Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

• Название: Без борьбы нет победы
• Автор: Манфред фон Браухич
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эту книгу можно назвать романом жизни ее автора.

Жизнь Манфреда фон Браухича, известного немецкого спортсмена, неотделима от немецкой истории с двадцатых и до шестидесятых годов нашего века. И поэтому в книге Браухича читатель найдет много материала для характеристики немецкой жизни бурного, драматического пятидесятилетия, — периодов, когда в стране господствовали правительства Веймарской республики, а за ними — кровавый диктатор Гитлер, и периода, когда на Западе Германии власть надолго оказалась в руках всевозможных реакционеров.

Советский читатель подготовлен к знакомству с книгой Браухича. На голубых экранах нашей страны в свое время демонстрировался телефильм ДЕФА, созданный по мотивам этого произведения, — ленту "по Браухичу" смотрели миллионы советских людей. Можно сказать, что этот телефильм пробудил в наших людях интерес к книге Манфреда фон Браухича. И теперь они получают возможность удовлетворить свой интерес полностью, читая эту книгу.

Без борьбы нет победы... Такой афоризм Манфред Браухич избрал для заглавия своей книги. В этот заголовок он вложил двойной смысл. Книга его — о мужестве, проявленном на двух аренах: спортивной и политической.

Автор повествует о том, как он побеждал на гоночных трассах, о том, как в острой борьбе ему удалось достигнуть победы на путях общественно-политической деятельности.

Еще в двадцатых годах Манфред фон Браухич, отпрыск немецкого аристократического рода, ушел в автогонщики и достиг в области гоночного спорта немалых успехов. Во времена гитлеризма он был спортивной звездой в "третьей империи". На его пути были головокружительные удачи, были трудности и поражения, были так называемые большие призы на различных, в том числе международных, соревнованиях. Карьера его с полным успехом могла продолжаться и после крушения гитлеризма, в условиях Западной Германии. И как богатый аристократ, и как звезда на международном спортивном небосклоне, он мог и после второй мировой войны стать любимцем и баловнем неонацистских кругов в Федеративной Республике Германии.

Но к этому времени у Манфреда Браухича началось подлинное духовное прозрение. Он поставил точку на своей карьере гонщика в буржуазном мире и пошел на полный, на решительный, на принципиальный разрыв с этим миром. Браухичу опротивел кровавый и преступный мир капитализма, мир продажности и грязных денежных отношений. И он, чье имя было занесено, вписано в "Железную книгу германского дворянства истинно немецкого духа", нашел в себе силы порвать все связи с буржуазным обществом, разорвать в том числе и все семейные узы и обрел новую, истинную родину в стране социализма — в Германской Демократической Республике.

В ГДР Манфреда Браухича, ставшего убежденным соратником борцов за демократию, окружили вниманием и почетом. Здесь он завершил и издал книгу "Борьба за метры и секунды", здесь он занялся и дальнейшей литературной работой, к которой обнаружил отличные способности. Здесь он продолжил общественную деятельность, которой грубо помешали ему в Западной Германии Конрада Аденауэра. В 1960 году он был избран президентом Олимпийского общества ГДР, действующего под благородным девизом: "Служить миру, уважать жизнь!" Свои мемуары, автобиографию, в которой он рассказывает и о себе и прежде всего о времени, о годах и десятилетиях, Манфред Браухич также посвятил борьбе за мир. Эта книга в высшей степени поучительная, учащая ненавидеть и презирать капиталистическую действительность, зиждущуюся на насилии и войнах, учащая любить действительность социалистическую, дорожить ее принципами и достижениями.

---

То же повторилось и в этот день. Я вышел под слепящий свет прожекторов и перед невидимой многомиллионной аудиторией радиослушателей поблагодарил за щедрое финансирование промышленности, доверявшей нам, водителям-гонщикам, отличные машины, на которых мы могли достойно представлять Германию на международных соревнованиях.

Эти слова я произнес, пожалуй, от чистого сердца, ибо все мои мысли вертелись вокруг гоночных автомобилей, и, по совести говоря, мне было совершенно безразлично за кого, для кого и благодаря кому я еду, я считал для себя честью выступать от имени всех гонщиков.

Ежегодно министерство пропаганды приглашало нас участвовать в автомобильном параде перед зданием имперской канцелярии на Вильгельмштрассе. Машины заводов "Ауто-унион" и "Мерседес" выстраивались по три в ряд. Около них стояли самые известные автогонщики, а руководители обеих команд, точно фельдфебели, застывали по стойке "смирно" впереди справа. Точно в назначенное время появлялся Гитлер в сопровождении большой свиты. Он здоровался с каждым из нас за руку, расспрашивал о здоровье и планах на предстоящий сезон.

Затем, приветствуемые бурными возгласами десятков тысяч зрителей, оглашая весь район ревом могучих моторов, мы проезжали по перекрытым полицией улицам к "функтурму" — знаменитой радиомачте около выставочных павильонов, где предстояло открытие автосалона. А чтобы никто из нас не устраивал на маршруте фокусов, впереди следовали две "белые мышки" — полицейские машины. Они задавали скорость движения и тем самым "притормаживали" нас. Но, едва выехав на асфальтовый простор у Браденбургских ворот, мы резко давали газ, вырывались вперед и, поднимая огромное облако пыли, в считанные секунды скрывались за горизонтом.

Немного позже, одетые в белые гоночные комбинезоны, мы, словно "пай-мальчики", чинно сидели на первых скамьях, с гордостью сознавая, что находимся среди "сильных мира ceгo", а те с благожелательным изумлением разглядывают нас. Гитлер осматривал выставочные павильоны, как правило, не менее двух часов. Мы всегда уклонялись от "почетной обязанности" сопровождать его. Сбросив свои белые робы, мы смешивались с толпой штатских.

Однако протокол обязывал нас присутствовать на обеде, который Гитлер давал в своих личных покоях в Имперской канцелярии. Вспоминая эти обеды, я ничего не могу добавить к тому, что уже говорил о фюрере. Гитлер и его окружение казались нам порой несколько примитивными, но над этим мы себе голову не ломали.

Впрочем, в некоторых отношениях трапезы в Имперской канцелярии оказались довольно интересными. Гитлер был вегетарианцем. Я никогда не знал, что существуют на свете повара, умеющие приготовлять такие роскошные, такие поразительно вкусные вегетарианские блюда, какие сервировались здесь. Однако к столу подавали не только овощные салаты, но и мясные блюда, и гости, сидевшие за круглым столом, ели их без всяких стеснений.

Обед проходил в довольно официальной атмосфере. Застольных бесед почти не было. Лишь потом, за кофе, который пили стоя, натянутость постепенно рассеивалась. Гитлер переходил от одной группы гостей к другой и — на свой особый лад — везде заводил оживленный разговор.

Гюнляйн и его штаб пользовались благоприятным случаем, чтобы выпросить согласие Гитлера на осуществление тех или иных планов.

Беседуя с гонщиками, Гитлер вел себя непринужденно. Мы же в своем кругу откровенно отмечали, что почти все его гости ведут себя с каждым годом все более подобострастно.

В сущности, всегда говорил один "он" — остальные только одобряли его взглядами и жестами. Нам, достаточно искушенным, побывавшим во многих странах, эти приглашения на обеды к фюреру были в тягость, хоть они и считались весьма лестными для наших фирм, да и для нас самих.

Но, полные любопытства, мы интересовались всем, приглядывались и прислушивались ко всему и охотно разрешали коротышу Генриху Гофману, этому вечно потному, суетливому, но, безусловно, оригинальному лейб-фотографу, снимать нас отдельно или группами, с Гитлером или без него. Это нас всегда забавляло. А на другой день наши фотографии красовались на первых полосах газет с подписью: "Гонщики, недавно принесшие Германии столько славы, вчера были гостями фюрера".

Но, ничуть не кривя душой, прямо скажу, что каждая рюмка коньяку или бокал вина, выпитые на собственные деньги в какой-нибудь берлинской пивнушке, доставляли нам несравненно большее удовольствие, чем самые изысканные напитки в резиденции фюрера.

Спасительная кружка пива

Настала зима, и как естественное следствие всех этих "государственных почестей" на нас посыпался град приглашений на приемы, празднества, балы и тому подобное. Это свидетельствовало о нашей популярности, но если бы мы стали принимать все приглашения подряд, то нам почти ежедневно пришлось бы совершать дальние доездки, и поэтому мы решили ограничиваться наиболее важными.

Так нам представилась возможность знакомиться с самыми разнообразными представителями "верхних десяти тысяч". Я начал понимать, что на свете существует бесконечное множество представлений о смысле жизни.

Многие из богачей были удивительно самоуверенны, собирались только в узком кругу "своих" и выказывали откровенное пренебрежение к людям скромного достатка. Такое презрение к "малым сим" было мне не внове — видел я его и в отчем доме, хотя, к чести своих родителей, должен сказать, что их холодок к людям недворянского происхождения нельзя было даже в отдаленной мере сравнить с отношением хозяев концернов к беднякам. Дома мы иной раз ели вместо масла маргарин, потому что не желали отказаться от кучера и лакея. Пожертвовать ими было никак нельзя — таковы уж были порядки нашего сословия. Но финансовая аристократия соразмеряла степень своего уважения или презрения к людям только и единственно с их банковскими счетами. А коли нет у тебя такого счета, так ты и вовсе не человек.

Довольно скоро я усвоил, что хотя мое дворянское имя и ценится в этих кругах, оно само по себе не привлекало бы особого внимания, если бы не сочеталось с блестящей славой удачливого автогонщика.

В нашем доме людей встречали по высокородности, здесь же — только по деньгам. Это вынуждало меня к какой-то внутренней перестройке, которая, впрочем, ввиду моих успехов далась мне не так уж трудно.

С особой симпатией относился ко мне председатель правления акционерного общества "Даймлер — Бенц" доктор фон Штаус. Для меня это было вдвойне существенно, ибо, занимая этот пост, он являлся начальником моего генерального директора д-ра Кисселя, а вдобавок возглавлял "Дойче банк" в Берлине. Мой престиж заметно вырос. При переговорах с штутгартскими заводчиками ссылка на мое знакомство с Штаусом срабатывала, как первоклассная визитная карточка.

В моем представлении образы банкира и мясника сливались воедино: мне виделся кряжистый мужчина с сильными длинными руками и угловатым жестким лицом. Однако председатель "Дойче банк" — этого могущественного финансового предприятия — выглядел совсем иначе. Эмиль фон Штаус был среднего роста, круглолиц и полноват, широкоплеч и с короткой шеей. Звучание его голоса выражало стремление властвовать, нетерпимость и безоговорочное желание всегда быть в центре общего внимания. Его облик и манера держаться свидетельствовали о спокойном самообладании и чувстве превосходства, но нисколько не выдавали в нем хладнокровного и расчетливого денежного туза. Этот не лишенный некоторого обаяния господин, пользующийся успехом у женщин, скорее походил на какого-нибудь состоятельного помещика или фабриканта из-под Магдебурга.

Благорасположение д-ра фон Штауса ко мне проявлялось в удивительно частых приглашениях на его в высшей степени шикарную виллу в Грюневальде. Там я был желанным гостем не только по причине симпатий со стороны хозяина дома, но и благодаря известной сенсационности, которой овеяно имя любого знаменитого спортсмена.

Сообразно своему положению этот на редкость бойкий человек вел себя как бесстрастный делец, но в частных разговорах я все же обнаружил в нем и дружелюбие и даже какую-то теплоту во взгляде. Весьма искусный в переговорах, он слыл за делового партнера, прошедшего сквозь все огни и воды большого бизнеса. Его рослая, всегда элегантно одетая жена отличалась от своего по-светски приветливого супруга не только внешне. В зависимости от настроения она относилась к гостям то с легким небрежением, то откровенно свысока. Всякий раз я преподносил этой даме огромный букет цветов, надеясь заставить ее если не улыбнуться, то хотя бы подарить мне дружеский взгляд. Но это мне так и не удалось. К моему полному огорчению, она всегда коротким движением руки передавала мои дорогие цветы ближайшему к ней слуге, который так же равнодушно совал их в одну из многочисленных ваз, расставленных вокруг.