Михаил Чулаки - У Пяти углов

• Название: У Пяти углов
• Автор: Михаил Чулаки
• Жанр: Современная проза

Михаил Чулаки — автор повестей и романов «Что почем?», «Тенор», «Вечный хлеб», «Четыре портрета» и других. В новую его книгу вошли повести и рассказы последних лет. Пять углов — известный перекресток в центре Ленинграда, и все герои книги — ленинградцы, люди разных возрастов и разных профессий, но одинаково любящие свой город, воспитанные на его культурных и исторических традициях.

---

— Вот-вот, я о том же: давай разговаривать! Как дела? Что нового с тобой случилось?

Как можно объяснить, что случилось нового, если он не знает про старое? Не знает про Александра Алексеевича — ведь не мог же Федя говорить о нем с Филом! — и значит, не может оценить то новое, что недавно произошло: что их отношения благополучно прекратились.

— Все как обычно. Библиотека не сгорела.

Звякнул телефон и замолк — включен на автоматику. Лиза не стала снимать трубку — потом узнает, кто звонил. Фил кивнул в сторону телефона:

— Все как обычно? И Федькины штучки работают исправно?

— Еще бы! Он ими увлекается больше, чем девицами!

Пожалуй, Лиза сказала это с долей осуждения. Хотя, если бы у него в голове были одни девицы, Лиза досадовала бы еще больше: сначала дело, а с девицами успеется,

— Да, голова у него хорошая. Жалко, что не учится, а болтается, теряет время. Тут мы оба виноваты.

Лизе и самой жалко, а почему-то захотелось возразить:

— Прекрасно поступит еще! А что специальность сначала в руках — очень хорошо. И что в армию — сразу повзрослеет.

Фил согласился с обидным равнодушием — мог бы сильней переживать за сына:

Да я в общем тоже так считаю. Главное, голова у парня есть. И руки. Руки сейчас встречаются даже реже. А с головой и с руками — все получится.

Снова звякнул телефон. А что, если Александр Алексеевич? Ну и пусть. Фил ведь не догадывается, что существует на свете такой скучный следователь — и обожатель тоже скучный. А без договоренности Александр Алексеевич не явится; у него это всегда звучало очень веско: «Я не могу без предварительной договоренности». Но интересно, что Фил вообще думает о ней? Что она после развода записалась в монахини?

— Так я все-таки что-нибудь приготовлю. Если хочешь, можешь пойти за мной хвостом и развлекать, пока, я у плиты.

Фил двинулся за ней хвостом с той же привычной покорностью. Нет, даже с готовностью, пожалуй.

Чем его кормить? Есть мясо в морозильнике. Вслух она не произнесет, конечно, известную поговорку: «Мужчин надо кормить мясом», — между ними сейчас неуместны такие намеки. Но что, если перекормить мясом, подпоить, чтобы взыграли страсти?.. Нет-нет, лучше остановить воображение.

— Что ж ты не хвастаешь, как прошел концерт? Все такой же: никогда первым не хвастается своими успехами. Ну когда-то, когда они еще были вместе, успехи случались редко, но теперь-то только успевай хвастаться — но нет, он все тот же.

— А чего ж ты не сходила сама, не поинтересовалась?

— Решила, что буду лишней. Зачем делать неприятность твоей жене.

Пусть хоть теперь скажет что-нибудь вроде: «Мне всегда приятно тебя видеть и неважно, что скажет жена».

— Вот еще! Дружба дружбой, тем более у нас.

— А служба службой, да? Дома.

Пожалуй, он сказал больше, чем она рассчитывала. И неважно, если начнет отнекиваться. Проговорился! Проговорки — они всегда самые искренние.

Фил улыбнулся как бы даже умудренно — ишь, научился умудренности!

— В семье всегда присутствует элемент обязательный, служебный. И у нас с тобой был.

— Ладно, не расспрашиваю. Но я могла помешать не только твоей жене. Там еще была Ева. Она меня уверяла, что очень заинтересовалась тобой… ее подруга.

— Подруги я не заметил, а Ева подходила. Я ее не сразу узнал — так неудобно.

— Ничего, она это пережила, я уверена. Тем более что раз ты ее не узнал, вы как будто познакомились заново — и начали с нуля.

Лиза и не собиралась так саркастически говорить о Еве — вышло само собой.

— Чего — начали?

— Ну-ну, не прикидывайся более наивным, чем ты на самом деле.

— Ладно — посмотрим, чем кончим. Раз уж начали. Еще и насмешничает!

— Давай-давай, желаю. Особенно Евке: она оч-чень заинтересована. И тобой больше, чем твоей музыкой, — тебе это должно быть лестно.

Он-то мечтает, чтобы весь мир восхитился его сочинениями, — а его самого при этом могли бы и не замечать. Ага, промолчал! Не знает, что ответить. И Лиза продолжила совершенно невинным тоном:

— Так говоришь, надо мне было сходить?

Фил еще злился — на Еву, которая интересуется им, а не его музыкой, но по инерции ответил довольно раздраженно и Лизе:

— Что значит — «надо»? Если интересно, сходила бы. Никаких «надо»!

— Интересно. Очень интересно. Вот я сейчас и интересуюсь у тебя. У Федьки тоже интересоралась.

— Ну-у… Федька живет в другой музыкальной вселенной. Антимиры. Помнишь, мы все твердили: «И, как воздушные шары, над ним горят антимиры!»? Я еще пытался написать романс, но неудачно, признаюсь честно.

Да, этого у них не отнять никому: общих воспоминаний! Лиза подхватила, Фил за нею — перебивая друг друга:

— Помнишь, тогда казалось, все вокруг новое-новое! Вся жизнь переменилась. Сразу откуда-то и Евтушенко, и все остальные! «Надежды маленький оркестрик под управлением любви»!

— Нет, это, пожалуй, написано позже. А тогда: «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный». Интересно, Федька это знает?

— Это позор, но я не знаю толком, чего он знает, чего нет. Вон портрет над его кроватью — загляни-ка. Ты знаешь — чей? Я не знаю. Наверное, участь всех родителей: не знать, чего знают дети, а чего нет. Да, вот портрет. И ведь он говорил, а я забыла. И почему-то в трауре. Я не знаю, а для них этот — как для нас когда-то Окуджава. Интересно, твой отец, ну и мама — они знали в то время Окуджаву?

— Что ты! Никакого понятия! Хотя отцу должно было понравиться про синий троллейбус. Но он чувствовал, что на самом деле это не про троллейбус, это не гимн троллейбусам, о котором он мечтает… А портрет — это кто-то из «битлов», так что отчасти из нашего времени тоже. Но его уже недавно застрелил какой-то маньяк. А фамилию забыл. к

— Ну вот, ты хоть что-то знаешь. При том, что для тебя это музыкальный антимир. А я ну совсем — полная целина!

Кажется, они дошли до того момента, когда принято ругать современную молодежь. А так хорошо начали: с общих воспоминаний, с собственной молодости… Нет-нет, Лиза не хотела впадать в такую пошлость: ругать молодежь. Да и не для того же они сейчас вместе вдвоем в маленькой кухне. Кухня… очаг… дом…

— Значит, вспоминаешь нас тогдашних? Не отрезал этот кусок биографии и не выкинул?

Не хотела она говорить так прямо, да вырвалось само собой.

— Конечно, помню! Как же можно выкинуть! Даже вижу тебя во сне часто в последнее время,

— Ну и что же, как мы там — во сне?

Лизе было очень приятно ему сниться, уютно в его снах. Но и по-настоящему интересно: как она там — что делает, хорошо ли выглядит?

— Куда-то идем вместе. Недавно почему-то карабкались вверх.

— Вверх — это хорошо.

Спросить ли его о самом главном, решиться ли? Наверное, в комнате, где он сидел гостем, Лиза бы не решилась, но так у них сейчас по-семейному: сидят в кухне, она ему жарит мясо… Луку надо побольше, Фил любит жареный лук.

— И ты не жалеешь? Когда просыпаешься?

И снова Фил улыбнулся умудренно. Уж не готовится ли в вещие старцы? Поседеет, отпустит бороду…

— Знаешь — нет. Хотя и грустно, конечно. Иначе все было бы не так, и я бы сейчас не тот. С работы я бы уйти не решился, потому что надо кормить семью. Значит, не написал бы десятой части того, что уже успел, был бы никому не ведомым профессионалом… нет, полупрофессионалом, чего-то кропающим урывками.

— Выходит, нас с Федей ты променял на то, чтобы быть кому-то ведомым?

Упрек — ну что ж, на самом деле обидно выслушивать такое. А Фил только дернул головой, по своему обыкновению.

— Выходит. То есть не я променял, ты решила за меня: тебе надоел нудный тип, который носится с никому не нужными опусами. Ты решила, и я тебе на всю жизнь благодарен, потому что сам бы, наверное, так и не решился, но чувствовал бы себя обездоленным, лишенным главного в жизни. Ты извини за высокопарность, — Фил и в самом деле виновато улыбнулся, — но я, наверное, действительно не мог не сочинять свои опусы. Поэтому в конечном счете ты права: променял я тебя с Федей на свое сочинительство. А если решился не сам, то только по слабохарактерности. Променял и не жалею. И мы бы сейчас так мило не беседовали, если б не променял. Ты бы меня сейчас шпыняла за никчемность.

Наверное, он прав. И хотелось разрыдаться и надавать ему пощечин — за правоту. Но Лиза позволила себе только горько улыбнуться — именно так, она словно увидела со стороны эту свою горькую улыбку.

Какая же безжалостная штука: жажда быть ведомым! Перешагнуть через жену и сына? Пожалуйста! А когда-то столько говорил о своей любви. Писал романсы на самые чувствительные стихи — и посвящал.

Он ответил тихо-тихо — больше себе, чем ей: — Был еще один выход: тебе — поверить в меня. И поддерживать, и самой уговорить бросить работу, и кормить, если я не заработаю. И все это радостно, не выглядя мученицей! Начать с того, чтобы поверить безоглядно… Наверное, это и есть настоящее счастье. Я так и не испытал, не знаю. А бывает, говорят. Почему-то больше везет безнадежным пьяницам: у них всегда находятся женщины, которые верят, кормят, тянут. Или истеричным психопатам, которые бьют себя в грудь, что они непризнанные гении, — им сразу верят на слово. Ну а когда трезвый и приличного поведения — шансов мало… Недавно я услышал стихи — тоже очень чувствительные: «И нет на свете женщины, бесконеч…» — и тут некстати громко зашипел на сковороде жарящийся лук.