Сергей Есенин - Том 6. Письма

• Название: Том 6. Письма
• Автор: Сергей Есенин
• Издательство: Наука
• Жанр: Поэзия
• Год: 1999

В наст. томе собраны оказавшиеся доступными составителю письма, записки и телеграммы Есенина к отдельным лицам.

Письма Есенина — ценный документальный материал для изучения жизни и творчества поэта. Они позволяют также расширить общее представление о литературном процессе в России 1910-х — 1920-х гг.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Растите такой, какой я Вас видел и слышал, слушайтесь Фриду, и благо Вам будет, ибо в Фриде доброе живет сознательно, поэтому она такая милая и такая хорошая будет даже в чем-нибудь дурном.

Люб<ящий> Вас С. Есенин.

Иванову-Разумнику, 4 декабря 1920

ИВАНОВУ-РАЗУМНИКУ*

4 декабря 1920 г. Москва

Декабря 4. 1920.

Дорогой Разумник Васильевич!

Простите, ради Бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку.* Так все неожиданно и глупо вышло.

Я уже собирался к 25 окт. выехать,* и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК.*

Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться.

Мне очень и очень хотелось бы Вас увидеть, услышать и самому сказать о себе. Уж очень многое накопилось за эти 2 ½ г., в которые мы с Вами не виделись. Я очень много раз порывался писать Вам, но наше безалаберное российское житие, похожее на постоялый двор, каждый раз выбивало перо из рук. Я удивляюсь, как еще я мог написать столько стихов и поэм за это время.

Конечно, переструение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял зато все то, что радовало меня раньше от моего здоровья. Я стал гнилее. Вероятно, кой-что по этому поводу Вы уже слышали.*

Ну, а что с Клюевым?

Он с год тому назад прислал мне весьма хитрое письмо, думая, что мне, как и было, 18 лет, я на него ему не ответил,* и с тех пор о нем ничего не слышу. Стихи его за это время* на меня впечатление производили довольно неприятное. Уж очень он, Разумник Васильевич, слаб в форме и как-то расти не хочет. А то, что ему кажется формой, ни больше ни меньше как манера, и порой довольно утомительная.

Но все же я хотел бы увидеть его. Мне глубоко интересно, какой ощупью вот теперь он пойдет?

Всего Вам, Разумник Васильевич, всего хорошего. Я очень и очень часто вспоминаю Вас. Жаль только, что не видимся, но авось как-нибудь вырвусь.

Привет Варваре Николаевне, Вашим детям* и Ремизовым.

Жму Вашу руку.

С. Есенин.

Если урвете минутку, то черкните,* а я Вам постараюсь выслать «Сорокоуст» и «Исповедь хулигана».*

На конверте: Детское село

Колпинская 20

Разумнику Васильевичу

Иванову С. А. Есенин

Ивневу Р., 1920-1925

Р. ИВНЕВУ*

Конец 1920 г. — 1925 г. Москва

Милый Рюрик. Сидит у меня тут один хер- увимчик совершенно в твоем вкусе.* Приезжай побалакать.

Твой С. Есенин.

Балухатому С. Д., 22 января 1921

С. Д. БАЛУХАТОМУ*

22 января 1921 г. Москва

Уважаемый Сергей Дмитриевич! В ответ на Ваше письмо* спешу сообщить Вам, что мы готовы издать все Ваши работы,* касающиеся образной поэтики.

Условия оплаты и срок издания мы сообщим Вам, как только Вы пришлете матерьал, но приблизительно оплата в нашем Изд<ательст>ве равняется в три раза увеличенной советск<ой> ставке. Причем половина выплачивается, как только книга сдается в набор, а остальное после выхода.

С приветом к Вам Сергей Есенин.

Б<ольшая> Никитская, 15, Магаз<ин> худ<ожников> слова.*

Головачеву С. Д., март 1921

С. Д. ГОЛОВАЧЕВУ*

Март 1921 г. Москва

Милый Сережа! Я совсем расхворался и потому в магазине* быть не могу.

Мне очень и очень нужны деньги, будьте добры подательнице сей записки* дать 150 000 р. (сто пятьдесят тыс. р.).

Привет Дав<иду> Сам<ойловичу>.

Ваш С. Есенин.

1921, март.

Сахарову А. М., апрель 1921

А. М. САХАРОВУ*

Апрель 1921 г. Москва

Милый Сакша! Привет тебе и целование. Друг мой любезный, сделай все, что возможно, с моей книгой, только по другому плану. Издай только стихи, а поэмы выкинь. Потому что они выходят на днях здесь. Озаглавь «Ржан<ые> кони», книга первая.* Я еду в Ташкент, в мае вернусь,* что тебе нужно, накажи. Я привезу. Любящий тебя С. Есенин.

На обороте: Александру Михайловичу

Сахарову

Астория

Мариенгофу А. Б., апрель-май 1921

А. Б. МАРИЕНГОФУ*

Конец апреля — начало мая 1921 г. Самара

Милый Толя! Привет тебе и целование. Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на проклятую Самару и не пойму никак, действительно ли я ощущаю все это или читаю «Мертвые души» с «Ревизором». Гришка пьян и уверяет своего знакомого, что он написал «Юрия Милославского», что все политические тузы — его приятели, что у него всё курьеры, курьеры и курьеры.* Лёва* сидит хмурый и спрашивает меня чуть ли не по пяти раз в день о том, съел ли бы я сейчас тарелку борща малороссийского? Мне вспоминается сейчас твоя кислая морда, когда ты говорил о селедках. Если хочешь представить меня, то съешь кусочек и посмотри на себя в зеркало.

Еду я, конечно, ничего, не без настроения все-таки, даже рад, что плюнул на эту проклятую Москву. Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие* меня таки сильно ошеломило. Больше, конечно, так пить я уже не буду, а сегодня, например, даже совсем отказался, чтоб посмотреть на пьяного Гришку. Боже мой, какая это гадость, а я, вероятно, еще хуже бывал.

Климат здесь почему-то в этот год холоднее, чем у нас. Кой-где даже есть еще снег! — Так что голым я пока не хожу и сплю, покрываясь шубой. Провизии здесь, конечно, до того много, что я невольно спрашиваю в свою очередь Лёву:

— А ты, Лёва, ел бы сейчас колбасу?

Вот так сутки, другие, третьи, четвертые, пятые, шестые едем, едем, а оглянешься в окно, как заколдованное место — проклятая Самара.

Вагон, конечно, хороший, но все-таки жаль, что это не ровное и стоячее место. Бурливой голове трудно думается в такой тряске. За поездом у нас опять бежала лошадь (не жеребенок), но я теперь говорю: «Природа, ты подражаешь Есенину».*

Итак, мой друг, часто вспоминаем тебя, нашу милую Эмилию* и опять, ОПмТЬ,* возвращаемся к тому же:

— Как ты думаешь, Сережа, а что теперь кушает наш Ваня?*

В общем, поездка очень славная! Я и всегда говорил себе, что проехаться не мешает, особенно в такое время, когда масло в Москве 16–17, а здесь 25–30.

Это, во-первых, экономно, а во-вторых, но во-вторых, Ваня (слышу, Лёва за стеной посылает Гришку к священной матери), это на второе у нас полагается.

Итак, ты видишь, все это довольно весело и занимательно, так что мне без труда приходится ставить точку, чтоб поскорей отделаться от письма. О, я недаром говорил себе, что с Гришкой ездить очень весело.

Твой Сергун.

Привет Конёнкову, Сереже и Дав<иду> Самойл<овичу>.

P. S. Прошло еще 4 дня с тех пор, как я написал тебе письмо, а мы еще в Самаре.

Сегодня с тоски, то есть с радости, вышел на платформу, подхожу к стенной газете и зрю, как самарское лито кроет имажинистов.* Я даже не думал, что мы здесь в такой моде. От неожиданности у меня в руках даже палка выросла, но за это, мой друг, тебя надо бить по морде.

Еще через день*.

Был Балухатый,* рассказал очень много интересного. Он собирается в Петербург. Я просил его зайти к тебе. Приюти его, возьми рукописи и дай денег.*

С. Е.

Иванову-Разумнику, май 1921

ИВАНОВУ-РАЗУМНИКУ*

Май 1921 г. Ташкент

Дорогой Разумник Васильевич! Я послал Вам письмо, книги, еще письмо,* ждал от Вас хоть какого-нибудь ответа и не получил его, и мне кажется, что Вы, по-видимому, обиделись на что-то. Уж не за Клюева ли и мое мнение о нем? Не за Блока ли?*

Я очень много думал, Разумник Васильевич, за эти годы, очень много работал над собой, и то, что я говорю, у меня достаточно выстрадано.* Я даже Вам в том письме не все сказал, по-моему, Клюев совсем стал плохой поэт, так же как и Блок. Я не хочу этим Вам сказать, что они очень малы по своему внутреннему содержанию. Как раз нет. Блок, конечно, не гениальная фигура, а Клюев, как некогда пришибленный им,* не сумел отойти от его голландского романтизма.* Но все-таки они, конечно, значат много. Пусть Блок по недоразумению русский,* а Клюев поет Россию по книжным летописям и ложной ее зарисовки* всех приходимцев,* в этом они, конечно, кое-что сделали. Сделали до некоторой степени даже оригинально. Я не люблю их главным образом как мастеров в нашем языке.

Блок — поэт бесформенный, Клюев тоже.* У них нет почти никакой фигуральности нашего языка. У Клюева они очень мелкие («черница-темь сядет с пяльцами под окошко шить златны воздухи»,* «Зой ку-ку загозье, гомон с гремью шыргунцами вешает на сучья»,* «туча — ель, а солнце — белка с раззолоченным хвостом»* и т. д.). А Блок исключительно чувствует только простое слово по Гоголю, что «слово есть знак, которым человек человеку передает то, что им поймано в явлении внутреннем или внешнем».*