Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино

• Название: Приключения капитана Робино
• Автор: Анатолий Маркуша
• Издательство: Издательский Дом «Вестник Воздушного Флота»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-901808-02-9

90-летию ВВС России посвящается

Современная Авиация родилась из мечты. «Не мы, а правнуки наши будут летать по воздуху, ако птицы», — говорил еще Петр I.

Сколько лет мечте — не сосчитать. Сколько лет Авиации — общеизвестно. По историческим меркам она родилась вчера. А сегодня мы уже не можем представить себе полноценную жизнь без нее. Хотя, если постараться, представить можно: от Москвы до Владивостока — на поезде, из Европы в Америку — на корабле…

Современная Авиация — это сверхзвуковые скорости и стратосферные высоты, это передовые технологии и прецизионное производство, это огромный парк летательных аппаратов различного класса и назначения. Современная авиация — это престиж и национальная безопасность государства.

Перед вами, уважаемые читатели, первый том сочинений летчика с довоенным стажем, писателя Анатолия Маркуши. Анатолий Маркович знает о небе и полете не понаслышке. Он свидетель и непосредственный участник многих важных событий в истории отечественной Авиации. На его книгах выросло не одно поколение людей, влюбленных в Авиацию, посвятивших ей свою жизнь. В год 90-летия Военно-воздушных сил пусть это издание станет подарком всем, кто посвятил свою жизнь Авиации, и кто еще только собирается сделать свой выбор.

_{Рисунки художника В. Романова}

---

Самолет, внезапно превратившийся в планер, снижался. Если бы не забитое маслом лобовое стекло кабины, пожалуй, пилотирование и не представляло бы особых трудностей. Некоторое время я вел машину исключительно по приборам, не открывая сдвижную часть фонаря, так как боялся, чтобы горячее масло не залепило физиономию. Передав о случившемся земле, я выждал до высоты тысяча метров, и, крадучись потянул сдвижную часть фонаря назад. Бог миловал, масло больше не фонтанировало, но обзор был — хуже не придумаешь. На аэродром я попадал, не сомневался: зайти и нормально приземлиться поможет земля. Так и получилось…

Инженерная служба принялась за выяснение причин аварии, а мне, откровенно говоря, делать было решительно нечего и я просто не знал куда себя девать.

Каждое утро я исправно приезжал на работу, толкался в летной комнате, читал техническую литературу, иногда смотрел телевизор, случалось, гонял шары на бильярде или принимал участие в общем трепе — на аэродромах такой треп называется банком. «Травить банк» — святое дело! Наверняка я бы мог какое-то время вовсе не появляться на службе, едва ли кто-нибудь заметил мое отсутствие, но я исправно приезжал. Почему? Отчасти по велению совести, но еще больше потому, что меня не покидало ожидание чего-то важного. Нет-нет, телепатом я себя не считаю, но приближение очередного вдруг как-то бессознательно почти всегда ощущаю и жду.

Обычно в летной комнате народ подолгу не задерживается. Входили, выходили, возвращались, один я, забившись в угол, повышал свой профессиональный уровень, назовем это так, с вашего разрешения. Когда надоедало разбираться в чертежах и графиках, брался за книгу Г. Голубева, выдающегося и, увы, недооцененного современниками летчика и педагога, большого психолога. «Изучить характер человека — значит с точки зрения его психологических особенностей ответить на вопрос: что же в нем главное? Большой и значительный характер — это большая определенность в значительных делах». Мне эти мысли Голубева были не чужды, я готов был к попытке продолжить рассуждение, но меня окликнул шеф, незаметно появившийся в летной комнате.

— Загораешь, француз?! Мозги себе запудриваешь? А подсобить трудящимся не хочешь?

Не спрашивая, каким трудящимся требуется подмога, я спросил:

— Нет вопросов, кроме одного — чего делать? Оказалось надо втихаря слетать за второго пилота с Романцевым. Его штатный второй пилот почему-то на службу не явился, приболел или загулял, пока неизвестно, время не ждет — месяц кончается. Романцеву лететь не с кем. Почему лететь надо было втихаря, я признаться, не сразу понял. К работе на прототипе бомбера меня официально никто не допускал, это — раз; в приказе я не значился членом экипажа — это два; пилотского свидетельства летчика-испытателя установленного образца, я не имел, это — три. И еще можно добавить — допуск к секретной работе то ли не поступил в фирму, то ли был задержан по пути…

Машина, на которой предстояло лететь, была двухдвигательная, реактивная, скоростная. Из нее со временем должен был вырасти зверь-бомбардировщик. А сегодня предстояло замерить расходы горючего и уточнить скороподъемность на высоту в десять тысяч метров. Задание самое рядовое.

— Обязанность правого, — посмеиваясь, сказал шеф, имея в виду второго пилота, — не мешать левому. Так что я на тебя надеюсь, сиди себе спокойно и все будет о'кэй. Да-а, вспомнил! Ты знаешь, что записано в первом параграфе боевого устава пехоты израильской армии?. Нет… так запомни на всякий случай: во время боя запрещается давать советы командиру… Ну, все, и не попадайся на глаза Александрову! Сожрет с потрохами. Меня сожрет.

Романцев был старожилом фирмы, пролетавший общим счетом лет двадцать пять, если не больше. Он быстренько познакомил меня с кабиной, велел посидеть на месте второго пилота, попривыкнуть к расположению приборов и органов управления, а сам мотанул подписывать полетный лист, в котором вторым пилотом значился Юрченко.

Никто не обратил внимания, с чего бы это к диспетчеру явился сам командир корабля, хотя обычно эту формальность исполняли второй пилот или штурман. В запланированный час мы взлетели.

Теперь — стоп! Прежде, чем я расскажу, как прошел тот полет, для не авиационного читателя надо объяснить, что означает Мах.

A.M.: Эрнст Мах, пражский профессор (1838–1918), физик и философ-идеалист, подвергнутый в свое время уничтожающей критике Ленина в его знаменитой работе «Материализм и эмпириокритицизм») в авиации стал опасно известен лишь во второй половине прошлого века, известен числом Маха (число М), показывающим отношение скорости полета к скорости распространения звука. По мере того, как скорость летательного аппарата приближается к числу М=1, изменяется характер обтекания машины, соответственно и ее поведение становится совершенно неожиданным. Сегодня летать на двойной и тройной скорости звука, когда М=2, даже — М=3 — дело обычное, а в то время, когда разворачивались события, о которых здесь речь, «звуковой барьер» был областью достаточно темной и более чем опасной. К числу М=1 приближались крадучись, с опаской, далеко не каждый такой полет заканчивался благополучно.

АВТОР: Пока мы набирали заданные десять тысяч метров, все шло нормально. У меня даже была возможность поглядывать по сторонам, ощущать ослепительную синеву медленно темневшего с набором высоты неба, любоваться белыми-белыми, как мыльная пена, облаками, оставшимися много ниже нас. Истинная скорость полета в разреженном воздухе увеличивалась быстро, и число «М» приближалось к предельному, а вот скорость приборная, та, что определяется разностью между полным и статическим давлением воздуха, закономерно снижалась. В ту пору я очень приблизительно разбирался в аэродинамике больших скоростей, но все-таки соображал — перемещение самолета в пространстве совершается с истинной скоростью, а вот подъемная сила крылышек зависит от скорости приборной. Правда в полете эти соображения до поры до времени никак меня не занимали.

В полете на большой высоте есть свои неудобства, например, быстрее устаешь, надоедает кислородная маска-намордник, случается, пучит живот, но есть и своя особенная прелесть, прежде всего — удивительная чистота небесного свода, его меняющаяся окраска.

Так мы спокойно летели в этой красотище, и до десяти тысяч метров, что нам полагалось набрать оставалось уже совсем немного, когда машина безо всякого предупреждения, вроде бы ни с того ни с сего, стала беспорядочно падать.

Это невозможно описать, как только что послушный самолет впал в истерику, и штурвал внезапно вырвался у тебя из рук, мечется по кабине, больно бьет по коленям, а горизонт в это время кувыркается перед глазами. Все попытки поймать штурвал и утихомирить машину ни к чему не приводят. И тут я услыхал хриплый, придушенный голос командира корабля:

— Всем покинуть борт! Экипаж, прыгаем… прыгаем…

Рядом громыхнуло, кабину заволокло дымом — это сработало катапультное устройство, и командира вместе с креслом вынесло из самолета. Первая мысль: высоко еще… глянул на высотомер, стрелочка приближалась к отметке семь тысяч метров. Успею выпрыгнуть… очень уж не хотелось катапультироваться. Глянул на махметр — по мере того, как мы, снижаясь, входили в более плотные слои атмосферы, число «М» стало заметно уменьшаться. И тогда, как это ни удивительно, я сообразил, надо еще немного подождать, машина должна успокоиться. Не зря я читал ученые книжки, ах, не зря! Ну-у, без паники, — приказал я себе, — успеешь еще выпрыгнуть.

Где-то между пятью и четырьмя тысячами метров мне, наконец, удалось схватить за рога штурвал, и тут я совершил мой маленький «подвиг» — мне до писка хотелось потянуть штурвал на себя, приподнять нос машины, устремленный к земле, но я заставил себя отдать штурвал, действуя почти подсознательно, дал набраться скорости и тогда только принялся вытаскивать машину из пикирования и одновременно из правого крена.

Приборная скорость пришла к норме, крылышки заработали, самолет снова сделался послушным, хотя, как потом выяснилось, местами обшивка была заметно деформирована. Осторожно снизившись, я зашел на посадку и, что называется, перекрестившись, приземлился.

И здесь, на родной земле, началось.

Первое, о чем меня спросили: где командир? Катапультировался, ответил я совершенно честно. А почему он катапультировался? — спросили меня тут же. И я снова совершенно честно описал, как все происходило — корабль потерял управление, беспорядочно падал… А ты в таком случае почему не катапультировался? — прозвучал следующий вопрос. Как мне было отвечать, не представляя, что может сказать о случившемся Романцев? И я нахально соврал: хотел катапультироваться, но катапульта не сработала. И тут же получил убийственное — врешь! Контровка на спусковой скобе не сорвана, ты и не пытался прыгать. Пришлось раскалываться и докладывать все до конца по полной правде. Доложил. Но это был не конец, а начало второго раунда.