Михаил Чулаки - У Пяти углов

• Название: У Пяти углов
• Автор: Михаил Чулаки
• Жанр: Современная проза

Михаил Чулаки — автор повестей и романов «Что почем?», «Тенор», «Вечный хлеб», «Четыре портрета» и других. В новую его книгу вошли повести и рассказы последних лет. Пять углов — известный перекресток в центре Ленинграда, и все герои книги — ленинградцы, люди разных возрастов и разных профессий, но одинаково любящие свой город, воспитанные на его культурных и исторических традициях.

---

Скажи, Танечка, что я уже здесь, только у меня сегодня лекция, не могу долго ждать.

Танечке этой, которую знает чуть не с пеленок, потому что она дочка здешнего паркового ветерана Григория Григорьевича, он улыбнулся покровительственно, а она в ответ посмотрела как-то дико, будто не в себе девочка, — да эти молодые часто не в себе, любови и трагедии на уме; посмотрела и побежала докладывать своему шефу — так теперь называют начальников, слово какое-то ненастоящее.

Лекции никакой Николай Акимыч сегодня не читал, преувеличил для солидности, чтобы напомнить директору перед беседой о своем значении и авторитете, — сегодня не читал, но вообще-то читает как активист Клуба знатоков города, потому в сущности сказал Николай Акимыч чистую правду.

Танечка выскочила из кабинета своего шефа, снова посмотрела так же дико:

— Сейчас, Николай Акимыч, сейчас. Минуту только подождите. Сейчас.

Николай Акимыч сел, не обращая внимания на других ожидающих: возмущаются они, не возмущаются — их дело, он пойдет первым или не пойдет вовсе!

Ну все же пришлось не минуту высидеть, а, наверное, все десять, но когда дверь директорского кабинета наконец открылась и оттуда вышел кто-то совсем Николаю Акимычу неизвестный, он поднялся и двинулся в кабинет, не ожидая никаких приглашений. Ропот действительно раздался за спиной, но он не обратил внимания.

Директора Николай Акимыч тоже знает давно. Из водителей. Только недолго он усидел за рулем: институт, какие-то должности в управлении — не упомнишь эти бумажные работы — и наконец вернули в родной парк для укрепления руководства. Тоже всю жизнь трудится сидя, а тощий, будто теперешний головоногий акселерант — вроде Федьки, честное слово. Говорят, язву нажил на директорстве. Остался бы за рулем — никакой язвы, а уважения — как сказать.

Директор сразу закричал своим нервным голосом — вот отсюда и язва! — даже и поздороваться не успел:

— А-а, явился, Варламов! До чего ж мы дойдем, если уж и на тебя жалобы?! Какая ж борьба за культуру обслуживания, когда на самого распередового, на которого мы учим равняться!

Вот уж чего Николай Акимыч не мог и вообразить! На него — и жалоба?! Не за что на него жаловаться, не было у него никаких ЧП! Всегда одни благодарности… Да кто же мог?! Или подстроили нарочно?!

Директор потряс какой-то бумажкой:

— Догадываешься, Варламов, о чем пишут?

Николай Акимыч не догадывался и не собирался выискивать за собой вин — не то что некоторые, на которых стоит начальству прикрикнуть, сразу залебезят и покаются.

— Не догадываюсь. Не о чем на меня жаловаться. Нет никаких объективных причин.

Вот именно: объективных. Субъективно всякому может что угодно показаться, хоть черти зеленые в салоне, а объективных — нет.

— А вот и есть, оказывается. А вот и есть… А вот и есть…

Директор повторял свое «а вот и есть» с удовольствием, будто выигрывал крупный спор.

— А вот и есть! Вот слушай: «Должен довести… Ну, это неважно, так… так… ага! «Задерживал отправление троллейбуса с самыми издевательскими целями. Даже когда пассажиры самоуплотнились, не предпринимал попыток закрыть дверь, дожидаясь новых пассажиров, подбегавших с разных сторон и снова создававших препятствие закрытию. При этом подавал издевательские реплики, вроде: «Ну что, так и будем стоять как памятник? Простоим хоть час!» В результате задержки троллейбуса на десять и более минут я опоздал на поезд, что имело для меня роковые последствия: моя невеста, уехав без меня одна в вагоне и решив ошибочно, что я ее бросил, познакомилась в купе с моряком и проследовала с ним в Кишинев и замуж. Поэтому прошу принять решительные меры воздействия за мою разбитую личную жизнь… Вот так, Варламов. Теперь припомнил? Ты издеваешься, стоишь и не едешь, а в результате невесты выходят за проезжих моряков.

Николай Акимыч подумал было, что директор смеется, что для подначки зачитал этот письменный анекдот, а теперь они заговорят о настоящем деле, о дальнейшем улучшении обслуживания пассажиров, например. Но нет, директор был совершенно серьезен, а что иногда по голосу его кажется, что он вот-вот засмеется, это происходит от нервности: голос у него от нервности неровный.

— Чего молчишь, Варламов? Припомнил? Николай Акимыч ни перед каким начальством не заискивает никогда: начальников много, а классных водителей — наперечет.

— Чего мне припоминать? Никогда я не поеду, если дверь не закрылась. А сорвутся под колесо — тогда что? И приказы об этом вы же и подписывали. Если не закрывается дверь, всегда стою, а когда этот жених ехал, в какую дату, в какое время, я и знать не знаю. Мне он не сказался, после, видно, надумал, когда посмотрел вслед поезду. Нынче все грамотные, все писатели. Только по-настоящему он мне должен по гроб жизни слать благодарности: лучше сразу отделаться от такой, которая с ходу на первого моряка, чем после мучиться да разводиться, да платить алименты.

— Нет, Варламов, ничего ты не понял. Видишь, как написано: «…даже когда самоуплотнились, не предпринял попыток закрыть… То есть что? Издевательство под видом культуры и безопасности. Он правильно пишет — Боярский его, между прочим, фамилия, может и родственник, тут он не указывает, — он правильно пишет: так можно стоять весь день, и все будут набегать и виснуть новые пассажиры, сколько внутри ни уплотняйся. Ты бы перед кем другим строил дурачка, а я-то сам крутил баранку, я-то знаю эти нюансы.

Тоже нашелся крутила — год посидел за баранкой и думает, все постиг и превзошел!

— Так понял ты наконец, Варламов, в чем претензии? Или опять состроишь дурачка?

Николай Акимыч все понял: хотят от него отделаться, вот и ищут любой повод! Потому что если по-нормальному, ничего кроме смеха не может быть на такую жалобу.

— Стар я, чтобы дурачка строить, Петр Сергеич. Да и в молодости дурачком вроде не был. Об этом, знаете, еще Суворов сказал, что в дураках не согласен ходить и у самого господа бога.

— Суворов у нас нашелся! Пассажиры из-за тебя опаздызают, а ты вроде и ни при чем. Будто график движения не для тебя писан. Я распоряжений не давал, чтобы выбиваться из графика! Ты и двери закрывай, и езди вовремя, если ты такой передовик!

Дело ясное: позавидовал кто-то. Вот и нашли повод. Только повод больно дурацкий.

График мой в порядке, об этом не беспокойтесь. А вот и нет! Думаешь, я тут ваньку с тобой валяю? Я уже велел поднять графики. Смотри, за какое число жалоба, Вот: «случилось одиннадцатого сентября в семнадцать сорок». А вот график твой: опоздал с прибытием на семь минут — вместо чтоб в восемнадцать двенадцать, прибыл в восемнадцать девятнадцать. Такие дела.

— А вы посмотрите другие графики. Хоть мои, хоть не мои. Как ездить в графике, если где поворот на Белинского — всегда пробка! И на Гороховую тоже, то есть на Дзержинского! Вот из-за чего опоздания, а не из-за дверей этих. Не по воздуху же летаем!

Вспомнил Николай Акимыч, теперь вспомнил, когда услышал дату. Стоял он тогда на Владимирской, потому что попались пассажиры — нахалы и издеватели. Говоришь им, говоришь — и хоть бы один имел сознательность, сошел бы, не мешал отправлению. Нет, кто хоть пальцем зацепился — не оторвешь! Вот когда чувствуешь, что Николай Николаич, троллейбус твой, — живое существо. И страдающее. Распирают его, а он скрипит и стонет. Зато те, которые лезут, они ничего не чувствуют, они готовы разнести Николай Николаича — и на самом деле, сколько уж раз чуть не разносили, сколько раз отрывали заднюю дверь, — и за них, за обезумевших этих, отвечать потом?! Если они в своем обезуменье попадают под колеса! Не-ет, Николай Акимыч решил стоять, пока не закроется дверь. Сколько угодно! Если сами не понимают. Если никакой сознательности. Видно же, что машина не может отправиться, так зачем еще новые подбегают и цепляются, когда уже и прежним некуда вместиться? Никакого соображения! Он будет стоять. Пусть сами себя задерживают Долго сзади не было троллейбусов. То есть что значит долго? Минут пять-шесть. Тоже, наверное, стояли на предыдущих остановках. Но наконец подошел сзади и засигналил. А у Николая Акимыча все не было возможности двинуться. Ну что ж, он вышел, оттянул штанги, и задний троллейбус благополучно объехал — «тройка», помнит как сейчас. Это и вправило мозги: кто-то умялся, кто-то отцепился, часть осаждавшей толпы отхлынула на следующую машину — и двери закрылись. Николай Акимыч быстро успокоился — он вообще отходчив — и стал информировать, как обычно: «Следующая остановка — Пять углов. Уникальный городской перекресток, образованный пятью лучами улиц, а не четырьмя, как обычно. Основу перекрестка составляет Загородный проспект, бывшая Загородная дорога…» И никто тогда не подошел с претензиями. Большинство пассажиров, когда войдут и успокоятся, вспоминают про сознательность, понимают, что закрытие дверей необходимо для их же безопасности. Те, кто внутри салона, всегда кричат: «Сойдите, лишние, не задерживайте!»