Михаил Чулаки - У Пяти углов

• Название: У Пяти углов
• Автор: Михаил Чулаки
• Жанр: Современная проза

Михаил Чулаки — автор повестей и романов «Что почем?», «Тенор», «Вечный хлеб», «Четыре портрета» и других. В новую его книгу вошли повести и рассказы последних лет. Пять углов — известный перекресток в центре Ленинграда, и все герои книги — ленинградцы, люди разных возрастов и разных профессий, но одинаково любящие свой город, воспитанные на его культурных и исторических традициях.

---

А дома и Перс, и матушка еще спали. Из распахнутой маминой двери слышался двойной храп. Но ведь проснутся и увидят, что нет Нади. Придется сегодня же вечером объявить о разрыве, о разводе… Снова приступ жалости к Наде, снова пришлось напомнить себе, что разрыв их неизбежен, что Надя знала с самого начала — и поэтому, наверное, так и осталась чужой со своими жалкими суевериями. Скорей бы пройти сквозь это, пережить…

Вольт уже позавтракал и стоял одетый, когда зазвонил телефон. Он поспешно прикрыл дверь в мамину комнату и снял трубку.

— Вольт Платоныч? С вами говорит Сергей Георгиевич, отец Максимки. Элеонора Петровна сказала, что я могу вам позвонить.

Интонация неуверенная, просительная.

— Да-да, конечно.

— Так вот, как бы нам…

— Надо мне посмотреть на вашего сына. Вы где живете?

— На Петроградской, в конце Кировского. Очень легко ехать, все автобусы! И метро рядом!

Как будто, если бы не легко ехать, то и не поехал бы. Даже неловко слушать. Может быть, от неловкости Вольт ответил несколько надменно:

— Неважно, я на машине.

И сразу сам почувствовал неприятную надменность в своем голосе. Но отец Максимки (как его? — опять с первого раза не запомнил имя-отчество) не расслышал надменности в голосе, или считал, что некоторая надменность естественна для знаменитого специалиста, и подхватил радостно:

— Тем более, тем более! А найти легко: вход с парадного. Лифт.

Вольт подумал, что удобнее всего заехать по пути в институт: Песочная набережная совсем рядом с Кировским.

— Давайте сегодня в двенадцать. Кто-нибудь будет дома?

— Жена! Она не работает из-за… из-за этого.

— Хорошо, значит, в двенадцать. Или в половине первого.

Ведь не знаешь точно, когда освободишься в клинике.

— Пожалуйста! Конечно! Жена будет ждать! Так радуется, будто от приезда Вольта сын сразу

встанет на ноги и пойдет. А ведь, скорее всего, придется разочаровать. Но радовался предстоящему визиту и сам Вольт: после пережитой боли особенно ценен был этот звонок, лишнее доказательство, что он нужен, что остается в его жизни главное! Пациенты тоже иногда помогают врачу.

По дороге в клинику он по привычке посматривал на номера встречных машин, но заметил только один по-лусчастливый, как он называл про себя: 62–26.

В ординаторской Вольт снова не застал Якова Ильича. Подумал было, что тот на каком-нибудь совещании, как и вчера, но оказалось, что Яков Ильич заболел.

— Не просто грипп, что-то серьезное, — приглушив голос, сообщила между затяжками Элла Дмитриевна. — Кажется, кладут на обследование, понимаете — куда? Он знал, что его кладут, но ничего нам не говорил до последнего дня.

Ее лицо просмоленной Венеры было печально-торжественным.

Но Вольт ответил непримиримо:

— Он сам всю жизнь этого добивался. Курил — вот и докурился.

— Господи, вы и правда — Савонарола! Упрекать в такой момент! Да вы хоть оцените мужество: знал, куда его кладут, и не говорил, не пожаловался ни разу!

— Ну, это — элементарное самоуважение, хотя, конечно, не все умеют.

— «Элементарное»! Я бы посмотрела на вас! Подняли бы крик от малейшей боли! Такие непримиримые всегда первыми и ломаются!

Невозможно же ответить: «Я каждый день терплю и еще ни разу не пожаловался!» — вот бы и получилась та самая жалоба.

— Этого никто заранее не знает про себя.

— Видала я таких. Вся ваша физкультура — от трусости. И не курите от трусости! Потому и злорадствуете!

Выходит, жалеть и ахать — это участие, это гуманность, а сказать прямо, что сам виноват, — злорадство. Не давали бы курить, гнали бы отовсюду с папиросой — вот была бы гуманность!

— Я не злорадствую, я недоумеваю: как можно знать все — и курить?

Элла Дмитриевна посмотрела с видом превосходства:

— Вам и не понять. Вы — робот. Вы идете кратчайшим путем от причины к следствию. А человеческий путь извилист…

— Вам самой не надоели подобные банальности? Все, что неразумно, всякая слабость — ах, это человечно! Зато разум для вас всегда бесчеловечен!

И ведь Надя твердит то же самое — немного по-своему, но по сути то же: всякий бред ей мил, только бы подальше от разума. Дожили в двадцатом веке!

Злясь не столько на Эллу Дмитриевну — что ему до нее? — сколько заочно на Надю, Вольт оборвал ненужный разговор и выскочил из ординаторской, довольно сильно хлопнув дверью. Несколько больных, гулявших по коридору, посмотрели на него с удивлением.

Немного успокоившись, он вспомнил про Якова Ильича и подумал, что тот и правда держался на удивление достойно. Пожалуй, Вольт от него такого не ожидал. Жаль, конечно, человека, хоть и сам во всем виноват.

Зато старик Мокроусов порадовал новым случаем, записанным в школьную тетрадку. Тот же невозможный почерк:

«Я Платоныч тебе про Светку Яковлеву которую тоже к нам в разведвзвод прислали для особого задания. Пришли на связь с партизанами а у них пацан трехмесячный матка вчера погибла а других баб нет чтобы кормящие. А про корову забыли с какой стороны доится и про козу, У Светки тоже никаких детей ни счас ни раньше не успела но ей сразу подкинули как полноночной женщине он у ней на руках орет а кормить совершенно нечем. Так не поверишь от тоски Светка вся до черноты усохла а на третий день когда не орал а хрипел только у ней пошло молоко. Капитан Братанов чья она ППЖ тоже не поверил выматерил будто скрыла ребенка на стороне а на самом деле чистая правда. Ты говорил писать про геройство так оно у Светки настоящее геройство и есть только не в голове одной или в сердце где храбрости полагается быть а насквозь во всем теле а по женским особенно».

Да, порадовал старик Мокроусов! И написал хорошо, и тема — будто специально для Вольта. Правда, несколько таких случаев описано, Вольт их включил в свою книгу, но все равно, каждый такой случай — находка! И как здорово сказано: «геройство насквозь во всем теле»! То есть и это от головы, от воли, но как образ — здорово!

И незаменимый пример для немедленной проповеди!

— Видите, сами пишете, Егор Иваныч, что молоко пошло у нерожавшей девицы от силы воли, а вы не можете язвы свои заживить!

— Да не девица она, эта Светка! Нашел оправдание.

— Неважно. Детей не было? Не было, сами написали. Значит, и молоку взяться неоткуда. А вот появилось! Вы-то сами понимаете, что это чудо?! Куда там библейскому, когда высекли воду из скалы! Такая, значит, сила жалости! Вот и вы себя пожалейте, ногу свою.

— Да надо бы. Только труднее себя самого жалеть, Вольт Платоныч!

Только бы найти отговорку.

— Но все же меньше язвы? Затягиваются?

— Затягиваются.

— Вот и дальше будут затягиваться. А вы старайтесь, записывайте еще случаи. Да вспоминайте про Светку!

Отличное сделалось настроение! Жалко, Марина сегодня не дежурила, а то бы сразу привел ее в кабинетик грозной Авроры Степановны и помирил бы! Ну чего им делить на самом деле? Точно, помирил бы — бывают такие минуты, когда все удается.

В таком же настроении приехал к Максимке.

Открыла ему женщина на вид почти пожилая. Вольт уже из рассказа Грушевой знал, что Максимка — поздний ребенок, ну а несчастье, стало быть, состарило еще больше.

— Это вы, доктор? Мы на вас я не знаю как надеемся!

Конечно, нужно, чтобы во врача верили, не только сам пациент, но и родственники, — нужно, но в данном случае… Вдруг разочарование?

Квартира большая, обставленная. Но грустная, как и хозяйка.

— Вот сюда, доктор.

Из детской кровати на Вольта смотрел не малыш, а прямо-таки маленький мудрец. Всезнающий.

— Вот, Максим, это доктор. Новый доктор. Женщина говорила без обычных сюсюкающих интонаций, как со взрослым.

И мальчик сказал высоким детским голосом, но с совершенно взрослой интонацией:

— Здравствуйте, доктор, как вас зовут?

Да сколько ж ему лет? Грушева вчера говорила: четыре. Не может быть!

— Здравствуй, Максим, меня зовут Вольт Платоныч.

Руки у мальчика были беспрерывно чем-то заняты. Только усевшись вплотную к кровати, Вольт разглядел: в руках у Максима крошечный котенок. Странная игрушка — но все бывает.

— Это Китик, — сказал Максим. — Он будет ходить и бегать, если его много-много тереть.

— Делать массаж, — подсказала мать Максима.

— Массаж. Я все время его тру. Массаж. И я тоже смогу, как он.

Не вопрос, а утверждение.

И сколько убежденности в этом: «Я тоже смогу, как он»! Не может быть, чтобы четыре года! Да откуда такие берутся?! Или страдание воспитывает?

— Вы понимаете, доктор, у наших соседей родила кошка. Котенок не ходит. Ветеринарша сказала, что можно вылечить, если очень долго массировать. Но кто же будет возиться? Надо усыпить. Мой муж узнал случайно и принес Максиму. И с тех пор Максим массирует и массирует. Часами. Вот так…