Василий Гигевич - Марсианское путешествие

• Название: Марсианское путешествие
• Автор: Василий Гигевич
• Издательство: Юнацтва
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1992
• ISBN: 5-7880-0691-0

Белорусский прозаик Василь Гигевич в книге «Марсианское путешествие» повествует о необычных аспектах влияния научно-технического прогресса на судьбу человека и жизнь общества. Возможна ли жизнь общества под управлением искусственного интеллекта.

Контакт с внеземной цивилизацией — вот основной сюжет повести «Полтергейст» и романа «Помни о доме своем, грешник».

СОДЕРЖАНИЕ:

Марсианское путешествие. Повесть.

Полтергейст. Повесть.

Помни о доме своем, грешник. Роман.

Перевод с белорусского: Максима Волошки

Художник: В.И.Сытченко

Книга издана при участии ИКФ «Вольса» (Минск)

---

Многие ученые всерьез занялись загадочным текстом на брусках Лабутьки.

Завершая краткий исторический экскурс, следует подчеркнуть, что в свете вышесказанного, учитывая катастрофическое положение со СПИДом,[23] мы совсем по-другому начинаем оценивать традиционные заболевания людей как в древности, так и не в столь отдаленные времена. Анализируя характер многочисленных заболеваний, можно заметить, что больше всего вреда людям приносили и приносят эпидемии. Чума, оспа, грипп, холера… Эти болезни внезапно, как и нынешний СПИД, появлялись среди людей, и не было от них спасения никому. Возможно, в те далекие времена, о которых говорится в брусках Лабутьки, эти инфекционные заболевания назывались иными словами, возможно, эти болезни и явились причиной гибели как антарктических людей, так и той высокоразвитой цивилизации, о которой сообщил миру Ли-Шаоци.

И все же, если даже принять во внимание последние новейшие медицинские теории,[24] дело с эпидемическими заболеваниями начинает обрастать тайнами, и чем дальше, тем больше мы будем задумываться, что человек, как и все человечество, время от времени сталкивается с какими-то непредвиденными испытаниями.

ИЗ ПОСЛЕДНИХ ЗАПИСЕЙ ВАЛЕССКОГО

«Говорили, что мне просто повезло с открытием адаманов, некоторые в то время утверждали, что я сделал это открытие случайно, возможно, даже неосознанно, вовсе не думая об открытии — как, кстати, делались и делаются многие открытия. Говорили еще, что, имея в своей лаборатории такой совершенный электронный микроскоп, который спроектировал и изготовил в своем конструкторском бюро Олешников, даже дурак на моем месте увидел бы адаманов.

Возможно, это и так, а возможно, и нет.

Однако это ли главное?

Главное ли это для меня сейчас, когда я сижу на берегу Житивки, по которой когда-то в застывшей белизне бегал на коньках, не думая ни о работе, ни о существовании каких-то там адаманов.

…И был счастлив.

Главное ли это сейчас, если пойти мне некуда, если я прошел все эти круги, или колеса — назовите, как хотите, — и я думаю сейчас, что открытие мною адаманов — всего лишь логическое продолжение моих поисков, когда я со всей настойчивостью и упрямством летел из дому, минуя Березово с его знаменитым базаром, на котором чего и кого только не встретишь: и цыган, продававших глиняных котов и медвежат, в которые надо было бросать копейки, чтобы незаметно разбогатеть, и пожилых евреек, торговавших у деревенской бабы курицу, и толстую, как обхватить, мороженщицу в белом с грязными пятнами халате, и деревенских старух да бабушек, стоявших за прилавками, с поджатыми губами — свидетельство не упрямства и отчаяния, а большого терпения, и даже картавого Ицку на том именитом базаре можно было встретить, потому что он всегда в трудный час мог помочь человеку продать корову, — и еще дальше побрел я по той крутой дороге, по которой когда-то торговец Заблоцкий вез продавать полный воз мыла, и вдруг как из ведра полил дождь, и с тех пор под Березовом говорят: заработал, как Заблоцкий на мыле, — и еще дальше, оставляя позади не только житивские ссоры, сплетни, песни, не только большое, как свет, Березово, но и все то, что успел получить за годы детства и что начинало щемить и саднить в душе до тех пор, пока впереди не замаячил город.

Тот большой огромный город, который сразу же затмил и сделал маленьким не только малозаметное тихое Житиво, спрятавшееся где-то меж лесов и болот, а даже в Березово со своим именитым базаром, с березовскими улицами, которые когда-то казались такими красивыми, что лучше нельзя было и придумать, потому что на них было много магазинов и даже кинотеатр красовался возле базара, и кино в нем можно было смотреть даже днем, а не только вечером, с березовским парком, где среди сосен белела популярная веранда, на которой танцевали и знакомились березовские парни и девчата, где были еще железные качели, на которых за деньги качайся сколько душа пожелает…

В молодости я думал, что вот-вот разберусь в вечном хороводе быстрых и шумных машин, которые днем и ночью носятся по улицам, где полно магазинов с огромными витринами, кинотеатров, где каждый день звучали новая музыка и новые песни, думал, что разберусь в сути бесконечных монологов о чем-то сверхоригинальном и сверхкрасивом, что мне, деревенщине, не то что понять, а даже и представить невозможно. Я думал: еще чуть-чуть, и я найду ту единственную ниточку, потянув за которую можно размотать весь клубок, название которому город.

О, слепая уверенность молодости, как и ее категоричность!

Скоро я понял, что истина спрятана не в этом хороводе, не в грохочущих машинах или станках, не на заводах и фабриках, нет, этот вечный хоровод, как и все то, название чему город, — результат того, что невидимо спрятано в нас, в каждом из нас. И потому без долгих колебаний и сомнений надо как можно скорее отречься от этого запутанного клубка, название которому город, и остаться один на один с Наукой…

Ее Величеством Наукой…

Бог моего поколения, а может, и не только моего поколения, а всего двадцатого рационалистического века — Ее Величество Наука, как свято верил я тебе, как пылко убеждал себя и других, что только ты одна можешь открыть ворота в царство вечности, возле которых многие столетия бестолково и настойчиво толпится столько желающих.

Я был не одинок в своих чистых устремлениях. Нас было много. Все мы одержимо бросились в технические вузы, создав огромные конкурсы на физические, химические, биологические, экономические и многие другие факультеты. Мы не думали о выгоде, о больших деньгах, о славе и должности, все мы поначалу были готовы добровольно отречься от всех земных радостей и удовольствий, как когда-то фанатики верующие, и потому так усердно, как и верующие, по восемь часов слушали проповеди-лекции и в перерывах между лекциями, почти не пережевывая, глотали вкусные пятикопеечные пирожки, настоящий вкус которых мы почувствовали спустя годы, от зари до зари мы просиживали в библиотеках и лабораториях, — все это у нас было, может, серьезнее и жертвеннее, чем когда-то у верующих, которые постили и били поклоны у молчаливых икон, ибо они, верующие, все-таки представляли Всевышнего, оставившего правила и обещавшего появиться в трудную пору и лицо которого они могли увидеть воочию. А что могли увидеть, услышать или почувствовать мы?..

С помощью Ее Величества Науки мы хотели всего лишь — не больше и не меньше — ухватиться за невидимую истину…

Сколько судеб было сломано, сколько пролито слез, сколько горьких разочарований! И полагали те, кто не выдержал вступительных экзаменов или не прошел по конкурсу, что в мире нет более несчастных и отвергнутых, чем они, ибо там, за высокими дубовыми институтскими или университетскими дверями, у загадочно поблескивающих приборов в белых и голубых халатах прохаживаются профессора-фокусники, время от времени, когда им захочется, демонстрируя свое могущество над матерью-природой.

Мы не можем ждать милостей от природы, взять их в свои руки — наша задача!

В то время все это считалось правильным. Мы и на самом деле не могли да и не хотели ждать милостей от природы, мы верили, что там, где пробирки с разноцветными растворами, где красные доски с бесконечными строчками мудрых формул, настолько мудрых и всесильных, что, кажется, мир и все в мире может двигаться и свершаться только с разрешения этих формул, там, в институтах и университетах, словно за каменной стеной, через которую ни за что не перелезть, не сдав вступительных экзаменов или не пройдя по конкурсу, скрывались врата в царство вечности, почти такое же царство, о котором много столетий шептали наши малограмотные деды и прадеды и в которое мы, умные и энергичные, ни в чем не сомневающиеся, надеялись прорваться не молитвами и послушанием, а с помощью Ее Величества Науки.

Как говорили когда-то в Житиве, кто знает, где найдешь, а где потеряешь, кто знает… И еще говорили, кабы знал, где упадешь, постелил бы соломки…

Нынче я думаю, что те, кто не выдержал вступительных экзаменов или не прошел по конкурсу и потому целыми днями заливался горькими слезами, могли стать, а может, и стали, намного счастливее меня. Однако все это — сейчас.

А тогда…

Тогда мы были словно на вершине горы — далеко внизу, под ногами — облака, зеленые долины с маленькими извилистыми ниточками-речками, небольшие, со спичечный коробок, дома и совсем маленькие люди, настолько озабоченные и занятые делом, что нет у них времени даже на миг поднять голову и взглянуть на ту вершину, где стоим мы, счастливые, как боги или космические пришельцы, которым давным-давно все ясно в жизни и устремлениях этих людей.

Я занялся медициной так же одержимо, как Олешников физикой, как Лабутько историей. В то далекое время мы не знали, куда выведут нас стежки-дорожки, мы всего лишь верили во всемогущество Ее Величества Науки. Каждый из нас искал свои пути к вратам царства вечности, каждый был, как я понимаю сейчас, по-своему сумасшедшим, однако в ту далекую пору мы чувствовали себя так, как чувствуют заговорщики, мы были членами единой невидимой и тайной организации…