Луи Селин - Путешествие на край ночи

• Название: Путешествие на край ночи
• Автор: Луи Селин
• Жанр: Классическая проза

Роман «Путешествие на край ночи» (1932) — одно из ключевых произведений французской литературы XX в., обладающих зарядом огромной эмоциональной силы. Это бурлескная и горькая исповедь прошедшего сквозь «всеобщее свинство» Первой мировой войны и разуверившегося в жизни интеллигента.

---

Свинина с пряностями возбуждала у собравшихся нестерпимую жажду; она так обветрилась, что по виду напоминала мощи.

Семьи ждут фейерверка, чтобы сразу после него отправиться спать. Ожидание — это тоже праздник. В темноте подрагивают сотни литровых бутылок, ежеминутно позвякивая под столами. Там же, в знак согласия или отказа, ерзают ноги. Никто не слушает больше ни музыки — репертуар и без того всем известен, — ни одышливого пыхтения моторов за палатками — в них происходят вещи, которые, ей-богу, стоит посмотреть за два франка. Когда маленько выпьешь с устатку, кровь бьет в виски. Там! Там! — звенит она в глубине ушей и обо что-то вроде бархата, окутывающего голову. Вот так голова у вас когда-нибудь и лопнет. Ну и пусть! А сегодня день, когда каждой клеточкой своего существа вы сливаетесь с окружающим миром, мысли разлетаются и наконец-то резвятся вместе со звездами.

Праздник то и дело омрачается плачем детей. Одних по неосторожности прищемляют стульями, другим отказывают в их заветном желании, маленьком большом удовольствии — еще раз и еще прокатиться на карусели. Праздником надо пользоваться для выработки характера. Тут годится любая возможность. Малыши еще не знают, что за все надо платить. Они думают, что взрослые за ярко освещенными прилавками лишь из чистой любезности убеждают клиента обратить внимание на чудеса, которые навалены перед ними, которые они расхваливают и охраняют с широковещательными улыбками. Дети еще не понимают, что такое закон. Вот родители пощечинами и учат их закону, оберегая от излишних удовольствий.

Подлинный праздник бывает только у торговцев и происходит втайне, вдали от глаз. Радости начинаются у них вечером, когда отправляются по домам клиенты, эта доходная скотинка, когда на эспланаде вновь воцаряется тишина и последняя собака уже обрызгала японский бильярд последней каплей мочи. Теперь можно подбить баланс. Наступает минута, когда торговля итожит свои силы и число своих жертв в пересчете на вырученные су.

Вечером после последнего воскресного гулянья служанка Пьянара, владельца кафе, довольно серьезно повредила себе руку, нарезая колбасу.

К концу этого самого вечера с нами все более или менее прояснилось, как будто вещи, которым решительно надоело мотаться из стороны в сторону по прихоти судьбы, разом выступили из тьмы и заговорили со мной. Но именно в такие минуты и следует остерегаться как вещей, так и людей. Вам кажется, что они заговорили, они же молчат и часто вновь скрываются в ночи, а вы даже не поняли, о чем они могли вам поведать. Во всяком случае, так учит меня опыт.

Словом, явившись в тот вечер в кафе Пьянара и как раз собираясь наложить служанке повязку, я вдруг опять увидел Робинзона. Не помню уж точно всех подробностей. Рядом с нами, клюя носом, что-то потягивали рассевшиеся по скамейкам кучки арабов. Происходящее вокруг нисколько, по-видимому, их не интересовало. Беседуя с Робинзоном, я всячески старался не навести его на разговор, что состоялся у нас в ту ночь, когда я застал его с досками. Сшивать рану служанке было трудно: свет в глубине заведения был тусклый, и я почти ничего не видел. Напряжение мешало мне разговаривать. Как только я закончил, Робинзон отвел меня в уголок и самолично подтвердил мне, что у него все готово и дело вот-вот будет сделано. От такого признания мне стало малость не по себе — я охотно бы от всего этого устранился.

— Что будет сделано?

— Сам знаешь что.

— Опять ты за свое!

— Угадай, сколько они мне теперь отваливают? — Угадывать у меня не было никакой охоты.

— Десять кусков! Только за молчание.

— Н-да, сумма!

— Вот я начисто и вылез из дыры, — добавил он. — Как раз этих десять тысяч мне всегда не хватало. Десять тысяч франков для начала — ого! Понятно? По правде сказать, стоящей профессии у меня нет, но с десятью кусками…

Он, наверно, уже начал шантажировать Прокиссов.

Робинзон позволил мне поразмыслить, сколько всего он сможет осуществить, предпринять с этими десятью тысячами. Он стоял выпрямившись в темноте у стены и давал мне время раскинуть мозгами. Новый мир. Десять тысяч франков!

Тем не менее, обмозговывая его затею, я спрашивал себя, не подвергнусь ли я лично риску, не попаду ли под статью о сообщничестве, если немедленно не продемонстрирую, что осуждаю затею Робинзона. По делу-то мне следовало даже донести на него. Я, конечно, как, впрочем, и все остальные, срать хотел на общественную мораль. Что я могу изменить? Но случаются ведь всякие скверные истории, в которых правосудие, разбирающееся с преступником, любит, грязно ломаясь, копаться на потеху пакостникам налогоплательщикам. В таких случаях просто не знаешь, как выпутаться. Я на это давно нагляделся. Нищета нищетой, но я предпочитаю ту, которая не сопровождается шумом, ту, которую не выплескивают на газетные полосы.

В общем, я был заинтригован и заражен. Мне, как всегда, не хватало мужества дойти до истинной сути вещей. Сейчас, когда нужно было раскрыть глаза и впериться в ночь, я предпочел бы оставить их закрытыми. А Робинзону хотелось, чтобы я их открыл и отдал себе полный отчет в происходящем.

Чтобы слегка отвлечься, я с ходу перевел разговор на женщин. Робинзон не слишком их жаловал.

— Знаешь, — откликнулся он, — я предпочитаю обходиться без баб. Нужны мне их красивые жопы, толстые ляжки, губы сердечком и животы, где всегда что-нибудь зреет — либо малыш, либо опухоль! Их улыбками за квартиру не расплатишься. Даже будь у меня баба и заголяй я ей задницу пятнадцатого числа каждого месяца, мой домовладелец плату за мой чулан все равно не скостит.

Независимость всегда была чувствительным местом Робинзона. Но содержателю бистро Пьянару уже наскучили наши апарты и шушуканье по углам.

— Стаканы, Робинзон, черт тебя подери! — прикрикнул он. — Мне за тебя их мыть, что ли?

Робинзона как подкинуло.

— Понимаешь, — шепнул он мне, — я здесь прирабатываю.

Вот уж праздник так праздник! Снимая кассу, Пьянар все время путался, и это его раздражало. Арабы ушли, кроме двух, привалившихся к двери и задремавших.

— А эти чего ждут?

— Мою служанку, — ответил хозяин.

— Ну, как дела? — спросил я, чтобы не молчать.

— Так себе. Времена трудные. Судите сами, доктор. Перед кризисом я выложил за это заведение шестьдесят бумаг наличными. Заработать мне на нем надо самое меньшее двести. Улавливаете? Народ, правда, у меня бывает, но главным образом арабы. А эта публика не пьет. Не привыкла еще. Мне бы сюда поляков, доктор. Тут ничего не скажешь: поляки — мастера пить. Раньше я жил в Арденнах. Так там ко мне ходили поляки с муфельных печей для эмали, а этим все сказано, верно? У этих печей шпарит, как в парилке. А нам только того и надо. Жажда! По субботам они все у меня торчали. Ну, мать-перемать, и приходилось же вкалывать! Зато деньги на стол. С арабами — не то. Им не выпить, а ужопить кого-нибудь интересно. Ихняя религия вроде как запрещает выпивку, а вот в жопу трахнуть — это пожалуйста.

Арабов Пьянар презирал.

— Экие скоты! Они, сдается мне, мою служанку этак натягивают. Чокнутые они, что ли? Что это еще за выдумки, доктор, спрашиваю я вас?

Пьянар то и дело разглаживал толстыми пальцами серозные мешочки под глазами.

— Как у вас с почками? — спросил я, видя это: я лечил его от почек. — Солевую диету хотя бы соблюдаете?

— Опять белок, доктор. Позавчера я сделал анализ у аптекаря… Ну, да мне насрать, от чего я подохну — от белка или чего другого, — добавил он. — А вот вкалывать, как я вкалываю, зарабатывая при этом гроши, — противно.

Служанка закончила мытье посуды, но объедки так перепачкали повязку, что ее пришлось сменить. Она протянула мне сто су бумажкой. Я не хотел брать, но Северина — так звали служанку — настояла на своем.

— Ты подстриглась, Северина? — удивился я.

— А что поделаешь? Мода такая, — отозвалась она. — И потом длинные волосы на нашей кухне всю вонь впитывают.

— Из жопы у тебя еще хуже воняет, — перебил ее Пьянар, — но это ведь не мешает твоим клиентам.

— Да, не мешает, но это ведь совсем не то, — обиженно вскинулась Северина. — У человека все части тела по-особому пахнут. А сказать вам, хозяин, где у вас воняет? Не где-нибудь в отдельности, а всюду.

Северина здорово обозлилась. Остального Пьянар слушать не стал и с ворчаньем углубился в свои грязные подсчеты.

Северине никак не удавалось сменить шлепанцы на уличную обувь — у ней из-за ее работы ноги распухают.

— Я в них и спать буду, — во весь голос объявила она под занавес.

— Свет в зале не забудь погасить, — приказал ей Пьянар. — Сразу видно, не ты за электричество платишь.

— Ох, и вздремну же я! — еще раз простонала Северина, вставая.

Пьянар все никак не мог справиться со своей цифирью. Чтобы удобней было считать, он снял фартук, потом жилет. Он пыхтел. Откуда-то из глубины заведения доносилось звяканье блюдечек — это работали Робинзон и второй мойщик.