Синклер Льюис - Элмер Гентри

• Название: Элмер Гентри
• Автор: Синклер Льюис
• Жанр: Юмористическая проза

Коммивояжер Элмер Гентри — привлекательный мужчина и безнравственный авантюрист. Случайно попав на собрание верующих, и уловив, что под вывеской церкви можно неплохо подзаработать, Гентри тут же обращается в евангелиста. Объединив усилия с сестрой Шэрон Фолконер, он «выдает» страстные изгоняющие дьявола проповеди, которые приносят ему известность и благосостояние. Но когда появляется его бывшая подружка, Гентри приходится противостоять демонам иного свойства и, казалось бы, давно похороненные тайны превращают его «святую» жизнь в истинный Ад на Земле.

(Синклер Льюис, по признанию Хайнлайна, единственный из нефантастов, кому он обязан опытом. «Тщательно разработанный, продуманный, подробный, живущий своей жизнью мир, который не всегда выписывается в произведении, но позволяет героям жить совершенно естественно, — этому его научили книги Льюиса...» — А.Корженевский.)

---

И почему религия непременно требует, чтобы ты верил в такое, что никак не сообразно с жизнью? Ах, да не заводи ты мне опять эту старую песню: «Я верую, ибо это невероятно!» Верую, ибо невероятно! Фу! Такое только от попа и услышишь! Ох-хо-хо… Только на то и надеешься, что умрешь, пока еще не успеешь потерять веру. Но, по правде сказать, чем я старше, тем мне меньше нравятся все эти проповедники, что болтают про ад, которого сами никогда в глаза не видали.

Двадцать семь лет! А ведь сколько лет она у нас прожила! Ох, и лягалась же, помнится… Как тогда опрокинула двуколку…

Старички заснули.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

В тополевой роще у мутной речушки, в трех милях к западу от Парижа (штат Канзас), собрались верующие. Они пришли на целый день в парусиновых пыльниках с корзинами, набитыми снедью, с мокрыми, несчастными младенцами — они собрались на торжество. Брату Элмеру Гентри и брату Эдварду Фислингеру, уже получившим разрешение выступать с проповедями, предстояло пройти официальное посвящение в сан баптистских священников и стать полноправными проповедниками.

Оба приехали в родные места из Мизпахской богословской семинарии, дабы принять этот сан от своего совета церковных общин — «Баптистской ассоциации Кейуска-ривер». Обоим оставался еще год до окончания трехгодичного курса семинарии, но наиболее благочестивые сельские братья считают, что следует посвящать в сан пораньше, дабы молодые пасторы, еще не постигнув высшей премудрости, уже могли бы читать по воскресеньям проповеди в дальних приходах и, облеченные духовным званием, творить добрые дела.

Каникулы по окончании колледжа Элмер провел на ферме. Летом после первого курса семинарии он был надзирателем в бойскаутском лагере; теперь же, после посвящения в сан, ему предстояло замещать священников в небольших церковных приходах своего родного края.

На втором курсе семинарии он скучал и томился еще сильней, чем в Тервиллингере, и частенько подумывал о том, что надо бы все-таки бросить все и смотать удочки. Однако после вылазок в Монарк, ближайший городок, где жили девицы легкого поведения и содержатели баров (с которыми он был знаком, пожалуй, ближе, чем полагалось бы духовному лицу), он снова укреплялся в намерении вести чистую жизнь. Так-то вот и удавалось ему продвигаться к высшей ступени совершенства, воплощенной в звании «бакалавра богословия».

Но и скучая, он все-таки приобрел солидный запас профессиональных навыков.

Теперь ему было бы не страшно выступить перед любой аудиторией и смело разглагольствовать на любую тему в пределах любого регламента с точностью до минуты, сохраняя полное самообладание и — если не считать кое-каких мелких погрешностей — почти не делая синтаксических ошибок. Он обогатил свой лексикон изысканными оборотами. В его распоряжении было теперь восемнадцать синонимов для слова «грех», из коих одни были весьма длинные и внушительные, другие же — короткие, резкие и устрашающие. (Слово «устрашающий», кстати, стало одним из самых любимых его эпитетов. Очень подходящее словечко для того, чтобы вселить трепет в души грешников, хотя бы пока что воображаемых.)

Теперь он уже не смущался, говоря о боге в самых интимных выражениях; мог без тени улыбки спросить семилетнего малыша: «Разве ты не хочешь отказаться от своих пороков?» — или, глядя прямо в глаза продавцу из табачной лавочки, потребовать, чтобы тот сообщил ему, преклонял ли он когда-либо колени пред престолом всевышнего. В частных беседах с наименее безгрешными из студентов, такими, как Гарри Зенз, самый убежденный атеист во всей семинарии, Элмер отнюдь не гнушался прибегать к весьма «мирским» выражениям, но на людях не разрешал себе обронить даже случайное «ах, черт!» и всегда имел под рукой целый набор готовых фраз, которые умел весьма искусно ввернуть в нужный момент. «Брат, я готов помочь вам обрести религию» или «Вся моя жизнь есть свидетельство моей веры»; «Духовным взором так просто постичь триединую природу божества», «Нашей церкви не нужны унылые лица — если ты омыт кровью агнца, тебе становится так радостно на душе, что ты готов весь день распевать песни и восклицать „аллилуйя“»; и еще: «Ну, не скупитесь же — давайте все разом! И пусть это будет самый щедрый сбор, который когда-либо видели стены этой церкви». Он мог без труда разъяснить сущность божественного предопределения и запросто употреблял такие слова, как «баптизо» и «атаназианец»[32].

Быть может, когда-нибудь — после двух-трех лет службы по окончании семинарии, когда он обнаружит, как мало благородства в людских сердцах, как низменны их привычки и как мало они расположены к тому, чтобы дать своему пастырю неограниченное право контролировать их и искоренять эти привычки, — быть может, тогда речь его станет не такой напыщенной, менее парадной и цветистой. Впрочем, со временем он еще оправится от разочарования, так что ныне в нем можно было видеть как бы прообраз того, кем он станет через двадцать лет, — прорицателя с жалованьем десять тысяч долларов в год.

Он раздался в плечах, его лоснистые волосы, отросшие со времен Тервиллингера, были зачесаны назад, открывая широкий белый лоб, ногти его стали заметно чище, речь — еще величественнее. Его голос приобрел еще большую звучность и глубину, большую размеренность и значительность, подобающую лицу духовного звания. Как он умел одним коротким вопросом обнаружить глубочайшее сочувствие и понимание тайных духовных недугов человека! «Ну, как нам живется, брат мой?» — и в этом — все!

И хотя он едва было не провалился по греческому, — за свою курсовую работу по практическому богословию: «Шестнадцать способов уплаты церковного долга» он был удостоен премии в десять долларов.

II

Об руку с матерью Элмер расхаживал среди богомольцев, собравшихся в долине Кейуска-ривер. Миссис Гентри, хоть и жила в провинциальном городишке, была как-никак хозяйкой делового предприятия и вовсе не выглядела жалкой или обтрепанной; наоборот, на ней была очень миленькая черная шляпка и новое коричневое шелковое платье, украшенное длинной золотой цепочкой. Однако рядом с мощной, величественной фигурой сына она становилась маленькой и незаметной.

По случаю предстоящего торжества Элмер облачился в новый черный двубортный костюм и новые черные ботинки. Точно так же был одет и Эдди Фислингер, — правда, этот еще дополнил свой костюм мрачным галстуком и черной широкополой фетровой шляпой, в которой он был похож на техасского конгрессмена. Туалет Элмера был смелее. Если бы не соображение, что сегодня нужно выглядеть внушительно и солидно, он бы наверняка вырядился, как павлин: он обожал яркие цвета. Теперь же он удовольствовался тем, что приобрел себе в Чикаго, по дороге сюда, щегольскую светло-серую фетровую шляпу и решился оживить свой строгий костюм серым шелковым носовым платком с красной каймой, торчавшим из нагрудного кармана.

Зато с перстнем пришлось на сегодня расстаться — массивным опаловым перстнем, украшенным двумя змейками (почти что, можно сказать, золотыми). Этот перстень он уже приглядел давным-давно в Монарке, и однажды под влиянием винных паров не устоял — купил.

Он шествовал, точно войско с развевающимися знаменами; он гремел, как тромбон; он энергично жестикулировал большими, белыми, мясистыми руками. И мать, повиснув на его руке, глядела на него с восхищением. Он вел ее, прокладывая путь сквозь толпу, веселый, приветливый, как кандидат на выборную должность, а она шла рядом, озаренная блеском его великолепия.

На торжество из соседних приходов прибыло около двухсот баптистов — мужчин и женщин — и не менее двухсот младенцев. Люди приехали в шарабанах, двуколках, а то и на телегах. («Форды» в 1905 году сюда еще не дошли.) То были честные, добродушные, работящие люди: фермеры, кузнецы, сапожники; мужчины — с загорелыми, прорезанными глубокими складками лицами, в «парадных» костюмах, слежавшихся в сундуках; женщины — либо пышногрудые, либо высохшие от работы, в чистых бумажных платьях. Был тут и деревенский банкир, очень разговорчивый, нарочито «свойский», в новой полотняной паре. Сбившись в тесное стадо, люди поднимали в неподвижном, раскаленном воздухе тучи пыли; пыль оседала на их башмаках, на ветвях тополей; с тополей на их плечи слетали пушинки, цеплялись за грубую ткань, блестели на солнце.

В помощь парижскому священнику на церемонию явились шесть пасторов и среди них не кто иной, как сам преподобный доктор Ингл, прибывший из далекого Сент-Джо, где, по слухам, возглавлял воскресную школу с шестьюстами учащихся. В дни молодости (как он был тогда строен в своем черном сюртуке и как красноречив!) доктор Ингл полгода служил в Париже, и миссис Гентри вспоминала о нем с восторгом. Он был так добр к ней, когда она заболела! Приходил проведать, читал ей вслух «Бен-Гура»[33] и рассказывал сказки маленькому крепышу Элмеру, любившему забиться куда-нибудь за диван и швыряться оттуда в гостей репой или морковью.