Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929

• Название: Дневники 1928-1929
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-268-00566-9

Книга дневников 1928–1929 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) — в 1999 г., пятая (1926–1927) — в 2003 г.

Публикуется впервые.

---

М. М. Пришвин Дневники

1928

<Сергиев Посад>

Без даты. Гениальность проявляется тем, что человек отдается своему делу, как в обыкновенной жизни отдаются между собой люди друг другу, рождая детей для будущей жизни; гениальность обходит природу жизни людей настоящего и чертит план будущего: гениальные люди не обязаны рождать живых детенышей и посвящать себя заботе о их существовании и воспитании. Жизнь гениального человека лично пуста и вся целиком распределяется в деле для будущего.

Но был один гениальный человек с таким мучительным сознанием своей пустоты в настоящем, что всю свою гениальность направил к восстановлению священного рода, как в Библии, и прославил свой личный семейный очаг, как идею (Розанов).

О Горьком

Дорогой Илья Александрович{1}, в юбилейный сборник о Горьком оказалось написать что-нибудь связное мне невозможно. Меня сплющивает слава Горького.

1 Января. Окна не только в морозных узорах, но кроме того снизу, с наружных подоконников, поднялся на стеклах снег, подбило окна снизу снегом и еще стало уютнее, намекая на возможность совсем скрыться под снегом и так остаться в своем тепле до весны.

<На полях> Уважаемый тов. Сергеев, обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой поручить Вашей канцелярии выписать на мое имя: Сергиев, Комсомольская, 85 все охотничьи журналы СССР на 1928 год.

Послано Пекину.

2 Января. Валит снег.

3 Января. Тепленько, тихо, солнце показалось. Прекрасно в засыпанных лесах, в саженом ельнике каждое дерево стоит, как на скатерти. Князь пошел на охоту{2}. У меня грипп, я не могу.

4 Января. Новый год мой начался хворью. Роман мой трещит по всем швам{3}.

Во время переписи где-то в тундрах на севере Восточной Сибири застрелился некий Гиршфельд. Я его видел один раз в редакции: очень некрасивый, рыженький, в сильных веснушках еврей. Он дал мне несколько номеров журнала «Охотник», просил прочитать и ответить ему, есть ли у него талант…

Однажды в редакции большого журнала ко мне подошел очень невзрачный рыженький, весь покрытый веснушками еврей и просил прочесть меня его очерк в журнале «Охотник» и сказать, есть ли у него талант. Я взял журнал, положил на диван для чтения после обеда, но кто-то спихнул его за диван, и я прочитал очерки только месяца через два, когда журнал появился из-под дивана. Один очерк поразил меня проникновенным описанием леса и жизни северных охотников. Я разгадал секрет его влияния на читателя: автор открывал кусочек своей страдающей души и брал действительный лес, действительных людей так, будто они выросли все на его собственной крови. Но так ведь и нужно писать! Скорее только надо укрепить автора в огромной важности его дела, чтобы он, истекая кровью, получил восстановление сил и равновесие. Тут, может быть, надо одно только движение, одно слово участия. Я спешил, но автор куда-то исчез. Через день я тоже остыл и все забыл, только оставался в памяти таежный лес, где не было никаких птиц, кроме дятлов: лес дятлов-плотников, без перерыву стучащих сильными носами о дерево. Только раз в темноте во время ночевки в этом лесу дятлов странник при свете костра увидел одну ель, и она была та самая, знакомая, родная… Больше ничего не было близко ему, и тайга выступала резко, отчетливо в очерке только потому, что была очень холодна и автор очень горяч.

Прошел, кажется, год. Возле меня рассказывали о самоубийстве какого-то еврея на крайнем севере Восточной Сибири во время переписи населения. Это было очень странно слышать о самоубийстве еврея в тайге, я вспомнил описание тайги с дятлами, и мне мелькнуло: это он! И оказалось, да — это он, тот самый, искавший во мне сочувствия. Я скоро разыскал бывшего при переписи с этим евреем его товарища, русского юношу-богатыря, и он мне сказал, что его товарищ застрелился, вообразив себе, будто заразился сифилисом. Но после смерти доктор установил: это не был сифилис, это был прыщик. Много рассказывал мне юноша-богатырь о страшных подробностях кончины его товарища, как потом он остался совершенно один среди дикарей в тундре с казенными деньгами, как он мчал труп на оленях триста верст в ближайший городок. В заключение рассказа юноша вспомнил, что сделал копию с посмертной записки. «В ней ничего особенного», — сказал юноша, ленясь разыскивать ее среди своих вещей. Но я настоял, и богатырь принес мне этот листок:

«Борис, прости, что оставляю тебя одного, не знаю, как ты справишься со всей работой, но я не могу жить: я заразился сифилисом. Теперь в этой записке я хочу дать некоторые поручения, которые, надеюсь, исполнишь. Так уж принято, чтобы товарищей просить об этих, может быть, и нестоящих делах в случаях самоубийств. Чувствую, что сбивчиво пишу — ну, да ты поймешь.

Здесь, прежде чем просить тебя об этих делах, я хочу исповедоваться. Хочу, чтобы знали, что самоубийство мое не простая случайность, а подготовлено всей моей жизнью.

Я родился двойным: душой я был русский, полюбил, когда стал сознавать окружающее — природу, деревню; рос я в городе, был евреем. Нехорошо открещиваться от своей жизни, но что я мог поделать — все мне было чуждо в моей обстановке, в которой я рос. Я называл себя евреем и не был им.

С самого раннего детства я мечтал о любви в том виде, в котором она редка. Но я был некрасив и потому не мог надеяться, что сбудется, о чем я думал. Когда пришло это — затянулся большой роман с огромными письмами и самокопательством. И, конечно, та давала мне обещания и, конечно, стала женой другого. Мало кто знал о том, что я пережил. Тогда меня вылечил гипнотизер Каптерев. Теперь мое призвание: я страшно метался в нем. Я был одарен от природы: немного литературой, немного живописью, немного музыкой, немного наблюдательностью. И я метался <1 нрзб.>, что во мне превалирует — то одно, то другое. И не потому что был непостоянен (нет, я скорей упрям), но потому что не знал, кто же я, наконец, и я стал путешественником, так и не зная, что я по существу.

Если бы я жил (т. е. в теперешнем возрасте) в начале 900-х годов — я, может, был бы небольшим Андреевым, писал бы рассказы в духе его «Мысли». А так что, разве не правы будут марксистские критики, если облаят меня с перепевами Андреева, который тоже копался в себе и торговал этим копательством. Напр.: я натуралист, материалист, марксист и т. д. — это от ума, а душа — опять мистика, фатализм, вера в бессмертие (оно и помогает мне в эти последние часы). Опять двойственность: черт ее знает от чего — наследственность, что ли, вырождение, или еще что? Я, например, был уверен много лет назад, что застрелюсь именно по этому поводу, который явился теперь. Незачем лгать перед смертью. Но что это все-таки — чертовщина, вырождение, человеческое ничтожество. Почему случилось то, что случилось? Потому что я к каждой женщине подходил с идеальным представлением о ней, потому что я хотел, чтобы она была той, которую я себе создал. Потому я хотел верить. И я фатально должен был встретиться, наконец, с этой. Странное спокойствие у меня сейчас. Я верю, что, умирая, я освобождаю место другим, хотя бы тебе, Борис, ты более сильный, более здоровый, и физически и нравственно, несмотря на то, что ты более реакционно настроен, чем я. Таким, как ты, принадлежит будущее. Я был революционер, даже анархист в теории, не в жизни, и в дальнейшей жизни я был бы тормозом, а потому ухожу из жизни с верой в прекрасное человечество, я спокоен.

Я не могу изложить здесь свои заглядывания в будущее: слишком оно жестоко. Но если не как мистик, то как натуралист, материалист, я могу надеяться, что те атомы и молекулы, из которых я состоял, дадут в будущем лучшие комбинации, лучшего человека, животное, или неорганическое.

Передай от меня привет всем нашим товарищам по переписи… <Следуют поручения>».

В этой исповеди Гиршфельда все очень похоже на Алпатова, но одного звена нет (в котором Алпатов приходит к единству).

Дело в том, что марксизм-материализм не должен являться предметом веры, а только знания. Русский марксизм как смесь знания и веры несет в себе при развитии личности яд, которым отравляются и знание и вера.

6 Января. Рождественский Сочельник.

Эти дни было мягко. Летел снег. Сегодня под утро выпала хорошая пороша. Петя сегодня вечером идет на охоту{4}.

У меня продолжается грипп. Смотрю в окно. Каждое <утро> ровно <в> 9 за решеткой палисадника появляется кот, выкапывает ямку в снегу около самого вчерашнего места, садится, потрясая хвостом, и «делает». Потом, осмотрев сделанное, зарывает в снег и удаляется. Я его прозвал «Японец» и, когда он появляется, кричу ребятам: «Идите, скорее, Японец садится!» Сегодня это услышала Ефр. Павл., бросилась и начала стучать коту в окно и прогонять, хотя он сидел за пределами наших владений. Все объясняется бессознательной яростью, в которую впадает всякая хозяйка, видя потрясающего хвостом кота.