Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино

• Название: Приключения капитана Робино
• Автор: Анатолий Маркуша
• Издательство: Издательский Дом «Вестник Воздушного Флота»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-901808-02-9

90-летию ВВС России посвящается

Современная Авиация родилась из мечты. «Не мы, а правнуки наши будут летать по воздуху, ако птицы», — говорил еще Петр I.

Сколько лет мечте — не сосчитать. Сколько лет Авиации — общеизвестно. По историческим меркам она родилась вчера. А сегодня мы уже не можем представить себе полноценную жизнь без нее. Хотя, если постараться, представить можно: от Москвы до Владивостока — на поезде, из Европы в Америку — на корабле…

Современная Авиация — это сверхзвуковые скорости и стратосферные высоты, это передовые технологии и прецизионное производство, это огромный парк летательных аппаратов различного класса и назначения. Современная авиация — это престиж и национальная безопасность государства.

Перед вами, уважаемые читатели, первый том сочинений летчика с довоенным стажем, писателя Анатолия Маркуши. Анатолий Маркович знает о небе и полете не понаслышке. Он свидетель и непосредственный участник многих важных событий в истории отечественной Авиации. На его книгах выросло не одно поколение людей, влюбленных в Авиацию, посвятивших ей свою жизнь. В год 90-летия Военно-воздушных сил пусть это издание станет подарком всем, кто посвятил свою жизнь Авиации, и кто еще только собирается сделать свой выбор.

_{Рисунки художника В. Романова}

---

— Сперва летел гидросамолетом, потом пересадили в катер.

— Но где вы приподнялись, я что-то не пойму?

— Любопытному Мартыну прищемили дверью нос. Слыхали? Это, так сказать назидательное воспоминание из детства.

— Понял, в позднем детстве у меня тоже взяли расписку о неразглашении! А хоть какая-нибудь надежда выбраться отсюда у меня и у Пономаревой есть? Только не крутите.

— В ближайшее время едва ли… Все зависит от… — и он написал на блокнотном листке: от медицины. Дал прочесть и сразу сжег бумажку.

Больше с Толстым мне встретиться не удалось. Он убыл, а мне запустил под череп колоссального ежа. Медицина, медицина, медицина. Что она делает? Лечит, калечит, спасает, может отравить, тихо-тихо убить. Что еще? Вылечить, залечить, навредить? С превеликим трудом мне удалось сообразить — зарегистрировать смерть… Неужели Толстый имел в виду, медики пытаются вылечить, но… наступает смерть и медики свидетельствуют — он умер. Кто, я не пытался произнести даже мысленно.

О зловещем прогнозе «Толстого», если только я правильно его расшифровал, старался не думать и Вале ничего не говорил, когда она спрашивала.

— Скажи, Максим, когда-нибудь будет конец этому вечному поселению?

— Всему приходит конец, подруга. Закон природы.

— А тебе не кажется, что нам что-то добавляют в еду? — почему-то спросила Валя. — У меня такое ощущение, будто нас регулируют, как-то обрабатывают. Вот погляди, только пристально, на мои глаза, на уголки рта. Видишь?

— Но что, собственно, я должен увидеть?

— Плохо я тебя интересую, если ничего не замечаешь… У меня пропали морщинки в самых уязвимых местах. Теперь видишь?

М-да! Морщины на Валином лице на самом деле не просматривались. Но тогда, если верно ее предположение, и на моем портрете должно быть что-то заметно. Я достал увеличивающее зеркало, перед которым привык бриться, включил сильный свет и обнаружил — а морда моя стала гладкой, как детская задница.

A.M.: В очередной раз мы встретились с Автором после некоторого перерыва. Такое случалось и раньше — периодически он вдруг исчезал. На неделю другую уходил вроде в подполье, потом звонил и назначал очередной «сеанс». На этот раз, прежде чем я включил магнитофон; он спросил: однообразие описать возможно? Ну, нарисовать словами что-то вроде черного квадрата Малевича? Он признался, что не очень понимает, в чем притягательная сила этого шедевра, если только черный квадрат и впрямь замечательная картина? Рассказывая о жизни на островной базе, он все время припоминал черный квадрат, но не столько по цвету, а скорее, как символ однообразия. Запомнились его слова: «Там бывали такие моменты, когда мне казалось — ну все, я уже переселился в вечность, и наваливались очень черные мысли. Впрочем, «мысли — частное дело каждого», и я не стану делать их достоянием посторонней публики».

Автор был явно в миноре. Когда же я его спросил, почему он не весел, хотя никаких серьезных оснований впадать в тоску у него вроде нет, он уже не в первый раз прикрылся Маяковским: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по моему, просто глуп». Тогда я предложил отложить сеанс, раз нет настроения, но он отказался.

АВТОР: Задолго до того, как я начал «воздействовать на облака», случился конфликт с Генеральным. Точнее сказать — даже не конфликт, а препирательство. Генеральный был недоволен шеф-пилотом. Не в глобальном, так сказать, масштабе, а из-за совершенно частного случая. Игорь Александрович вернулся из очередного полета, с неполностью выполненным заданием и доложил:

— С приближением волнового кризиса, — Генеральный его перебил, не дослушав:

— Чему конкретно равнялось число М?

— Перевалило за 0,8 и приближалось к 0,9, но дело даже не в этом. Появился странный зуд в ручке управления… и я решил не искушать судьбу.

Во время объяснения Игоря Александровича с Михаилом Ильичом я не присутствовал. Но ориентируясь на то, что они оба мне поведали, могу представить, почему обиделся шеф-пилот.

— Надо переходить на автоматику, — сказал Генеральный, — мы вполне можем обеспечить управление самолетом без участия человека и тогда раз и навсегда избавимся от эмоциональных накладок и болезненных всплесков интуиции испытателей. Автомату ничего… не может казаться, они всегда и полностью будут оставаться объективными.

Вскоре мы стали замечать, что наш Генеральный форменным образом зациклился на идее автоматической системы летных испытаний. Эта тема присутствовала едва ли не в каждом разговоре. Дошла очередь и до меня. Мало того, что Михаил Ильич доказывал — время летчиков-испытателей истекает, кибернетические системы будут точнее и надежнее пилотов, он еще по своей профессорской привычке поминутно вопрошал:

— Не так ли?

Сперва я отмалчивался, слушал его совершенно пассивно, но когда он, и не знаю в какой раз, «нетакнул», я не выдержал и сказал:

— Не так, Михаил Ильич. Прикиньте сами: идет испытание машины, предназначенной к эксплуатации человеком, то есть пилотом. Подобные машины будут еще создавать, думаю, долго. Не так ли? Кибернетическая система все зафиксировала и доложила вам некоторый итоговый результат, заметьте, количественный! Говоря условно — двенадцать килограммов или двадцать семь градусов. Кто скажет — это прекрасно! Или — ничего, терпимо! Может быть вы? Но для ответственного заключения надо не просто уметь летать, но еще и обязательно чувствовать машину. Не так ли?

Спора не получилось. Генеральному подошло время принимать какую-то делегацию. И Михаил Ильич, явно мной недовольный, сказал:

— Отложим.

К этому разговору со мной он больше никогда не возвращался. Уверен, я его не переубедил, скорее всего он не ощутил во мне должного почтения к старшему, к его безграничному, непререкаемому авторитету, а этого мой начальник не любил. И вот ведь странно — человек незаурядный, умница, талант которого признавали да же заклятые враги фирмы, а устоять перед самой грубой лестью не мог. Но мыслимо ли не видеть примитивных подхалимов, этих подлипал с резиновыми позвоночниками, что вились вокруг него как мухи? Видел, а не разгонял, бывало даже слушал их с умилением. Загадка!

Когда я очутился на островной базе, и нас с Валей захлестывало, грозясь утопить однообразие, я, случалось, вспоминал Генерального, вспоминал и Толстого, пытался мысленно поставить себя на их место. Для чего? Только не из честолюбия, а исключительно для тренировки мозгов. Это была игра — придумай решение за начальника, да такое, чтобы «побить» его решение, неодобренное мною.

В свое время Толстый дал мне карт-бланш в выборе второго пилота. Я назвал Пономареву. Дмитрий Васильевич, не скрывая удивления, спросил:

— Бабу? Вы это серьезно предлагаете?

— Эта, как вы изволили выразиться, баба — мировая рекордесменка и летает так, что не каждый мужик с ней сравнится.

— Это на ипподромах принято превозносить победивших наездников, а поносить проигравших лошадей. В авиации, я полагаю, рекорды ставят специально создаваемые машины… а пилотов, уж извините, случается, по-приятельскому расположению допускают до рекордных машин.

— Напрасно вы беретесь судить о том, в чем мало смыслите. Уж извините, Дмитрий Васильевич, за откровенность.

Некоторое время, признаюсь, я ждал неприятностей, по меньшей мере, косых взглядов со стороны Толстого, но он оказался умен и хитер. Сообразил, а на черта ему ссориться со мной? И «подарил» мне Пономареву. Думаю, именно так он рассудил: «На тебе эту бабу и радуйся!»

Уж так сложилась моя жизнь, что летать ведомым мне почти не пришлось. А если подумать, то истинное мое призвание было в том, чтобы оберегать хвост лидера, свято исполнять фронтовой закон: «Ведомый — щит героя». В начальники я не гожусь, чего-то недостает во мне для этой работы, какой-то маленькой пружинки что ли. Что надо делать — понимаю, как делать — большей частью тоже соображаю, а вот перевести понимание в действие, скомандовать и заставить других выполнить свою волю, не получается.

Медицинского заключения о состоянии здоровья отца всех народов мы дождались. Вот когда я окончательно понял смысл написанного Толстым слова на блокнотном листке. И официальное сообщение о смерти тоже дошло до нас без задержки.

Теперь однообразие нашей жизни приобрело новую подсветку. Мы отчетливо понимали — впереди не могут не случиться изменения решительные, возможно, огромные и ждали, ждали, ждали… Но не могло такого быть, чтобы все осталось по-старому.

Но… об этом не сейчас. Просто я не могу сейчас.

A.M.: Эта последняя фраза Автора была произнесена не без раздражения. И, откровенно говоря, по моей вине или, если не вине, то о моей подачи. Мне казалось, что о таком событии Автор должен был бы высказаться обстоятельнее. Ведь миллионы людей плакали и миллионы ликовали. Справедливо ли ограничиться упоминанием о событии такой важности, слова не сказать о чувствах, мыслях, переживаниях?