Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

• Название: История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Классическая проза

"История генри Эсмонда" занимает особое место в творчестве У. Теккерея. Написан он в форме мемуаров. Перед нами проходят картины быта знатной дворянской семьи конца XVII и начала XVIII века. Постепенно круг наблюдений рассказчика расширяется, и перед читателем возникает широкое полотно, на котором запечатлена картина жизни целого исторического периода. Повествование ведется от имени полковника Генри Эсмонда, участника изображаемых событий.

---

Эсмонд встал до зари и прошел в спальню капеллана, где воздух был пряным от запаха желтофиолей; он заглянул в жаровню, в которой патер жег бумаги, в старые шкафы, где хранились его книги и рукописи; попробовал, действует ли пружина, приводившая в движение механизм окна. Пружина заржавела за эти долгие годы, но в конце концов поддалась, и рама вместе со стеклами бесшумно опустилась в стену. Он поднял ее и вновь установил на место; никто не пользовался этим ходом с тех пор, как Холт бежал отсюда шестнадцать лет тому назад.

Эсмонд вспомнил слова милорда, сказанные в последний день его жизни, о том, что Холт появлялся и вновь исчезал подобно привидению; ему и самому знакомо было пристрастие патера ко всякой таинственности, все эти его переодевания, внезапные приходы и уходы, и маленький ученик давно догадывался, каким путем привидение проникает в дом и вновь его покидает. Эсмонд укрепил оконные запоры; над Каслвудом уже занималась заря, стук кузнечного молота доносился из деревни, из-за реки, над которой еще дремал туман.

Потом Эсмонд открыл потайной шкаф над каминной доской, достаточно поместительный, чтобы в нем мог улечься человек; здесь мистер Холт хранил кое-какое свое личное достояние. Две шпаги, столь памятные Эсмонду с детства, лежали на прежнем месте, он вынул их и обтер с них пыль, испытывая при этом странное волнение. В глубине лежала связка бумаг, должно быть, спрятанная там Холтом в последний его приезд сюда, еще при жизни милорда виконта, в тот самый день, когда патер был арестован и отправлен в Хекстонский замок. Эсмонд стал разбирать эти бумаги и нашел свидетельства об изменнической деятельности ряда лиц, относившиеся к царствованию короля Вильгельма. Здесь упоминались имена Чарнока и Перкинса, сэра Джона Фенвика и сэра Джона Фрейда, Руквуда и Лодвика, лордов Монтгомери и Эйлсбери, Кларендона и Ярмута; все они были замешаны в заговорах против узурпатора. Было здесь также письмо от герцога Бервика и еще другое, писанное самим королем из СенЖермена, с обещанием утвердить верного и возлюбленного слугу своего Фрэнсиса виконта Каслвуда в знании и достоинстве графа и маркиза Эсмонда, каковые звания и титулы были пожалованы королевским указом, данным в четвертый год царствования Иакова Второго Томасу, виконту Каслвуду, и его прямым наследникам мужского пола, при отсутствии же таковых долженствовали перейти к упомянутому Фрэнсису.

Это было то самое письмо, о котором по рассказу милорда, Холт говорил ему в самый день своего ареста и за ответом на которое он должен был явиться неделю спустя. Но кто-то вдруг легонько постучал в дверь, и Эсмонд поспешно сунул бумаги назад, в тайник; то была моя дорогая госпожа, улыбавшаяся ласково и радушно. И она, без сомнения, бодрствовала почти всю ночь; но ни один не стал спрашивать другого, в каких думах прошли бессонные часы. Есть многое, что мы угадываем без слов и знаем так же хорошо, как если бы оно случилось у нас на глазах. Добрая леди говорила мне, что тотчас же узнала про обе раны, которые я получил в чужом краю. Кто знает, какие расстояния может побеждать любовь и как велика ее пророческая сила.

— Я заглянула к вам в комнату, — было все, что она сказала, — постель ваша, милая старая постелька, оказалась пуста. Я знала, что найду вас здесь. — И, зардевшись слегка, благословляя его без слов, одним взглядом, она поцелуем коснулась его щеки.

Они вышли из замка, рука об руку прошли по старому двору и спустились на лужайку, где трава еще блестела росою, а рядом, в зеленой чаще, птицы заливались на все голоса под розовеющим утренним небом. Как живо сохранилось все это в памяти! Старинные башни и гребни крыш, темнеющие против солнца, пурпурные тени на зеленых склонах, причудливая резьба солнечных часов, лесистые вершины гор, золото хлебов в долине и блеск реки, что катит свои воды к подножию жемчужных холмов вдали, — все это расстилалось перед нами, овеянное тысячею прекрасных воспоминаний молодости, прекрасных и печальных, но столь же ясных и живых в нашей памяти, как и эта незабываемая картина, которую вновь созерцал наш взгляд. Нам ничего не дано забыть. Память спит, но может проснуться снова: и я часто думаю о минуте, которая наступит тогда, когда звуки reveille [102] пробудят пас от последнего смертного сна, и тут, в мгновенной вспышке сознания, все прошлое вернется к нам, воскреснув, как и сама душа.

Еще оставалось несколько часов до того, как встанут все в доме (был июль месяц, и заря только занималась), и Эсмонд поведал тут своей госпоже о деле, ради которого он прибыл, и о той роли, которая была предназначена в нем Фрэнку. Он знал, что может довериться этой любящей душе вполне, что она скорей умрет, нежели выдаст тайну; и, попросив ее не говорить никому ничего, он изложил ей весь свой план, уверенный заранее, что любой замысел, от него исходящий, встретит одобрение и поддержку его госпожи, тем более что эта маленькая женщина была и осталась непоколебимой якобиткой. Трудно придумать лучший план и найти более верного рыцаря, способного осуществить его, таково было ее пристрастное суждение. Час или два прошло, должно быть, покуда они были заняты этой беседой. Едва они покончили с ней, к ним подошла Беатриса; высокая стройная фигура в траурных черных одеждах (она носила траур весь этот год с достоинством, в котором не было ничего показного) легко двигалась вдоль зеленой лужайки, и тень ее скользила впереди по влажной траве.

Она, улыбаясь, церемонно присела перед ними и назвала нас при этом "молодыми людьми". Она стала старше на вид, бледнее и величественнее, чем год назад; мать казалась теперь младшей из двух. По словам леди Каслвуд, она никогда не говорила о своем горе и лишь изредка в спокойном и сдержанном тоне вскользь касалась рухнувших надежд.

По приезде в Каслвуд Беатриса стала часто ходить в деревню, заглядывала в каждый домик, навещала всех больных. Она устроила школу для деревенской детворы, кое-кого из них взялась учить пению. В Каслвудской церкви стоял чудесный старинный орган, и она так дивно хорошо играла на нем, что слава об этом разнеслась на много миль кругом и люди приходили в церковь, вероятно, не только послушать музыку, но и полюбоваться на прекрасную органистку. Пастор Тэшер с женою жили в домике викария, но у них не было детей, с которыми Том мог бы встретить недруга у своего порога. Впрочем, честный Том заботился о том, чтобы иметь поменьше недругов, и с готовностью снимал свою широкополую шляпу перед каждым, кто попадался на пути. На поклоны и любезности он никогда не скупился. С Эсмондом почтенный пастор повел себя так, будто полковник был по меньшей мере главнокомандующим; в день его приезда, пришедшийся на воскресенье, он обедал в замке, и понадобилась вся настойчивость хозяйки, чтобы убедить его отведать пудинга. Он сокрушался по поводу вероотступничества милорда, однако же весьма усердно пил за здоровье его милости; а за час до того, в церкви, уморил полковника длиннейшей, ученейшей и душеспасительнейшей проповедью.

Эсмонд провел дома всего лишь два дня; дело, ради которого он приезжал, требовало его спешного отъезда в чужие края. За это время он лишь однажды видел Беатрису наедине; как-то раз, когда он сидел и беседовал со своей госпожой в длинной гобеленовой гостиной — совсем как в старые времена, — она вызвала его в соседнюю комнату, некогда служившую опочивальней виконтессе Изабелле. Эсмонд словно живую видел перед собой старую леди, как она в ночной сорочке сидела на постели в то утро, когда стража явилась арестовать ее. Теперь прекраснейшая женщина Англии спала на этой постели за тяжелым штофным пологом, который нисколько не выцвел с тех пор, как Эсмонд видел его в последний раз.

Беатриса в своих черных одеждах стояла посреди комнаты, держа в руках небольшой ящичек; то был футляр с тетушкиными драгоценностями, свадебный подарок Эсмонда; на крышке его была вытиснена корона, которую бедной девушке не суждено было надеть.

— Возьмите это, Гарри, — сказала она. — Мне теперь уже не понадобятся бриллианты. — Она говорила негромким, ровным голосом, без малейшего признака волнения. Ее прекрасная рука, протягивавшая Эсмонду шагреневый футляр, не дрожала. Эсмонд увидел на этой руке черный бархатный браслет с миниатюрой герцога на эмали; его светлость подарил ей его за три дня до своей гибели.

Эсмонд возразил, что бриллианты более не принадлежат ему, и попытался обратить в шутку это возвращение подарка.

— На что они мне? — сказал он. — Принц Евгений не похорошел от бриллиантовой пряжки на шляпе, и желтизну моего лица тоже едва ли скрасят бриллианты.

— Вы подарите их своей жене, кузен, — сказала она. — У вашей жены будет прелестный цвет лица.

— Беатриса! — вскричал Эсмонд, чувствуя, как уже бывало не раз, что старое пламя вновь разгорается в нем. — Согласны вы надеть эти драгоценности в день нашей свадьбы? Вы однажды сказали, что слишком мало знаете меня; теперь вы узнали меня лучше; вы знаете, как я десять лет добивался того, о чем мечтал, знаете, сколько я перенес ради этого.