вѣчная грозитъ:
   555          Тамъ въ узы огненны онъ будетъ въ вѣкъ закованъ,
             И пламенный вѣнецъ злодѣю уготованъ.

                       Тебя идущаго зоветъ съ весельемъ адъ,
             О ты, поруганный и гордый Царь Ахматъ!
             Еще твой духъ грызетъ; Басма твоя попранна
   560          Стопами храбраго Монарха Iоанна,
             Который ко твоей погибели рожденъ,
             Которымъ при Угрѣ въ конецъ ты побѣжденъ,
             И слава дѣлъ твоихъ на вѣки пролетѣла;
             Ордынская твоя держава запустѣла.
   565          Спѣши во мрачный адъ, и тамо нынѣ зри,
             Что должны гордые во тмѣ терпѣть Цари!
             Они позорныя оковы тамо носятъ,
             Послѣднiе рабы за гордость ихъ поносятъ,
             И ихъ нещастiя во свѣтѣ семъ творцы,
   570          Надъ ними подлые ругаются льстецы;
             Они поруганны народомъ зрятъ короны,
             Потомки съ мерзостью на ихъ взираютъ троны;
             Тираны бѣдствiя такiя терпятъ тамъ,
             Которыя дадутъ ужасный видъ стихамъ.
   575          Но, Муза! вѣчному терзанью ихъ оставимъ,
             И добродѣтели единыя прославимъ.
             О! естьли кто ея не знаетъ красоты,
             Нещастенъ! Царь ли есть, или невольникъ ты.
             Для душъ чувствительныхъ болѣзнь нещастныхъ бремя,
   580          И тѣней страждущихъ оставить, Музы! время.

                       Выходитъ наконецъ смущенный Сафгирей;
             Онъ горести въ себѣ вмѣщаетъ всѣхъ Царей,
             Глазами томными Сумбеку озираетъ,
             Къ ней съ трепетомъ идетъ, и руки простираетъ:
   585          Простись, вѣщаетъ ей, простись на вѣкъ со мной!
             И нашъ ко аду путь не ставь твоей виной;
             Ты насъ связующи оковы разрѣшила,
             И то, что насъ въ гробахъ держало, сокрушила;
             Пороки, кои мы творили въ свѣтѣ семъ,
   590          Не отдѣлялися отъ нашихъ тѣлъ ничѣмъ,
             И насъ они къ землѣ прикованныхъ держали;
             Мы тысячiю мукъ гнѣтомы здѣсь лежали.
             Но солнечный огонь очистилъ нынѣ насъ,
             И мы съ веселiемъ идемъ во адъ сей часъ;
   595          Не плачь теперь! ты намъ огнями угодила,
             И насъ отъ близкаго позора свободила.
             Увы!… Ордынску власть Россiя изтребитъ,
             Меча ея ничто отъ насъ не отвратитъ;
             На огнь, который насъ палитъ и очищаетъ,
   600          Россiйскимъ воинамъ погибель предвѣщаетъ.
             Ахъ! вскорѣ новый здѣсь сiяти будетъ свѣтъ,
             И водрузится крестъ, гдѣ нашъ пророкъ живетъ!
             А мы отъ муки сей избавлены тобою.
             Зоветъ насъ грѣхъ во адъ, какъ нѣкою трубою;
   605          Спасай себя и тронъ, спасай и слезъ не лей:
             Возстань! очувствуйся! ужъ близокъ Царь Алей;
             Исполни ты мои слова и завѣщанье!

                       Сумбеку тронуло толь горькое прощанье.
             Какъ будто громовой стрѣлой поражена,
   610          Хотѣвша вымолвить, безмолвствуетъ она;
             Лѣсъ солнечнымъ тогда сiяньемъ озарился;
             Сумбека впала въ сонъ, и Сафгирей сокрылся.

ПѢСНЬ ПЯТАЯ