Михаил Пришвин - Дневники 1926-1927

• Название: Дневники 1926-1927
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00519-7

Книга дневников 1926–1927 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) в 1999 г.

Публикуется впервые.

---

Оставались раньше неприступные для скота болота, единственный девственный ландшафт. Но на беду год вышел сухой, болота подсохли, в болотах совершенно так же, как и в лесу.

Исходив до сорока верст, мы с двумя тетеревами и одним бекасом при двух отличных собаках на закате солнца проходили осохшую долину начала Кубри. Мы шли против солнца, впереди нас далеко слетали белые птицы — это были грачи, блеск их черных крыльев на солнце давал нам впечатление белого цвета: ну, вот совершенно белые, как бумага. Дальше этих птиц, далеко впереди, где мы еще надеялись наверстать свой охотничий день, сверкали какие-то огни, поднимаясь от земли и потухая в воздухе. Долго мы не могли понять, что это значило, и когда уже совсем близко подошли к вырубке, где надеялись еще найти выводок тетеревей, поняли ужасное явление: это возвращалось домой огромное стадо коров, и хвосты коров, вздымаясь и опускаясь на солнце, издали нам казались огнями.

Дымился оставленный пастушатами-озорниками костер, курилась ими же подожженная муравьиная кочка. Мы не заметили этого костра, потому что их было много, внизу, где задерживался скот, оставался костер, или пылающее дерево внутри, или муравьиная кочка. Солнечный луч, проникая в березовый лес, обнажал весь ужас этого опустошенного зеленого дома: воробью на двести шагов нельзя было укрыться от глаза, и огромный красный мухомор, единственный гриб, уцелевший от копоти, соблазнял опустошенное охотничье сердце к выстрелу хотя бы в эту красную шапку.

<Запись на полях> (В каждой деревне умоляют убить лисицу: кур ест. Волки.)

Когда мы, подходя к своему дому, уже в темноте взошли на холм, страшное зрелище открылось с той стороны, где горел костер: вся вырубка горела, высоко поднимались языки огня, и во всех сторонах, где мы видели дым, теперь было зарево.

Какой страшный край эта Великороссия! ведь только странные ученые-спортсмены могут интересоваться частушками: я не знаю, что может быть глупее этой девицы-куклы, выплевывающей подсолнухи и время от времени изрыгающей частушку.

Большое моховое болото за Хмельниками, однако, оставалось нетронутым, оно было слишком велико, чтобы пустить без риска скот, такое большое болото, что целиком у крестьян не имело названия: называлось только по участкам, прилегающим к той или другой деревне. Дальше своего участка никто не знал болота, и все показывали в ту сторону, где не было деревень, и говорили: там никто не бывал. Но мы пошли туда, и, оказалось, совсем недалеко: всего восемь совершенно пустынных верст — и болото кончалось.

Лесная стража — укрывается государственной идеей охраны лесов и обделывает свои делишки при распределении делянок, так неприятно, что при спорах, будучи ярым защитником лесов, все-таки становишься на мужицкую сторону: лес или народ?

Сегодня получено от Левы письмо, что дело с выселением жильцов из купленного дома осложняется. Вследствие этого я думаю задержаться здесь и пожить совершенно одному в Хмельниках, пока там не устроятся вполне.

Финансы: 40 р. на перевозку + 200 руб. на жизнь и начало ремонта. У меня останется: 300 + 70 руб.

23 Августа. Великий переезд в Сергиев к своему дому.

<Запись на полях> (Ошибки: ложь — святая необходимость: на пользу всем.)

Почему у меня была только одна любовь? («почему» — в смысле характеристики своей натуры). Однолюбство вытекает из детства, с этим все связано.

<Запись на полях> (Служа во внимании и различии. Переход от юности — переход от рационализма к пониманию «жизни».)

Дон-Кихот — маньяк: эгоист в альтруизме. Такой был и Алпатов в Марксе, таким он перешел в любовь, и только одно письмо, где он пишет, что будет служить своей Даме со вниманием к ней самой, в мелочах ее жизни — это письмо было моментом его здоровья, голосом крови, спасением. И значит, есть путь спасения от дон-кихотства: влюбиться надо.

Люди вышли, как все живое, из океана, и если есть на какой-нибудь планете разумные существа с очень медленным чувством времени, то жизнь людей на земле им представилась бы как взволнованная поверхность моря. При медленном чувстве времени жизнь отдельного человека им казалась бы не больше взмаха и спада волны, и так же, как вода при волнении ведь только кажется, что будто бы бежит, а на самом деле она остается на месте, и бежит не волна, а только форма волны, так и жизнь отдельного человека представляет перебегающую форму волны… и что у людей называется прогрессом на деле означает только движение формы жизни: сама же жизнь неподвижная. Существам с медленным чувством времени эта жизнь людей казалась бы совершенно тем же, как нам кажется поверхность взволнованного океана. Мы вышли из океана и живем как пример его волн на земле. И больше всего из нашей жизни похожа на взволнованное море наша любовь, которая обращена вся целиком на продолжение рода, а между тем каждый из нас начинает в этом свою волну, каждый оказывается в этом самим собой.

Страшно кажется написать о любви вообще, но одну волну описать можно, одна волна непременно чем-нибудь от другой отличается.

…Я думал это, глядя на волны, но, поверьте мне, я найду в себе силы для формы своей волны и не дам своей мысли раскатиться водой.

<Запись на полях> (Особенность Д.-Ких., что он «жизни» не знает, в 50 лет, как юноша: это и делает его смешным.)

Сообщество животных с быстрым и медленным чувством времени (человек и поденка).

Органическое чувство жизни: ложь как великое зло — это ошибки, которые…

Наши ошибки, перебегающие в безбрежность общей жизни, накопляясь, предстанут там в дали как предвечное зло: с этим ничего не поделаешь. Но человек, начинающий свою волну, совершенно свободен. И вот эта своя волна, «свой пример», очень живет в сознании земледельца, потому что природа учит его этому постоянно: «что посеешь, то пожнешь».

Итак, в «Любовь» Алпатова: 1) Маньяк — Дон Кихот (эгоизм идеи). 2) Любовь как путь излечения Дон-Кихота. 3) Этапы любви: 1) психология маньака с перемещением идеи «женщ. будущего» на живую женщину. 2) Крушение героя: вместо прогресса круг, форма. 3) Внимание и служба.

Человек научается любовному вниманию, в котором, работая для другого, сам о себе он забывает, и такая новая жизнь его есть служение. Вероятно, так у людей зарождались все боги…

От Ботика до Троицы.

Царь Берендей покидает свое царство, слуги Павел с Дуней плачут. Везет Вас. Петр. Кутейников из Дядькова.

Погода — на дню сто перемен, то дождь, то солнце. Овсы поспевают. Березы желтеют, осины кое-где краснеют. Пахнет осенним грибом рыжиком. Езда 4 версты в час. Через 20 верст в с. Новом кормежка лошадей и чай в трактире.

Пьяный сапожник исповедуется детям, глядя на наших собак: «Собака милая тварь, я остатки души предпочитаю отдать животному, а то неужели я для вас, паршивцев, все переносил: стоите ли вы этого? Ничего вы не стоите, я удавлюсь или утоплюсь». Он просит детей, старшего: «Митя, дай двугривенный».

Совершенно как у Островского, но там этим описывается благородство, здесь же природное ничтожество. Вас. Петр, сказал: «Остатки души! да у него души-то не было никогда, это не душа, а сиротка!..»

Сапожник, окончив исповедь и не получив от нас внимания, оглядев мой кисет с деньгами, стал придираться к собакам, спрашивать, имею ли я разрешение на ружье. И кончил тем, что объявил меня бандитом.

А Вас. Петр, полон надежд на будущее, спрашивал меня, не оживут ли старые деньги: «Керенки?» — «Зачем Керенки? Николаевки». У него еще есть надежда на полный переворот, вплоть до царя.

От Нового ехали 20 верст до Двориков, с горы на гору, в темноте. И в Двориках, конечно, остановились не в кооперативной чайной, а в частной. Из Двориков выехали ½ 4-го на рассвете. На шоссе мало-помалу стали показываться кучки набитого для починки шоссе булыжника, сначала поросшие высокой травой, потом свежие, и в Сергиевск. уезде, ближе к Москве, были уже сложные шоссейные работы. Стали попадаться грузовые автомобили. Началась у нас кутерьма с лошадьми, собаки подрались. В Сергиеве мост перед моим домом провалился. Работали много, вытаскивая вещи. При входе в дом стал вопрос о выселении жильцов, и какой-то тип с очень сомнительной физиономией аргументировал свое право: «теперь нет хозяв». Началась обыкновенная «деловая» жизнь. Встреча с собственностью была без всякого ее романа: сошлись и стали жить, а как дальше — неинтересно.

Из жизни Василия Петровича Кутейникова:

После выступления сапожника с остатками души Вас. Петр, сказал:

— А вот что, Михайло Михайлыч, скажите мне, как вы об этом думаете: сам ли человек за всякое время и случай бывает виноват в ошибках, или от причины.