Василий Шульгин - Что нам в них не нравится…

• Название: Что нам в них не нравится…
• Автор: Василий Шульгин
• Издательство: Яуза
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 2005
• ISBN: 5-87849-168-0

Документально-художественное произведение видного политического деятеля царской России В.В.Шульгина «Что нам в них не нравится…», написанное в 1929 году, принадлежит к числу книг, отмеченных вот уже более полувека печатью «табу». Даже новая перестроечная литературная волна обошла стороной это острое, наиболее продуманное произведение публициста, поскольку оно относится к запретной и самой преследуемой теме — «еврейскому вопросу». Книга особенно актуальна в наше непростое время, когда сильно обострены национальные отношения. Автор с присущими подлинному интеллигенту тактом и деликатностью разбирает вопрос о роли евреев в судьбах России, ищет пути сближения народов.

Поводом для написания книги «Что нам в них не нравится…» послужила статья еврейского публициста С. Литовцева «Диспут об антисемитизме», напечатанная в эмигрантской газете «Последние новости» 29 мая 1928 года. В ней было предложено «без лукавства», без «проекции юдаистского мессианизма» высказаться «честным» русским антисемитам, почему «мне не нравится в евреях то-то и то-то». А «не менее искренним евреям»: «А в вас мне не нравится то-то и то-то…» В результате — «честный и открытый обмен мнений, при доброй воле к взаимному пониманию, принес бы действительную пользу и евреям, и русским — России…»

---

Так вот, представим себе, что и десятое покушение не удалось бы; что пуля Богрова пролетела бы мимо; и Столыпин, дожив до мировой войны, был бы призван руководить Россией в это тяжелое время. В таком случае во главе русского правительства, вместо малозначащих людей, стоял бы человек масштаба Клемансо и Ллойд-Джорджа. И, разумеется, первое, что сделал бы этот большой человек, — он осуществил бы идею «внутреннего парламентского мира». Известно, что таковой мир был заключен во всех Палатах воюющих государств, что естественно: война требовала единения всех сил перед лицом врага.

В России положение было бы безысходно, если бы русский образованный класс (а из предыдущего изложения мы знаем, что русская интеллигенция находилась под сильнейшим еврейским влиянием), если бы русский образованный класс занял в отношении мировой войны ту же позицию, которую он занимал во время войны русско-японской. Но ничего подобного не было. Не только следа пораженческих настроений не заметно было в начале мировой войны, а наоборот — вихрь энтузиазма, патриотического энтузиазма, подхватил Россию. Печать трубила во все свои трубы: «ляжем», если не за Царя, то «за Русь».

Я удивляюсь и сейчас, как многие не поняли, что это обозначало. Ведь печать-то была на три четверти в еврейских руках. И если «ложа оседлости», сделавшая в России слово «патриот» ругательным словом (невероятно, но факт), сейчас склоняла слово «Отечество» во всех падежах и ради Родины готова была поддерживать даже «ненавистную власть», то сомнений быть не могло: еврейство, которое в 1905 году поставило свою ставку на поражение и революцию и проиграло, сейчас ставило ставку на победу и патриотизм.

Само собой разумеется, что оно рассчитывало на благодарный жест в конце войны; на то, что людям, исполнившим все обязанности, нужно дать и все права; разумеется, оно рассчитывало, что премией за патриотические усилия будет Равноправие.

И ответственным людям, то есть прежде всего русскому правительству, надо было решить: да или нет. Принимая помощь русского образованного класса, то есть замаскированного еврейства, помощь вчерашних лютых врагов, власть должна была выяснить прежде всего для самой себя: решится ли она за эту помощь заплатить этой ценой? Ценой, которая не называлась, но всякому мало-мальски рассуждающему человеку была ясна.

И вот почему я говорю, что Богров поторопился убить Столыпина. Я совершенно убежден, что светлому уму покойного Петра Аркадьевича положение было бы ясно. Воевать одновременно с евреями и немцами русской власти было не под силу. С кем-то надо было заключить союз. Или с немцами против евреев, или с евреями против немцев. Но так как война была немца ми объявлена и Россией принята, то выбора не было: оставалось мириться с евреями.

Война и евреи

И это было возможно. Это было возможно потому, что еврейство сделало первый шаг «в кредит», без всяких условий поддержав (в начале войны) Историческую Русскую Власть в борьбе с Германией. На это надо было ответить хотя бы куртуазным жестом. Хотя бы чем-нибудь в том роде, что было сделано в отношении поляков.

Но думаю, что на этом не следовало останавливать ся. Надо было смело, не выпуская инициативы из своих рук, заключить формальный союз с русским еврейством. Разумеется, не — mit Pauken und Trompeten, а некий тайный договор — «за чашкой чая».

По сему договору еврейство обязывалось бы: совершить оглушительные, демонстративно-еврейские, манифестации в направлении Российского престола, олицетворяющего Российское Государство; дать публичные заверения, что еврейство радо костьми лечь за Россию. В ответ на этот самум патриотизма должен был бы последовать всемилостивейший манифест «Нашим верноподданным иудейского вероисповедания»; и повеление министру внутренних дел разработать проект «постепенного снятия ограничений» с таким расчетом, чтобы к концу победоносной войны реформа была закончена.

Для выполнения такого плана нужен был «человек» — в диогеновском смысле. Никто из людей, стоявших у власти, просто не соображал, что, порвав с «консервативной Германией» и ведя с нею борьбу не на жизнь, а на смерть, надо было обеспечить себе союз со всеми силами, которые могли бы поддержать Россию в этой страшной войне. Именно союз, а не одностороннее приношение в виде внезапно, вдруг с неба свалившегося национализма и патриотизма русской интеллигенции, руководимой евреями. Ведь эти люди еще башмаков не износили, в которых они приветствовали победы Японии над своей Родиной, считая поражение «ненавистного русского правительства» своими достижениями. На таких неофитов патриотизма нельзя было полагаться, хотя бы их энтузиазм и был искренен. Их надо было прочно связать с собою. Под этот порыв надо было бы подвести реальную базу заинтересованности. Перед русской интеллигенцией, помешавшейся на «свободе», надо было поставить именно этот мешок с овсом; не обращая внимания при этом, что эти ушибленные с одного бока люди не представляли себе ни истинной ценности, ни истинных опасностей этого института. Перед еврейством, то есть перед истинными руководителями, надо было поставить приманку, соответственную еврейским чаяниям, то есть равноправие, предоставив им в будущем испить обратную сторону сей страстно желанной медали.

У власти не было людей, которые отчетливо все это соображали бы. Но даже, если оказались бы понимающие, то все понять еще не значит — все мочь. Союз с еврейством был с одной стороны, как мы видели, облегчен поведением самого еврейства, которое «в кредит» стало работать «на Историческую Россию». Но сановник, который задумал бы схватить за рога положение и извлечь из него максимальную для России пользу, должен был бы выдержать тяжелую борьбу с теми сторонниками власти, которые соображали медленно и тупо. Пользуясь всей антиеврейской и антикадетской инерцией, накопленной во время первой революции, то есть в 1905 году, эти люди, забыв о Германии, то есть о том, что с июля 1914 года по России бьет безжалостный молот, готовившийся 50 лет, стали бы на дыбы против такого в сторону евреев хода. И надо было бы иметь совершенно незаурядную гипнотического свойства волю, чтобы победить это сопротивление в Петербурге и в Царском Селе.

Человек, способный понять, решиться и провести в жизнь меру такого размаха, был по-моему только один: Столыпин. Но его убил Богров — еврей. Я думаю, что это был один из тех поступков, о которых говорит еврейская поговорка: когда Бог захочет наказать человека, и отнимает у него разум…

* * *

Разумеется, «продать Россию жидам» — акт, который весит больше, чем манифест 17 октября, несмотря на огромную важность его. Но если могли пойти на сей последний перед угрозами первой революции, проиграв войну с Японией, то, по-моему, можно и должно было взять на себя великую ответственность перед будущими русскими поколениями, если этим:

— покупалась победа над Германией,

— избегалась революция.

В конце концов, как теперь стало ясно, равноправие евреи все-таки получили. Получили после того, как раз разилась ужаснейшая из революций, вслед за которой наступила длящаяся доныне Неволя Египетская. Спрашивается: если рассматривать еврейское равноправие тоже как тяжелейшее бедствие, то все-таки это было бы равноправие solo — без революции.

Но если бы, несмотря на дарование еврейского равноправия, мы все же проиграли бы войну и заработали бы революцию, то сравнительно с настоящим положением мы опять-таки ничего бы не потеряли. Как теперь стало ясно, мы просто ничем не рисковали, если бы сделали этот ход. Но у нас был бы шанс выиграть.

И я лично думаю, что этот шанс был достаточно велик. Часто говорят, и это правда, что мы не додержались всего несколько месяцев. Если бы существующий порядок вещей дотянулся бы до весеннего наступления 1917 года, то весьма вероятно, что мы вообще «выскочили бы». Россия к этому времени, благодаря самоотверженной работе Главного Артиллерийского Управления и дальнозоркости Особого Совещания по Государственной обороне, была так снабжена боевым материалом, как никому и не снилось в начале войны. Весеннее наступление 1917 года могло быть успешным. Победы развеяли бы страшные фантомы революции. Да, мы не додержались нескольких месяцев…

Не додержались по причине внутреннего напряжения. Недовольство слишком, выражаясь тривиально, перло на власть, бездарную и неумелую. Но разумеется, это недовольство, как ясно из всего предыдущего, не могло не иметь главной пружиной еврейства. Поставив в начале войны свою ставку на патриотизм, оно, еврейство, по истечении года войны, опять стало сворачивать на прежние рельсы. Официально флаг патриотизма не спускался. Но во время первого года войны лозунг был таков: поддерживать «ненавистную власть» — quand meme;[8] ради победы соединить все силы под стягом того правительства, с которым война застала Россию.